ЛЕОН ПОЛЯКОВ ИСТОРИЯ АНТИСЕМИТИЗМА ЭПОХА ЗНАНИЙ

Предшественники

В 1879 году Петр Рачковский, мелкий чиновник, скомпрометировавший себя контактами со студентами, занимавшимися подрывной деятельностью, предпочел вместо ссылки в Сибирь работать на знаменитую охранку. В следующем году он стал издателем и управляющим делами (иначе говоря, правительственным надзирателем) журнала "Русский еврей", одного из первых еврейских периодических изданий, которым было разрешено выходить на русском языке; без сомнения эта работа открыла ему закулисную сторону антисемитской истерии, которая начала разворачиваться в России. В любом случае он должен был понравиться своим работодателям, поскольку в 1884 году мы застаем его в Париже в качестве руководителя заграничных служб охранки. На этом посту он проявил себя подлинным гением провокации, занимаясь подготовкой заговоров как в России, так и за границей, которые он затем победоносно разоблачал, отточив тем самым методы работы для своих царских и советских последователей. Тогда же тема "еврейского заговора", которая в это время находила столько сторонников во Франции, была им использована для дискредитации русских революционеров в глазах западного общественного мнения. Показав, что католическая Франция и православная Россия должны были бороться против общего еврейского врага, он, возможно, по-своему способствовал франко-русскому сближению. В 1891 году он писал своим шефам, что у него возникло намерение развязать антисемитскую кампанию, и "Протоколы сионских мудрецов" должны были быть задуманы в этой связи.

Похоже, что знаменитый текст не принес никакой пользы для карьеры Рачковского, потому что Николай II, несмотря на весь свой антисемитизм, пришел к убеждению, что это фальшивка. По этому поводу имеется красочное свидетельство сотрудника охранки Глобачева. Из его рассказа следует, что вначале министры или компетентные чиновники отказывались передать "Протоколы" царю. Они были ему представлены лишь в течение революционного. 1905 года. Глобачев продолжает: "Это чтение произвело на царя очень глубокое впечатление, и он сделал "Протоколы" своей политической настольной книгой. В этом отношении характерными являются рукописные заметки Николая П. сделанные на полях представленного ему экземпляра - "Какая глубина мысли!", "Какое пророчество!", "Какая точность в выполнении программы!". "Похоже, что наш 1905 год был организован под руководством мудрецов", "Не может быть сомнений в их подлинности"*.

Но по настоянию директора департамента полиции Лопухина министр Столыпин поручил двум жандармским офицерам Мартынову и Васильеву провести расследование происхождения "Протоколов". Расследование уверенно установило, что это подделка. Результаты расследования были представлены Николаю II, которого это совершенно потрясло. В результате царь наложил следующую резолюцию относительно использования "Протоколов" для антисемитской пропаганды: "Протоколы" должны быть изъяты из обращения. Нельзя защищать благородное дело грязными способами".

Итак, ни правительственные органы, ни протофашистские русские организации, финансируемые этими органами, не делали ставки на "Протоколы", которые до 1917 года распространялись лишь несколькими энтузиастами. Что касается Рачковского, то с 1905 года он прославился на поприще антисемитской пропаганды совсем иным способом: став после временной немилости вице-директором департамента полиции, он начал играть определенную роль в организации "Союза русского народа", первой и самой влиятельной черносотенной организации, и наладил службу издания антиеврейских брошюр и призывов к погромам. Воспоминания и мемуары участников драмы последних лет царизма часто упоминают этого беспокойного деятеля, по-своему отметившего ту эпоху.

"Протоколы" были не единственным текстом такого рода. Изучая документы, неизбежно являющиеся фрагментарными, в которых речь идет об этих провокациях, получаешь впечатление, что некоторые сотрудники охранки, подобно знаменитым римским авгурам, так легко манипулировали мифом о еврейском заговоре, потому что они были самыми осведомленными людьми России в области внутренней еврейской жизни с политической точки зрения. Для этих целей они широко использовали разнообразную мистико-оккультную продукцию того времени, которую приспосабливали к своим задачам.

Именно таким образом заметка в тридцать страниц под названием "Тайна еврейства" появилась в архивах департамента полиции в 1895 году сразу после восшествия на престол Николая II. В этой заметке евреям приписывалась еще более грандиозная роль, чем в "Протоколах", если это вообще возможно. Коротко эту "тайну" можно резюмировать следующим образом:

Текст начинается с откровения, что высшая тайна монотеизма была известна с самой античности небольшому числу посвященных египтян и халдеев, которые в своей мудрости воздерживались от того, чтобы поведать эту тайну еще слишком необразованному населению. Но Моисей, этот экзальтированный иудей, нарушил древний принцип, чтобы обеспечить своему народу преобладающее и исключительное положение. Когда пришел час, Христос захотел, чтобы открывшаяся истина служила благу всего человечества, но евреи, ревниво относившиеся к своей привилегии, распяли его, за что их постигла кара. Именно тогда был составлен тысячелетний еврейский заговор. В самом деле, единственное средство положить конец еврейским страданиям отныне заключалось в том, чтобы "ускорить насколько возможно духовную эволюцию остального рода человеческого (...) Как не склониться невольно перед народом, который сумел подчинить все свои мысли, страсти, порывы и даже все детали своей повседневной жизни обшей тщательно разработанной программе, и который, вдохновляясь своей грандиозной миссией религиозного искупления, сумел найти достаточно терпения, чтобы вынести все муки на протяжении тысячелетий? ..."*

Эта искупительная миссия парадоксальным образом была двойной: ускорить всеми силами распространение христианства, чтобы затем, когда оно прочно утвердится, постараться уничтожить его. От ордена Тамплиеров до американских и французских революционеров все потрясения западной истории, включая деятельность тайных гностических обществ и франкмасонов, якобы были делом рук евреев. "Любое перспективное идеологическое движение немедленно привлекало внимание иудаизма и, незаметно приспособленное им к своим целям, добивалось успеха". В XIX веке евреи действовали прежде всего под прикрытием франкмасонских лож, стараясь умножать политические революции; отныне их главным оружием стал "новый капиталистический фактор, умело контролируемый еврейством". В России они все больше использовали "беспокойную русскую интеллигенцию, ловко направляемую в народ [сеять смуту] еврейскими вождями мирового масонства", чтобы "систематически отрывать от христианства паству греко-православной церкви"*. Однако гигантская подрывная деятельность не приводила к забвению евреями необходимости завершить созидательную часть своего дела: так, например, католическая миссионерская деятельность в Китае осуществлялась главным образом благодаря пожертвованиям Ротшильдов и барона де Гирша...

