ЛЕОН ПОЛЯКОВ ИСТОРИЯ АНТИСЕМИТИЗМА ЭПОХА ЗНАНИЙ

Дело Дрейфуса

Очень быстро многочисленные отпрыски еврейских фамилий бросились на штурм военной карьеры, возможность которой во Франции была для них открыта.

После 1880 года "в пропорциональном отношении" среди студентов Политехнической школы их было в десять раз больше, чем христиан. Что касается офицерского корпуса, то в 1894 году в нем насчитывалось около одного процента евреев (более 300 на 40 000), и Дрюмон выражал свое возмущение тем, что Леви были там более многочисленными, чем Мартены. Именно поэтому целью первой атаки "La Libre Parole" в мае 1892 года были эти потенциальные предатели, поскольку офицер-еврей по определению был "офицером, без зазрения совести торгующим секретами национальной обороны" (именно здесь заключалась причина серии дуэлей, о которых мы уже говорили).

Безусловно, значительное количество офицеров-католиков разделяли это убеждение, кроме того нет сомнений, что Дрюмон не был совершенно неправ, когда утверждал, что "у огромного большинства военных существовало чувство инстинктивного отвращения к сыновьям Израиля", Некоторая, часто упоминаемая симпатия, которую внушал капитан Альфред Дрейфус своим собратьям по оружию, должна оцениваться именно в этом свете, а его привычка говорить о своем "эльзасском сердце" (никогда о своем "еврейском сердце") ничего не могла в этом изменить.

В том, что касается полицейских истоков этой драмы, то справедливо, что, не делая рискованных предположений, "невозможно установить точно, в какой мере тот факт, что Дрейфус был евреем, заставило чашу весов склониться против него".

Но об этом можно судить начиная с того момента, когда в ноябре 1894 года эта история выплеснулась на страницы газет, и вплоть до самого ее конца. Самое главное уже было сказано в двух словах Теодором Герцлем, который будучи журналистом присутствовал на процессе и на церемонии разжалования: "Они не кричали "Долой Дрейфуса!", но "Долой евреев!"

Но если эти они, т. е. французы, в этот единственный раз проявившие почти полное единодушие, кричали подобным образом, то причиной этого было патриотическое возбуждение, вызванное прессой, настроенной генеральным штабом и к тому же вынужденной загладить то, что ранее ее субсидировали еврейские соблазнители Рейнак, Корнелиус Герц и Аргон. Только таким образом можно объяснить тог "необычайный страстный интерес", который, по словам Герцля, вызвал этот процесс. Весьма невелико было число тех современников, кто не впал в антисемитское исступление этих недель. Среди них был военный хроникер газеты "Figaro" Сен-Жене, писавший:

"Итак, прежде чем его предадут суду, я еще раз заявляю, что все это безумие. Дрейфус ничего не значит, этот процесс ничего не значит. Серьезным является тот спектакль, который мы устроили для всей Европы... "

Будущий маршал Лиотэ, который также говорил о "позоре, выставленном напоказ перед заграницей", выразился еще более жестко: "Как нам кажется, здесь можно заметить давление так называемого общественного мнения, или, скорее, мнения улицы, черни, которую часто подстрекают со стороны. Эта толпа кричит "смерть ему", ничего не имея против этого еврея, только потому, что он еврей, а сегодня антисемитизм занимает ведущие позиции; точно так же сто лет назад они кричали: "Аристократов на фонарь".

Впоследствии из этих криков Эмиль Дюркгейм извлек старую и горькую мораль:

"Часто самые отверженные играют роль искупительных жертв. В этом понимании меня убеждает и то, каким образом в 1894 году было воспринято решение на процессе по делу Дрейфуса. Это был взрыв ликования на бульварах. Как большой успех отпраздновали то, что должно было стать общественным трауром..."

Таковы были страсти, связанные с делом Дрейфуса. Его перевод сначала в военную каторжную тюрьму на острове Ре, а затем на каторгу на острове Дьявола возбудили еще некоторые волнения и взрывы радости, но с лета 1895 года его имя стало погружаться в забвение так быстро, что его брат Матье, никогда не терявший надежды, распространил осенью 1896 года ложную новость о его побеге для того, чтобы преодолеть всеобщее безразличие.

Что же касается собственно дела Дрейфуса, то оно началось лишь через три года после суда, в ноябре 1897 года. Именно тогда Франция дала всему миру зрелище холодной гражданской войны в связи с участью одного еврея. Ранее суд, который оставил французских евреев пассивными, но потрясенными, и побудил к активным действиям евреев других стран, а также подтолкнул Герцля к написанию "Еврейского государства" и созыву первого сионистского конгресса. Этот конгресс собрался в Базеле летом 1897 года и в свою очередь способствовал рождению ужасного мифа о "Сионских мудрецах", также созданного в Париже, этой гигантской лаборатории всевозможных мод и идей.

