Агада. Большая книга притч, поучений и сказаний.

Введение

В настоящем издании собрана большая часть легенд, притчей и афоризмов, разъясненных на страницах обоих Талмудов (Палестинского и Вавилонского), Мидрашей и пр.

Время возникновения так называемого "Устного учения" относят к эпохе возвращения евреев из Вавилонского плена. С этим моментом (начало V в. до хр. летосчисления) совпадает учреждение пророком Ездрою "Великого Собора", положившего начало той колоссальной работе, которая впоследствии стала известна под названием Талмуд.

Эпоха созидания Талмуда распадается на три периода: соферов (книжников), таннаев (учителей) и амораев (Толкователей).

Деятельность сойферов обнимает период времени от возвращения из Вавилонского плена до 220 го года до хр. летосчисления. Соферы были собирателями "Устного учения", которое путем преданий переходило от одного поколения к другому.

Таннаи (220 до хр. летосчисления - 220 хр. летосчисления) продолжают работу сойферов, приумножают и развивают ее при помощи школ и академий, учреждаемых в Палестине. Накопившаяся в продолжении почти пяти столетий масса преданий, законоположений и мнений разных талмудических школ приводится в систему одним из последних таннаев, раби Иегудою аКадош (конец II в.) и кодифицируется под названием "Мишна" - второучение.

Результатом деятельности амораев в течение трех столетий (200-500) явилась "Гемара" - дополнение к Мишне, ее толкование и объяснение.

Мишна и Гемара составляют Талмуд. Последний в то же время состоит из двух элементов: Галахи и Агады. Галаха - свод законодательных норм, религиозных и гражданских; "Агада" - кодекс общеэтических норм. В Галахе этика обрела свою логику, в Агаде - свою философию и поэзию. Труд составления Талмуда завершился, но преемственная работа мысли продолжалась в тех же двух основных направлениях. В области Галахи, благодаря противоречивым мнениям разных школ, стали возникать новые вопросы, властно требовавшие ответа в применении к религиозной практике. Разработка этих вопросов продолжалась потом учеными, известными под названием савораев и гаонов. В то же время из Агады стал возникать особый род письменности под названием "Мидраш", каковы: Мидраш Раба (на Пятикнижие и пять мегилот), Песикта, Танхума, Тана де бэЕлиягу и др.

В продолжении многих веков совершался этот процесс кристаллизации мыслей и грез, чувств и переживаний многих поколений еврейского народа, то усиливаясь, то ослабевая, но не прерываясь и не останавливаясь в своем созидательном движении.

Перед нами мозаика удивительной сложности и разнообразия рисунка: рядом с тезисом, жестким и непоколебимым как скала - ласковое, увещательное слово доброго, старого наставника. Элементы (правда, едва намеченные неопытной рукой) героического эпоса пересыпаны трепетными вспышками живого, самородного юмора. Тут и характеристики личные и общественные, и силуэты религиозного аскетизма, и загадочные явления второотступничества, и апофеоз великомученичества. Тут же: картины яркого реализма, бытового и художественного, и рядом - едва уловимое мерцание далекого мифа; подавляющая мощь и блеск Откровения, тяжеловесные проповеднические шаблоны, отчаянный крик измученной души: "Лучше бы человеку не родиться!" и вечная, светлая сказка о светлой и радостной жизни.

И несмотря ни на сложную мозаичность этой работы, ни на отдаленность друг от друга, по времени их происхождения, многих из этих притчей и сказаний, все они носят один общий характер, и сущность их, философская и моральная - одна и та ж повсюду. - Оно и понятно: Агада представляет, в широком смысле, комментарий к текстам библейского повествования. Правда, она расширяет рамки последнего, вводит новые эпизоды, устанавливает связь между отдаленнейшими событиями, лицами, пророчествами, образует - или, по крайней мере, усиливается образовать - "обстановку", то бытовую, то мистическую, каждого момента, каждого события. Самый же трактуемый момент, как в его фактическом или символическом содержании, так равно и в моральном воздействии, какое он имеет оказать, должен оставаться непоколебимым в сознании каждого, как непоколебимо само библейское повествование или слово пророческое.

Нередко "Агадой" видоизменяется весь, установленный исторической традицией, антураж события, лицам приписываются чуждые им, казалось бы, свойства и действия, общественным группам и народным массам - размеры маловероятные, иногда прямо сказочные. Но и в этих случаях исторический смысл события сохраняется во всей его ясности и глубине; назидательность же его, составляющая конечную цель всей работы, приобретает особенную выпуклость, полноту и значительность.

И вместе с тем - какая мощь и ширь мифотворческого размаха и какая трогательная, интимная упрощенность в обращении с высшими формами мистического миропредставления!