Вся эта псевдомистическая дребедень (правда, едва ли более бессмысленная чем псевдонаучное пустословие современных западных антисемитов) предназначалась вниманию нового царя, которого в то время подозревали в либеральных намерениях. Однако этот труд так и не был представлен царю по причине "излишнего и неоправданного пессимизма данного сочинения", как отметил на полях министр внутренних дел. Десять лет спустя, когда казалось, что революция 1905 года подтвердила все эти опасения, "Тайна еврейства" была извлечена из архива; на этот раз Петр Столыпин, влиятельный деятель режима, остановил ее публикацию, как свидетельствуют два его комментария, по следующим причинам: "логично, но тенденциозно" (по поводу содержания) и "подобный способ противодействия совершенно недопустим для правительства" (по поводу ее распространения). Как в 1895, так и в 1905 году ответственные министры, казалось, не находили ничего неправдоподобного в самой этой "тайне". Что касается царя, то у него по поводу евреев были четкие взгляды - он испытывал к ним простые и сильные чувства, противопоставляя свой добрый христианский народ тлетворным и зловредным жидам, что было довольно близко к гитлеровской позиции с той только разницей, что в отличие от фюрера он верил или делал вид, что верит, в существование невиновных евреев.

Историки очень любят описывать читателям слабость характера этого злополучного самодержца, всю жизнь находившегося под давлением образа своего отца. Обычно принято также противопоставлять его качества отца семейства и безукоризненного христианина полной неспособности соответствовать тому долгу, который был возложен на него его положением. Не менее огромным кажется и контраст между его подверженностью всевозможным влияниям - прежде всего роковому влиянию его жены и Распутина и непоколебимой стойкостью, с которой он отказывался хоть на йоту изменить положение евреев.

Они оставались для царя главными виновниками всех беспорядков, потрясавших Российскую империю, а погромы были в его глазах лишь естественной реакцией христианского народа, который, по его убеждению, испытывал к нему самому нерушимую привязанность. В этой связи вскоре после издания "Манифеста" 17 октября он так отозвался о революции 1905 года в письме к матери:

"Сразу после Манифеста дурные силы подняли голову, но затем началась сильная реакция, и поднялись все массы верных людей, Разумеется, результат оказался таким, какой всегда у нас бывает: народ был ожесточен дерзостью и наглостью революционеров и социалистов, а поскольку девять десятых из них жиды, весь гнев обернулся против них - и начались еврейские погромы. Поразительно, с каким единодушием они одновременно стали происходить во всех городах России..."

Два месяца спустя Николай II одобрил проект "совместной международной акции" против евреев, разработанной, возможно, по его указанию министром иностранных дел графом Ламсдорфом; в любом случае это соответствовало его желаниям. По сути дела проект представлял собой перевод на канцелярский язык историософии "Протоколов сионских мудрецов". В этом документе можно прочитать, что Карл Маркс и Фердинанд Лассаль были "безусловно еврейского происхождения"; что точно установлено, что русские революционные движения создавались и финансировались "еврейскими капиталистическими кругами"; что высшим "вдохновителем борьбы" была "знаменитая лига, основанная в 1860 году под названием Всемирный еврейский союз, чей центральный орган находится в Париже и располагает колоссальными денежными ресурсами". Чтобы должным образом отразить эту опасность, необходимо договориться с другими мощными центрами, которым угрожает еврейская подрывная деятельность. а именно с германским рейхом и католической церковью:

"Нельзя сомневаться, что доверительный и сердечный обмен мнениями между нами и руководящими кругами Берлина и Рима в высшей степени необходим. Это могло бы стать отправной точкой для весьма далеко идущих совместных действий в международном масштабе прежде всего в целях организации постоянного контроля, а затем и совместной активной борьбы против общего врага христианского и монархического порядка в Европе. В качестве первого шага в указанном направлении представляется желательным временно ограничиться совершенно конфиденциальным обменом мнениями с германским правительством".

На полях этого проекта Николай II заметил: "Необходимо без

промедления завязать контакты. Я полностью разделяю высказанное здесь мнение". Нам неизвестно, как начались эти переговоры и какова была дальнейшая судьба данного проекта первого в истории антисемитского тройственного союза или первой антисемитской "оси".

В интеллектуальное оправдание графа Ламсдорфа и царя можно сослаться на всеобщее смятение умов в России в эти кровавые недели. От Полыни до Тихого океана в одном городе за другим, начиная с Москвы, происходили восстания. В деревнях крестьянские банды грабили и убивали помещиков и чиновников; мысль о невидимом еврейском дирижере овладела некоторыми умами, которые в остальном проявляли достаточно здравого смысла, в их числе был и Николай II. Мы уже видели, что эта идея казалась "логичной" Столыпину; его соперник Витте придерживался того же мнения, если верить свидетельству Лопухина.