Итак, начало Дела относится к ноябрю 1897 года, а завязкой послужило установление настоящего предателя, а именно майора Эстергази. Две недели спустя "Figaro" опубликовала знаменитые письма, в которых этот офицер демонстрировал свою патологическую ненависть к Франции. Поскольку Эстергази не был евреем, лишь группа "интеллектуалов" поверила в его виновность. Политические круги, для которых предательство Дрейфуса стало догмой, продолжали обвинять евреев, эту "таинственную оккультную силу, достаточно могущественную для того, чтобы навлечь подозрения на тех, кто будет руководить армией в день, когда ей придется выполнять свой великий долг" (парламентский запрос Альбера де Мена); нескольким несогласным или потрясенным депутатам министр юстиции Жорж Лебре позднее посоветовал "заглянуть в их избирательные округа". Басня о "еврейском синдикате", владеющем всем золотом мира, уже прочно укоренилась в общественном сознании.

Следующей кульминацией стало выступление Золя ("Я обвиняю") и его осуждение судом присяжных, оправдание Эстергази и арест его обвинителя полковника Пикара. Ничто не могло опровергнуть веру в виновность Дрейфуса большинства французов.

С января 1898 года они проявляли эту веру с помощью антиеврейских демонстраций и беспорядков, в то время как благонамеренное общество требовало от газеты "Figaro" увольнения ее директора дрейфусара (сторонника Дрейфуса) Фернана де Роде. Приведем также эмоциональный комментарий Дрюмона:

"Почему снобы, немцы, англичане, итальянцы, иностранцы, метисы за Дрейфуса? Почему все те, кто против Франции, или имеющие какие-то пятна, язвы, умственные аномалии, моральные уродства, почему все они за Дрейфуса?"

Противоположная позиция международного общественного мнения в значительной степени определялась влиянием двух международных сил, изначально выступавших на стороне Дрейфуса с одинаковым убеждением, если не с одинаковой страстью: одну из них составляли монархи, прекрасно осведомленные о невиновности Дрейфуса берлинским и римским дворами, вторую - евреи, занимавшие эту позицию по более эмоциональным причинам. Трудно дать адекватное описание силы чувств, вызванных этим делом, в международном масштабе. Непосредственный свидетель Леон Блюм сравнивал дело Дрейфуса с Великой французской революцией или с войной 1914-1918 годов.

Основная кульминация и великий поворотный пункт в деле Дрейфуса датируются летом 1898 года, когда были обнаружены фальшивки, сфабрикованные для подкрепления обвинения: главный фальсификатор полковник Анри во всем признался и подтвердил свое признание самоубийством. Тридцать пять лет спустя Леон Блюм писал:

"Я не думаю, что за всю свою жизнь мне удалось испытать более сильное потрясение".

Преобладающая часть французской элиты, писатели, профессора университетов извлекли должные выводы и присоединились к славным борцам первого призыва, среди которых наиболее известны Шерер-Кестнер, Бернар Лазар, Люсьен Герр. В политических кругах многие депутаты также "изменились по малодушию", как иронически писал Анатоль Франс. (Между прочим, дрейфусаров также преследовала мысль о вековом заговоре, а именно о заговоре иезуитов.)

Пересмотр дела Дрейфуса стал неизбежным. Но антидрей-фусарский лагерь не считал себя побежденным: если и имели место фальсификации, то это были патриотические фальсификации, а Анри - это мученик, заявили Моррас и Дрюмон. В подписной кампании по сбору средств на памятник Анри приняли участие пятнадцать тысяч человек. Среди подписчиков были шестьдесят девять депутатов и четыре сенатора, а также Морис Баррес и Жан Лоррен, Жил и Пьер Луис, Франсуа Коппе и Поль Валери (3 франка, "не без раздумий"),

Страсти накалялись, множились случаи насилия, и чем более неизбежным казался триумф дрейфусаров, тем более отчетливо вырисовывалась угроза государственного переворота или открытой гражданской войны. В конце концов, лишь благодаря уникальному в этом роде компромиссу Франция обрела спокойствие, по крайней мере внешнее: невинный офицер был осужден вторично с тем, чтобы после этого быть помилованным.

В учебниках по истории можно найти сведения о последовательном развитии событий в связи с делом Дрейфуса, об основании "L'Action frangaise" ("L'Action fran'ane" ("Французское действие") - монархическая националистическая политическая организация, в середине XX века занявшая профашистские позиции. (Прим. ред.) и об отделении церквей от государства: в результате известный вековой раскол Франции лишь усугубился и продолжился вплоть до наших дней. До сих пор не уделялось достаточного внимания его антисемитским последствиям в международном аспекте.