Земной мир - только преддверие к жизни загробной, жизни вечной. Да, но мир этот, сам по себе - изумительный шедевр, дивный филигран гениальнейшего мастера. Бог, Жизнедатель, на хеРеувенах Восседающий, Бог Великий, Сильный и Страшный - не только "владыка" мира, но также его добрый, бесконечно радушный "хозяин". Человек является не только "венцом" творения, но и первоцелью его, и объяснением, и оправданием. Смертному завидуют духи бессмертные, для его просветления и совершенствования они существуют, скорбят его скорбям, его радостям ликуют. Они берегут, обслуживают, лелеют душу его, которая вся - один немолчный аккорд, одна вечно и радостно звучащая песнь о мудрости и благости Господней, о красоте и совершенстве созданного Им мира.

В трактатах "Сота" приведен такой случай: "В одном городе поучали народ одновременно раби Абагу и рав Хия. Рав Хия объяснял Галаху, и слушатели вскоре отошли от него и собрались вокруг р. Абагу послушать притчи Агады.

В утешение огорченному р. Хии, р. Абагу обратился к нему со следующей притчей: "Пришли в одно место два торговца: один продает драгоценные камни, другой - простые, но полезные предметы домашнего обихода. Не натурально ли, что у второго окажется несравненно больше покупателей, чем у первого?""

"Простые, но полезные предметы домашнего обихода", - таковою почиталась "Агада" самими творцами и популяризаторами ее. "Агада" была не только популярной, но в продолжении многих веков и единственною формою духовного общения с массой. Там, где вся красота и поэзия быта исчерпывались одним, окаменевшим в своих формах, ритуалом; в те времена, когда малейший уклон в сторону чужеземного и иноплеменного почитался за смертный грех - "Агада" была для народа всем: она была его кафедрой, его сценой и эстрадой, мистерией, сказкой, сатирой, торжественной одой и песнью колыбельной - светом и воздухом народной души.

Мужи Великого Собора, созидая Талмуд, говорили: "Делайте ограду вокруг закона". И в те, ставшие историческими, моменты, когда в духовную жизнь палестинского еврейства стала проникать новая проповедь с новыми формулами морали, "ограда" эта должна была сослужить особую службу, в смысле сохранения народной души во всей ее традицЙонной неприкосновенности. Галаха видела единственное средство для этого в высоте и неприступности "ограды" и в крепости засовов и замков, ее запирающих. Но вряд ли это оказалось бы вполне достаточным, если бы не влияние Агады, которая и ласково увещательною речью, и самою формой этой речи созидала внутри ограды атмосферу не холодной, застывшей буквы, но живой, чуткой и подвижной мысли. Евреям не было надобности искать у других того, что они находили у себя же, и в том "новом", что им сулились дать, для них, таким образом, не оказывалось ничего действительно нового.

"Агада" пользовалась широкой популярностью в народе. Но это не все. "Агада" в то же время являлась несомненно продуктом народной мысли, народного творчества. Патриарх и кузнец, иерей и башмачник, ученый математик и портной, и простой сельчанин, и пекарь, и могильщик, и сын поденного работника дровосека - вот каких различных положений люди были творцами "Агады" и ее популяризаторами. Тут совершался процесс творческого взаимообмена, как между росой и туманом, между морской влагой и дождевым облаком. "Агада" черпалась из родников народной грезы, и ею же орошалась нива народного сознания.

Опыт издания в оригинале отдельным сборником легенд и изречений "Агады" предпринимался неоднократно и в прежние годы, но выполнена эта задача, - и выполнена превосходно, - лишь в последнее время, гг. И.Х. Равницким и Х.Н. Бяликом, издавшими "Sefer ha Agada", куда вошло все, что представляется сколько нибудь ценным в этом культурно историческом наследии нашего прошлого. Работа эта окажет неоценимую услугу широким кругам еврейских читателей, от которых невозможно требовать непосредственного обращение к первоисточникам.

Тем более насущною представлялась потребность в появлении такого издания на русском языке. Огромной части нашего поколения, а главное - более свежим и чутким его элементам - современной еврейской молодежи (за малыми исключениями), древнееврейский язык совершенно не знаком, и тут никакие антологии, раз они изданы на языке подлинника, помощи не окажут.

И мы издаем эту книгу в надежде, что она найдет читателей именно в этой среде, открыв перед нею обширную область народного мышления, тысячелетнюю сокровищницу нацЙональных ценностей.

И как знать, быть может, в наше время, время мучительных "борений" и "исканий", найдется кое что назидательное и для объективной мысли в этом памятнике народного творчества далекого прошлого.

В распределении материала мы придерживались следующего порядка: в I части помещены материалы исторические, от сотворения мира до разрушения Второго храма; часть II содержит жизнеописание таннаев и амораев; культурно историческое достояние народа и этику религиозную и нацЙональную.

В тех случаях, когда сюжетом легенды взято событие из библейской или исторической хроники и планомерность повествования нарушена излишними повторениями, мы брали только те моменты, которые являются более существенными в данном сюжете, опуская остальное, как лишний балласт, только заслоняющий коренную мысль повествования.

Наиболее популярные имена и названия местностей мы передаем по русско греческому произношению, прочие имена и названия - в транскрипции более близкой к их еврейскому произношению.

Переводчик