Бывший шеф полиции сообщает, что Витте, вернувшийся к власти после Октябрьского манифеста, вызвал его в январе 1906 года и попросил указать ему еврейскую организацию, с которой можно было бы вступить в контакт и побудить ее "оказать воздействие на еврейские массы, чтобы они отказались от участия в революционном движении":

"Я был крайне удивлен, - продолжает Лопухин, - обнаружить у Витте, столь интеллигентного и искушенного в делах и политике человека, эти типичные банальные представления о существовании политического еврейского центра, всемирного "кагала", который с помощью секретных нитей руководит евреями всего мира, направляет их "влияние" на те или иные страны, и может дать им приказ устремиться в революцию или воздержаться от участия в ней. Я ответил Витте, что такая организация существует лишь в антисемитских выдумках и что в действительности иудаизм, подвластный общим социальным законам, страдает от раздробленности, может быть, еще больше, чем христианский мир".

Столыпин, который весной 1906 года сменил Витте на посту председателя Совета министров, также имел твердое намерение "договориться с евреями", но намеченные реформы сокращались каждый месяц как шагреневая кожа, главным образом из-за отсутствия доброй воли у Николая II и его окружения. Последней попыткой Столыпина в декабре 1906 года удовлетворить отдельные пожелания "нереволюционной части еврейства" стал проект закона о некоторой свободе вероисповедания, Но и эта скромная уступка натолкнулась на безусловный запрет, мотивированный голосом совести императора. Царь писал Столыпину:

"Я не могу одобрить идеи по еврейскому вопросу, которые вы мне предложили, Я могу сказать, что уже длительное время я размышляю на эту тему день и ночь. Несмотря на самые убедительные аргументы в пользу положительного решения этого дела, внутренний голос со все большей настойчивостью повелевает мне не брать на себя это решение. До сих пор моя совесть никогда меня не обманывала. Поэтому и на этот раз я также подчинюсь ее требованиям. Я знаю, что и вы тоже верите, что "сердце царя находится в руке Господа". Пусть так и будет. Я несу ответственность перед Богом и перед страной и в любой момент готов отвечать. Я сожалею лишь об одном: что вы и ваши сотрудники столь долго работали над решением проблемы, которое я только что отклонил"*.

Пример Адольфа Гитлера позволяет задуматься над ролью личности в истории, особенно в том, что касается участи евреев. Неспособность последнего царя по его собственному выражению "взять на себя" любое благоприятное для евреев решение, видимо, также многими способами повлияло на дальнейшее течение событий, как мы уже об этом говорили. С другой стороны, очевидно, что наряду с родительскими или даже династическими заповедями в своем антисемитском упорстве Николаи II должен был опираться на целый слой единоверцев. Иначе говоря, его частный случай накладывался на коллективные стереотипы, которыми мы сейчас и займемся.

Евреи всегда были первыми жертвами бюрократического рвения. Когда о них заходила речь, вся царская администрация как один человек развивала огромную активность, чтобы выслужиться в глазах самодержца, и каковы бы ни были личные убеждения чиновников, их отношение к евреям, как правило, было враждебным, с учетом тех послаблений и льгот, которых удавалось добиться с помощью подкупа. Когда на одном из заседаний кабинета министров обсуждался вопрос об отмене антиеврейских ограничений, кто-то из высших сановников пошутил, что в этом случае не удастся избежать всеобщей забастовки полиции. Годовые доходы, которые полицейские получали от евреев, насчитывали десятки миллионов рублей золотом: в Петербурге их оценивали в шесть миллионов, в Бессарабии в один миллион. Российские евреи, как об этом свидетельствуют все их исторические сочинения и мемуары, не сохранили ни одного доброго воспоминания о царской полиции и администрации. Вместо того чтобы опираться на эти источники, мы процитируем высокопоставленного русского сановника князя Урусова.

После кишиневского погрома на пасху 1903 года, первого и наиболее известного погрома начала XX века, этот вельможа был назначен новым губернатором Бессарабии. Приобретенный таким образом опыт побудил его в дальнейшем разоблачить с трибуны Государственной Думы методы правительства и написать мемуары, которые сразу же были переведены на все основные европейские языки. Как пишет князь Урусов, антиеврейская дискриминация и всевозможные несправедливости практически были обязательными для российских государственных учреждений. "Направление мыслей нашего среднего чиновника почти бессознательно приводит к привычке применять к лишенным прав евреям особый моральный кодекс". Князь Урусов видел две основные причины такого положения вещей.

С одной стороны, "ненависть частично возникала из забот, жалоб, упреков, объяснений, ошибок и ответственности, которые постоянно досаждали чиновникам по причине бессмысленных и бесполезных законов. (...) Общая административная тенденция состояла в том, чтобы любой ценой" ущемлять евреев, даже если для этого требовалось искажать закон, что без сомнений позволяло полиции еще больше душить их поборами.

Но основная причина заключалась в стремлении обратить на себя внимание и получить высокую оценку. [Полиция] "считала, что, дурно обращаясь с евреями, она выполняла пожелание правительства и что преследования не только допустимы, но желательны". В более общем плане "антисемитское исступление... в каком-то смысле было обязательным для всех чиновников империи". Так что профессиональный долг требовал жестокого обращения с евреями; как подчеркивал Урусов, антисемитская агитация шла сверху вниз, из дворцов в хижины.

Подозрения усилились в революционном 1905 году. В окружении великого князя Николая Николаевича, которому как эксперту по военным вопросам династии Романовых было поручено подавлять крестьянские бунты, они превратились в манию преследования; граф Витте был обвинен в участии в иудейско-масонском заговоре с целью разрушения и расчленения Святой Руси. Самые безумные слухи циркулировали в генеральном штабе. Адъютант великого князя генерал Раух отмечал в своем дневнике:

"... Витте начал опасаться, что дело зашло слишком далеко, и жиды хотят погасить вооруженное восстание, но затем они все начнут сначала. Это важное решение. Он [Дубровин, глава Союза русского народа] рассказал мне, что в Петербург в разобранном виде доставили гильотину, на которой должен погибнуть царь..."

Сложнее дать оценку другой традиционной опоре самодержавия, которую образовывало русское духовенство. Безусловно, из ее среды не вышли крупные деятели на поприще антисемитизма подобно пастору Штекеру в Германии или римским иезуитам из "Civilta Cattolica". Но и вообще православное духовенство не знало воинственных полемистов этого рода, а иерархическое подчинение русской церкви царю удерживало его от участия в политической жизни. Замечательно тем не менее, что ни один священник или богослов православной церкви не поддержал своим авторитетом бешеную пропаганду по поводу ритуальных убийств, так что русские антисемиты оказались вынужденными прибегать к услугам католических экспертов, в том числе и в связи с делом Бейлиса.

На высшем уровне два великих представителя русской духовности Владимир Соловьев и Василий Розанов проявляли огромный интерес к иудаизму. Что касается Владимира Соловьева, то этот интерес привел к написанию, возможно, самых прекрасных и самых глубоких страниц об иудаизме, вышедших из-под пера современного христианина. В случае Василия Розанова результатом стало то, что он буквально погряз в вареве досужих вымыслов о величии арийской души и о еврейском вожделении христианской крови. Рискнем сказать, несмотря на необходимую сдержанность при обсуждении проблемы "национального характера", что здесь также нашел свое отражение размах русского интеллектуального пространства.

Если попытаться теперь бросить взгляд на политические крути, то прежде всего важно отметить, что в той мере, в какой они хотели сохранять порядочность, они должны были находиться в критической оппозиции, т.е. быть "левыми", поскольку благонамеренным подданным царя полагалось воздерживаться от любой политической инициативы. Лишь когда события 1905 года продемонстрировали всю хрупкость режима самодержавия, а также под влиянием Рачковского и других деятелей охранки фундаменталисты трона и алтаря, вышедшие из всех социальных слоев, стали образовывать движения и партии, называвшие себя "правыми". В этих условиях или под таким покровительством они не могли не проявлять крайнего антисемитизма, и их наиболее активная деятельность состояла в антисемитской пропаганде (при общеизвестной финансовой поддержке со стороны Николая II) и в участии в погромах. К тому же само их название "Черная сотня" достаточно красноречиво, поскольку русский термин "чернь", означающий "сброд, сволочь" ("la canaille") происходит от того же корня. Великий князь Константин, интеллектуал семейства Романовых, а также известный поэт, так сформулировал эту проблему, одновременно семантическую, политическую и семейную, заметив в своем дневнике, что по его убеждению Витте был неправ, когда "видел в народных массах, возмущенных отпадением интеллигенции, черносотенцев, т.е. сброд, который правительство и полиция бросили против восставших".

Запоздавшее появление протофашистских "правых", чья деятельность по преимуществу была направлена против евреев, со всей очевидностью могло лишь усилить уже существовавшую тенденцию оппозиционных политических кругов и революционеров стать защитниками и союзниками евреев. Мы уже упоминали об этой традиции, столь характерной для русской интеллигенции. Следует ли добавлять, что стремление, являвшееся отрицанием недоброжелательности, не было ее обязательным следствием. Об этом говорил еще один видный либеральный вельможа граф Иван Толстой:

"Обычно предполагается, что антисемитизм тесно связан с реакционными настроениями, с обскурантизмом. Но следует признать, что существует много людей прогрессивных убеждений, которые не слишком сильно отличаются от своих противников в том, что касается отношения к евреям. Если они чаще всего воздерживаются от того, чтобы открыто проявлять свой антисемитизм, то это происходит потому, что евреи кажутся им необходимыми для борьбы, которую они ведут с существующим режимом, а также из "тактических" соображений, поскольку сохранение недовольства среди евреев является по их мнению полезным для самого освободительного движения. Ведь они согласны в том, что евреи образуют многочисленный, хотя и второсортный, контингент активных борцов за "свободу"*.

Нельзя сказать, что превратности судьбы евреев после Октябрьской революции опровергают эту оценку.

Наконец, следует рассмотреть этот вопрос под углом национальных и социальных характеристик. С первого взгляда кажется, что невозможно найти существенную разницу между украинцами и поляками, привыкшими сосуществовать с евреями, и великороссами, чаще всего знавшими их лишь издали. К тому же справедливо, что внутренние противоречия в царской "тюрьме народов", молчаливые союзы между угнетенными или, напротив, перенос враждебности, крайне усложняют эту проблему. Что касается социальных слоев, мемуаристы категорически настаивают на юдофобии торговцев, что является первичным феноменом, отмечаемым во всех странах и во все времена. При этом в новое время русские купцы оказались единственными, извлекавшими непосредственную выгоду из особого законодательного протекционизма потому только, что они были христианами. В этой связи министр финансов Коковцов заявил в 1906 году, что лекарство стало иметь худшие последствия, чем сама болезнь. На заседании Совета министров он высказал следующее мнение:

"Евреи столь хитры, что невозможно полагаться ни на один закон, чтобы их сдержать. Нет никакого смысла запирать двери на замок, чтобы защититься от них - они всегда найдут отмычку и откроют их. Более того, репрессивная политика лишь раздражает их и поощряет злоупотребления и административный произвол; единственным следствием антиеврейских законов было обеспечение доходов целому слою чиновников"*.

(В. И. Гурко, министр, благодаря заметкам которого нам стали известны эти рассуждения, добавляет, что он якобы возразил Коковцову: "Впервые в жизни я слышу, что если замок не выполняет свою задачу, потому что кто-то пользуется отмычкой, то надо снять замок".)

Перейдем теперь к огромной социальной категории, известной под названием "народ", о котором мемуаристы, а следом за ними и историки, чаще всего говорят с симпатией.

В своих воспоминаниях князь Урусов энергично отрицает существование русского народного антисемитизма. "Древний упрек, адресованный народом евреям: "Вы распяли Христа", - доказывает, что русское религиозное сознание осудило этот исторический факт, но не дает права делать вывод о нетерпимости народа". В поддержку этого мнения Урусов приводит многочисленные разговоры в христианской среде, которые он вел с теми, кто жил на управляемой им территории:

"Без единого исключения их ответы доказывали полное отсутствие враждебности у христиан по отношению к ним [евреям]... Мне не удалось обнаружить в бессарабских деревнях даже тени той ненависти к евреям, которая иногда внезапно вспыхивает без видимой причины в светских салонах и других местах, удаленных от естественной жизни"*.

Не менее показательным является упоминание Урусовым его визита в кишиневскую тюрьму, куда посадили несколько десятков погромщиков:

"Заключенные проявляли комическую веселость и кротость, Они шутили и признавали, что хотя их и было в чем упрекнуть, в убийствах они не виновны, да хранит нас Господь! Они уверяли, что евреи - это достойные люди, что они живут все вместе в добром согласии, что бывают христиане, которые хуже евреев. Они добавляли, что евреи проявили крайнюю обиду на грабежи и теперь преследуют заключенных, ложно обвиняя их в совершении преступлений".

Теперь мы перейдем к истории погромов и увидим, как подобные добродушные настроения могли сосуществовать с взрывами жестокости и кровной верой в еврейские ритуальные убийства, которые, как иногда говорилось, совершались при попустителъстве "власти", подкупленной народом-богоубийцей. Без сомнения мы имеем здесь дело с неустойчивостью, которая считается присущей "неграмотному населению". Вспомним также, что в России евреи отнюдь не были незначительным в численном отношении меньшинством, подверженным ассимиляции, что они составляли отдельный народ в ряду с другими народами, с присущими ему особенностями, одну из которых составлял более высокий культурный уровень.

Нелегко сделать анатомию погрома даже когда, как в случае кишиневского погрома, имеется подробное досье, которое, между прочим, свидетельствует о высокой ответственности и независимости юридических инстанций в полной контрастов России. В 1903 году Кишинев, столица Бессарабии и город, где евреи составляли 45% населения, казалось, еще жил во власти политических волнений. Но владелец единственной местной ежедневной газеты Павел Крушеван продолжал печатать в ней, а также в газете, которую он публиковал в Петербурге, всевозможные антисемитские пасквили; он также был первым издателем "Протоколов сионских мудрецов". В результате убийство подростка в феврале 1903 года распространившиеся слухи отнесли на счет евреев, то же самое произошло с некоторыми подозрительными смертями на Украине.

При приближении пасхи листовки, призывающие к мести и подписанные "партией трудящихся истинных христиан", стали раздаваться в питейных заведениях Кишинева. Евреи, "убившие Господа", обвинялись в том, что они пьют христианскую кровь и подстрекают население против "нашего батюшки царя, знающего, каким гнусным, коварным и алчным народом являются евреи, и отказывающегося их освободить. (...) Присоединяйтесь к нам, нападайте на грязных жидов. Нас уже очень много".

"Читайте этот призыв вашим посетителям, или мы разнесем здесь все на куски; нам все известно, наши люди посещают ваше заведение"*.

Накануне праздника весь город находился в уверенности, что готовится что-то серьезное, но гражданские и военные власти пребывали в бездействии, по-видимому, согласованном. Когда в пасхальное воскресенье 6 апреля погром начался, ничего не изменилось в праздничных церемониях и протокольных визитах. Губернатор оставался у себя, начальник полиции во второй половине дня посетил епископа, военный оркестр играл на площади, в то время как по ее периметру толпа нападала на евреев и стала поджигать их дома. Армия начала действовать лишь в понедельник вечером, арестовала несколько сотен погромщиков и восстановила порядок в несколько минут, не сделав ни одного выстрела. Уровень ответственности администрации как в Кишиневе, так и в Петербурге остался неясным. Иностранная пресса обвиняла министра внутренних дел Плеве, но похоже, что опубликованный в газете "Times" документ был поддельным. 14 августа генерал Куропаткин, наместник государя на Дальнем Востоке, находившийся проездом в столице, записал в своем дневнике: "Как и император, Плеве мне сказал, что следовало дать жидам урок, потому что они слишком много себе позволяют и находятся во главе революционного движения". Но эти слова могли быть сказаны как после погрома, так и до него.

Чего власти, по всей видимости, не смогли предусмотреть, так это размах погрома, которого он достиг в течение нескольких часов. В первый день было двое убитых, но бездействие властей убедило население, что "царю это угодно", и во второй день оказались убитыми сорок семь человек (из них двое христиан). Число раненых доходило до пятисот, и почти треть городских домов была разрушена или повреждена. Юридическая комиссия, на которую было возложено составить отчет о погроме, констатировала: "Повсюду на улицах разбросаны обломки мебели, стекла, сломанные самовары и лампы, обрывки белья и одежды, распоротые матрасы и перины. Улицы кажутся покрытыми снегом, поскольку они засыпаны пухом, также как и деревья"*.

Еще в меньшей степени русские власти предвидели размах скандала. Все респектабельные газеты Европы и Америки выражали свое негодование и бичевали русское варварство. Разумеется, еврейские журналисты и их друзья прилагали к этому все усилия, но они были далеко не единственными, кто возмущался избиением. Так, Вильгельм II, всячески одобряя избиение сыновей Израиля, воспользовался случаем, чтобы подложить свинью своему "дорогому кузену Ники", и приказал распространить новость, что царь поздравил погромщиков. Канцлер Бюлов объяснял, что в этом случае необходимо поступить "таким образом, чтобы невозможно было определить, что эта версия восходит к нам, поэтому особенно важно опубликовать ее в английской, французской, американской и итальянской прессе". Русские антисемиты получили еще один повод проклинать могущество и коварство международного еврейства. В то же время мировая пресса распространяла резкий протест против "зверств, совершенных русскими", подписанный 317 писателями и художниками, включая Льва Толстого. В результате дело обернулось катастрофой для репутации России, а во всех языках появилось слово "погром".

В 1904 году рецидивов не было, но осенью 1905 года в условиях анархии "Первой русской революции" погромы стали происходить все чаще совсем в другой обстановке. Они стали неизбежными в октябре, когда всеобщая забастовка, парализовавшая всю страну, вынудила Николая II издать "Манифест". Во всех городах вспыхнули манифестации, выражавшие радость. На следующий день произошли контрманифестации сторонников царя, которые иногда приводили к диким эксцессам. В черте оседлости путь контрманифестаций пролегал через еврейские кварталы, и в сотнях местечек произошли погромы; общий лозунг гласил: бей жидов и революционеров!

Как стало известно в дальнейшем, соответствующие призывы, заказанные Рачковским, были напечатаны в Петербурге непосредственно в здании департамента полиции, в помещении, известном как "пробковая комната", под наблюдением полковника жандармерии Комиссарова, про которого можно сказать, что его фамилия имела особый смысл, поскольку в дальнейшем он находился на службе в органах ГПУ. Этот деятель охранки, настоящий людоед из сказки, гордился своим умением устраивать погромы по заказу: "Можно организовать какой угодно погром - если вам угодно, на десять человек или на десять тысяч". По обыкновению армия отказывалась вмешиваться: в Киеве генерал Бессонов говорил участникам погрома: "Вы можете разрушать, но нельзя грабить"; в Одессе губернатор Нейдгарт заявил жертвам: "Вы хотели свободы? - Вот она, ваша жидовская свобода!" В целом, за последнюю декаду октября 1905 года произошло около пятидесяти "больших" и шестисот "малых" погромов.

Общее число жертв этих погромов - 810 убитых и 1770 раненых, уступало количеству жертв бедствия в Томске. Нельзя не испытывать некоторую ностальгию по тому прошлому, в котором убийство 810 евреев вызывало всеобщее осуждение, и где самодержец отказывался "защищать благородное дело грязными способами". Следует также отметить, что сразу же после этих событий в России появились новые методы и новые аргументы.

Начиная с 1906 года за исключением двух больших избиений (всего 110 убитых) тактика погромов была заменена на агитацию без открытого насилия. Общее число антисемитских брошюр и книг, опубликованных за десятилетие 1906-1916, составило 2 837. Финансовый вклад в эту деятельность Николая II превысил десять миллионов рублей. Эта продукция была модернизирована. Отныне в ней использовались расовые темы, разработанные на Западе, но классические аргументы при этом не были забыты, а ритуальное убийство сохраняло свое традиционное первое место. Для психиатра профессора Сикорского речь шла о "расовой мести или вендетте сыновей Иакова - но, выбирая юные жертвы и собирая их кровь, убийцы показывают, что они руководствуются иными соображениями и что их действия, безусловно, имеют для них религиозное значение".

Газета Крушевана "Знамя" особенно выделяла расовый аспект:

"Еврейский вопрос отнюдь не ограничивается религией, как бы враждебной христианству она ни была... Необходимо знать об опасности, которую представляет этот антропологический и социальный тип своими паразитическими и хищническими инстинктами. Евреи столь ужасны только потому, что они представляют собой исключительный преступный тип, приносящий гибель в любое здоровое общество, которое допускает их господство"*.

Разглагольствуя на думской трибуне о ритуальных убийствах, демагог Николай Марков предсказывал, что в тот день, когда русский народ наконец-то во всем разберется, произойдет всеобщий, окончательный погром:

"...день, когда благодаря вашему соучастию, господа левые, русский народ окончательно убедится, что все подстроено, что нет больше справедливости, что невозможно разоблачить перед судом иудея, который зарезал русского ребенка и выпил его кровь, что не будет никакой помощи ни от полиции, ни от губернаторов, ни от министров, ни от высших законодателей, - в этот день, господа, произойдут еврейские погромы. Господа, я этого не хочу, и Союз русского народа этого не хочет: погромы произойдут из-за вас, и эти погромы будут непохожи на те, что происходили до сих пор, это не будут погромы жидовских перин, все жиды до единого будут вырезаны!"*

В последние годы царского режима образованное русское общество в целом хотя и с опозданием старалось настроиться на европейский лад, что проявилось и в том, что антисемитизм стал рассматриваться как частный случай "расовых конфликтов". В качестве проявления доброй воли стали публиковаться антирасистские брошюры, например, "Вредные и Загородные расы", где в заключении содержался призыв к антропологам отказаться от попыток установить "несуществующую связь между соматическими и психическими типами". Граф Иван Толстой сообщает нам, что в его время антисемитские сочинения Евгения Дюринга пользовались в России таким же скандальным успехом, как и в Германии в 1880-е годы.

Царское законодательство также начало отходить от принципа, в соответствии с которым крещеный еврей становился "христианином как все остальные". С 1906 года возник вопрос о запрете детям обращенных в христианство поступать в военные училища. Закон, принятый в 1912 году, содержал общий запрет на производство в офицерское звание как детей, так и внуков обращенных. Со своей стороны духовенство решило поставить под сомнение действительность крещения в случае чисто формальных обращений, и один адвокат, член Думы, специализировавшийся в ней на защите своих бывших единоверцев, проголосовал за запрет похорон на христианском кладбище.

Но свое последнее генеральное сражение против евреев режим дал на поле ритуальных убийств. Дело Бейлиса часто сравнивали с делом Дрейфуса, и факт состоит в том, что на процессе в Киеве в 1913 году было затрачено не меньше чернил, и сам процесс продолжался не меньше, чем в Ренне в 1898 году. В качестве процесса, который планировался как показательный, его также сравнивали с "большими московскими процессами", хотя само собой разумеется, что царская постановка не выдерживала никакого сравнения со сталинской режиссурой. Но дела о ритуальном убийстве принадлежали к совершенно особой категории, особенно в еврейской перспективе. Как писал в то время мыслитель Ахад Гаам; "Подобное обвинение составляет особый случай, в котором всеобщее согласие с какой-либо идеей [распространенной в мире] на наш счет, не вынуждает нас задавать себе вопрос, не является ли весь мир правым, а мы заблуждающимися, поскольку это обвинение построено на абсолютной лжи и даже не подкрепляется ложным выводом от частного к общему".

20 марта 1911 года обескровленный труп тринадцатилетнего мальчика Андрея Юшинского был обнаружен в киевском предместье.

20 марта 1911 года обескровленный труп тринадцатилетнего мальчика Андрея Юшинского был обнаружен в киевском предместье. Немедленно антисемитская пресса подняла шум о ритуальном убийстве, и одновременно в Петербурге и Киеве Союз русского народа стал прилагать усилия для направления расследования именно в эту сторону, тогда как в Думе его представитель Замысловский 18 августа направил запрос правительству по поводу длительности этого расследования. В течение первых недель не удавалось найти виновного еврея по причине профессиональной добросовестности судебного ведомства и криминальной полиции Киева. Потребовалось отстранить или заменить следователя и двух или трех полицейских, на что министр юстиции Щегловитов охотно согласился. После этого удалось представить еврея-убийцу в лице Менделя Бейлиса, мастера кирпичной фабрики, вблизи которой был обнаружен труп. Можно сравнить этого статиста с Дрейфусом в том смысле, что он столь же плохо понимал ставки в этой игре, как и знаменитый капитан, к тому же этот мнимый жрец, совершивший жертвоприношение, даже не был иудеем, соблюдающим обряды. Но постепенно дело оборачивалось все хуже.

Либеральная пресса перестала проявлять равнодушие к этому вопросу. Редактор газеты "Киевская мысль" предпринял самостоятельное расследование за свой собственный счет и вышел на след настоящих убийц - банды воров, которые зарезали ребенка, потому что боялись свидетеля, и специально осуществили его таким способом, чтобы вину можно было свалить на евреев.

Совершенно другая проблема возникла в плане международных отношений. Директор департамента полиции Белецкий жаловался, что "иностранная пресса травит русское правительство совершенно неслыханным, диким образом". В декабре 1911 года Соединенные Штаты расторгли российско-американское торговое соглашение.

Стараясь понравиться своему правительству, русский посол комментировал это следующим образом: "Этот инцидент доказывает прежде всего, что американцы еще находятся на весьма примитивной стадии социального развития!" (Аналогичным образом нацистский посол в Софии тридцать лет спустя станет обвинять болгар, вставших на защиту евреев, "в том, что им совершенно недоступна немецкая идеология".)

Но в России ситуация также не оправдывала надежд, даже в монархическом лагере. В самом деле, влиятельный монархический идеолог Шульгин разоблачал в своей газете сфальсифицированный процесс, критиковал правительство и заявлял если не о невиновности евреев вообще, то по крайней мере о невиновности Бейлиса:

"Нельзя не испытывать чувства стыда за прокурора Киева и за все русское правосудие, которое рискнуло предстать перед всем миром со стать ничтожными доказательствами. (...) Мы не устанем повторять, что это беззаконие не принесет желаемых результатов. (...) Рассуждая так, как это делаете вы, не перестающие изобличать ритуальные убийства, вы тем самым готовитесь совершить человеческое жертвоприношение"*.

Еще более серьезное значение, чем эта впечатляющая критика, имела позиция, занятая православной церковью, которая (без сомнения, по распоряжению князя Оболенского, обер-прокурора Священного Синода) отказалась участвовать в этом юридическом фарсе. Ни один русский священник и ни один квалифицированный богослов не согласились выступить в качестве свидетелей обвинения, тогда как два крупных богослова, профессора Коковцев и Троицкий разрешили защите использовать их высказывания. "Знамя" бушевало: "Почему молчит наше духовенство? Почему оно не реагирует на зверское убийство жидами маленького Андрея? Как оно может обойти это молчанием? Но оно молчит. Вот как сильно господство жидов над прессой..."

В подобной ситуации весной 1912 года постановщиков этого дела охватила паника, и министр внутренних дел Макаров предложил отказаться от обвинения. Щегловитов предпочел выгадать время и приказал подготовить новый обвинительный акт. В том, что касалось богословской экспертизы, пришлось прибегнуть к католическому священнику, автору брошюры о ритуальных убийствах, которого Белецкий, не поскупившись на расходы, доставил из Средней Азии, из его прихода в Ташкенте. Кроме того двадцать три агента были направлены на предварительное изучение состава присяжных; все представители интеллигенции были тщательно отсеяны, а окончательный состав жюри присяжных включал лишь крестьян и мелких служащих с самой благонамеренной репутацией.

Судебный процесс открылся 25 сентября 1913 года. Два секретных агента, переодетые в жандармов, были поставлены Белецким для несения охраны в зале, предназначенном для присяжных, чтобы информировать власти об их позициях и соответственным образом направлять обвинение. Один из этих агентов, молодой юрист Любимов, вначале был настроен весьма пессимистически:

"...речь не вдет о суде над неким безвестным евреем, но о генеральном сражении между мировым еврейством и русским правительством. Теперь стало очевидно, как это всемогущее еврейство умеет организовать свои силы, и до какой степени русские власти плохо подготовлены для борьбы с евреями. Весь свет права, литературы, медицины, науки находится на стороне евреев"*.

Однако обвинение располагало иными светилами. Католический эксперт ксендз Пранайтис, фантастический персонаж, которого Щегловитов раскопал в Средней Азии, оказался на высоте поставленной перед ним задачи. Любимов дал ему следующую характеристику:

"Литовец по происхождению и поляк по воспитанию, выросший в черте оседлости и знающий евреев, в том, что касается своей души и ума, он является более русским, чем Красовский, профессора Павлов и Бехтерев [основные свидетели защиты] и все остальные русские прислужники евреев..."*

Поистине, для последних слуг режима антисемитизм становился основным признаком настоящего русского!

Ксендз Пранайтис начал свое выступление с того, что представил собственный вариант средневековых легенд о наказании евреев:

"Еврейский народ был проклят Моисеем, сказавшим: Господь поразит вас всеми язвами египетскими. Очевидно, что это проклятие исполнилось, поскольку у всех европейских евреев экзема на ягодицах, у всех азиатских евреев лишай на голове, у всех африканских евреев фурункулы на ногах, а американские евреи страдают заболеванием глаз, которое превращает их в идиотов. Извращенные раввины нашли средство от этих болезней: они мажут больные места христианской кровью. Когда евреи убивают христианина, они преследуют тройную цель. Во-первых, они удовлетворяют свою ненависть к христианам и думают, что их преступление - это жертва, угодная Богу. Во-вторых, это позволяет им заняться магией. В-третьих, поскольку раввины отнюдь не уверены в том, что сын Марии не является Мессией, они думают, что, окропляя себя христианской кровью, они смогут спастись..."*

Ксендз Пранайтис рассуждал таким образом одиннадцать часов подряд и дошел до утверждения, что Библия предписывала евреям приносить в жертву Иегове необрезанных, а значит, и христиан: "Еврейское учение сближает понятия козла отпущения и христианского народа, который должен быть принесен в жертву". Ватикан не выразил ему порицания (русский посол в Риме отличился тем, что саботировал посылку точных копий тех булл, в которых римские папы в прошлом осуждали легенду о ритуальном убийстве). По словам корреспондента " The Times", Пранайтис был "одним из самых колоритных персонажей на процессе - тощий священник с огромными бровями", Любимов был удовлетворен: "Этот священник умеет говорить и знает, как убеждать крестьян". Специально прибывший из Петербурга заместитель прокурора Виппер был не столь доволен: "Он говорит слишком быстро и не очень ясно". Постулаты современного антисемитизма, которые излагал сам Виппер по поводу евреев, были слишком сложны для понимания простых людей:

"Положение евреев в России является тяжелым, никто не будет это отрицать, однако я скажу открыто, даже если меня осудят - конечно, не на этом суде, но в нашем обществе, - что я чувствую себя в зависимости от власти евреев, власти еврейской мысли, власти еврейской прессы. Ведь русская пресса является русской лишь по форме: в действительности почти все наши издания находятся в руках евреев, (...) Юридически евреи живут при чрезвычайных законах, но на самом деле они хозяева в нашем мире, и в этом смысле библейские обещания выполняются на наших глазах; их положение тяжело, но в то же время мы находимся под их игом..."

Итак, все, кто с нами не согласен, находится под еврейским влиянием.

Секретный агент Любимов утверждал, что худшим для евреев исходом было бы признание ритуального характера убийства и оправдание Бейлиса, поскольку, с одной стороны, в этом случае дело не может быть подано на апелляцию, а с другой - кровавая легенда получит некоторое юридическое, а в каком-то смысле и официальное подтверждение. Идея была поддержана, и председательствующий на суде Болдырев постарался загладить слабости обвинения с помощью изобретательной формулы, которая позволяла победить по всем статьям.

Итак, он задал присяжным два вопроса: был ли маленький Андрей убит на кирпичной фабрике, принадлежащей евреям, "таким способом, который вызвал ужасные страдания и привел к полному истечению крови, ставшему причиной смерти"; виновен ли Бейлис в том, что в сговоре с неизвестными лицами и "по мотивам религиозного фанатизма" он совершил это убийство? Вопросы были сформулированы таким образом, что присяжные, ответившие отрицательно на второй вопрос, в своей простоте могли ответить только утвердительно на первый вопрос, в котором отсутствовали прямые ссылки на ритуальный характер убийства. Но как и следовало ожидать, телеграфные агентства и часть прессы не стали проявлять излишнего внимания к этому. "Да" присяжных и упоминание о еврейской фабрике могло пониматься как поддержка присяжными антисемитской позиции.

В результате оба лагеря праздновали победу. На первый взгляд казалось, что обвинение восторжествовало, как уверяли "La Croix" в Париже и "Reichspost" в Вене; более тонкий подход проявил редактор лондонской "Daily News" в своем ироническом комментарии:

"Киевский процесс подрывает тот интерес, который я испытывал к космополитическому, финансовому и политическому могуществу евреев. Чего смогла добиться эта международная сила? Приговора, подтверждающего старую легенду о кровавых жертвоприношениях".

В России царь, подаривший судье Болдыреву золотые часы, заявил о своем удовлетворении во всех смыслах: "Очевидно, что произошло ритуальное убийство, но я счастлив, что Бейлис оправдан, потому что он невиновен". Щегловитов и другие деятели поздравили по телеграфу "героев киевского процесса" как "независимых и неподкупных русских людей". Популярный мистический писатель Василий Розанов вскоре после суда опубликовал брошюру со странным названием "Обонятельная и осязательная связь евреев с кровью". В ней он обращал внимание на библейский стих, на который не обращали внимания его предшественники и который в его интерпретации предписывал евреям ритуальные убийства, а именно строки из книги "Левит" о козле отпущения (10, 16-18): "Разве не удивительно, что никто не упоминает об этом месте... Все ясно, слишком ясно. Неужели все так слепы, что не видят этого? Для меня малыш Андрей - это христианский мученик. Пусть наши дети молятся за него как за замученного праведника..." В самом деле, было предложено воздвигнуть часовню неподалеку от знаменитой кирпичной фабрики; похоже, что проект был отклонен благодаря ходатайству Распутина перед царем.

Но в целом оправдание Бейлиса имело гораздо большее значение, чем кажущееся осуждение евреев. Совершенно очевидно, что суд воплощается в человеке, чья судьба становится его символом. Именно таким образом в целом воспринимался в России результат суда; на улицах были демонстрации радости; таким же образом восприняли приговор в литературе и прессе большинство авторов. Фактом является и то, что за исключением двух невразумительных нацистских попыток дела о ритуальных убийствах после 1913 года больше не входят в арсенал западного антисемитизма.