Зарубежные протесты быстро угасли, а план бойкота Всемирной выставки 1900 года полностью провалился. Но именно в лихорадочной обстановке 1897-1899 годов в Париже были подготовлены те самые "Протоколы сионских мудрецов", которые имеют успех каждый раз, когда где-то в мире начинаются беспорядки и волнения, например, в Европе 1918-1921 годов перед лицом коммунистической опасности или на беспокойном Ближнем Востоке на фоне израильско-арабских войн. Этот текст был заказан высокопоставленным полицейским царской России генералом Рачковским) стремившимся угодить Николаю II, гениальному фальсификатору, чье имя остается неизвестным.

Без сомнения, заглавие было заимствовано у первого сионистского конгресса. Но речь идет не только о заглавии. Прежде всего, необходимо иметь в виду, что инициатива Теодора Герцля стала своеобразной сенсацией той эпохи в европейском масштабе: корреспондент "Journal de Paris" взял у него интервью, а Дрюмон посвятил ему хвалебную статью. Напротив, некоторые круги, близкие к римскому папе, сочли все подозрения обоснованными, и 8 февраля 1898 года официозная "Civiltd Cattolica" писала:

"...осуждение Дрейфуса стало для Израиля ужасным ударом; оно заклеймило всех космополитических евреев по всему миру, но особенно в той из их колоний, которая управляет Францией. Они поклялись стереть это клеймо. Но каким образом? С их обычным хитроумием они решили ссылаться на судебную ошибку. Заговор был составлен в Базеле на сионистском конгрессе, который формально собрался для обсуждения вопроса об освобождении Иерусалима. Протестанты объединились с евреями для образования синдиката. Деньги поступают преимущественно из Германии..."

Вспомним, что собственно дело Дрейфуса началось в ноябре 1897 года; видно, как совпадают эти даты. Во Франции аналогичное объяснение было предложено Жозефом Гумбером, директором "La France chretienne". В России первый издатель "Протоколов" в 1903 году делал упор на опасности сионизма, "который имеет задачу объединить евреев всего мира в единую организацию, более замкнутую и более опасную, чем иезуиты".

Тысячелетние страхи, которые использовал неизвестный фальсификатор, воскресли при известиях о международном конгрессе евреев. Если уже более полувека патологические и кровопролитные формы антисемитизма ссылались в поисках подтверждений на это, на первый взгляд противоречивое, сочинение, предпочитая его любым другим, то причина заключается в том, что его содержание особенно удачно отвечает совершенно различным чаяниям. Анализ этого специфического сходства содержится в полном четырехтомном издании настоящего труда (Leon Poliakov. "L'Europe suicidaire", Calmann-Levy, 1977, pp. 75-78.); возможно, короче всего это объясняется как еще один вариант "Credo quia absurdum" ("Верю, потому что нелепо").

Антисемитская деятельность во Франции отнюдь не прекратилась летом 1898 года одновременно с возбуждением по поводу дела Дрейфуса, как это часто думают. В этом плане 1898 год можно даже рассматривать не только как пункт прибытия, но и как пункт отправления. Разумеется, дело Дрейфуса привело к появлению нового поколения христианских свидетелей, писателей и мыслителей, чье творчество отныне определялось актом справедливости по отношению к евреям; прежде всего, следует упомянуть Шарля Пеги, пророка, первым в Европе защищавшего, часто вопреки самим французским евреям, "право Израиля на отличие" (как это сформулировали бы в наши дни).

Но в том же самом 1898 году возникли многочисленные новые антисемитские организации, такие как "Лига французской родины", во главе с поэтом Франсуа Коппе, "Национальная и антисемитская молодежь" во главе с Дрюмоном и особенно "Французское действие" {"VAction franqaise"} Шарля Морраса и Леона Доде.

Если первый из них стал наиболее влиятельным теоретиком "интегрального" национализма, для которого антисемитизм служил пробным камнем вплоть до нацистского вторжения, то второй был популярным полемистом "чувственного, обонятельного" стиля, не щадившим ни своего друга Марселя Швоба с

"его чрезмерным этническим безобразием, одутловатого, с толстыми губами, похожими на ветчину",

ни евреев, обвиненных в России в ритуальном убийстве,

"животных с человеческим лицом, постоянно колеблющихся между золотом и отбросами";

он видел руку Израиля даже в стихийных бедствиях, например, в парижском наводнении 1910 года. В этом последнем случае его аргументация ясно показывает, чем современный антисемитизм отличался от антисемитизма средневекового.

Для фанатика эпохи средних веков было совершенно очевидно, что, например, евреи распространяли чуму; для его современного аналога еврейская лесоторговля вела к исчезновению лесов, что вызывало наводнения: таким образом, в первом случае еврей был вредоносным сознательно, из-за своих убеждений, во втором - он мог быть им безотчетно, по своей природе, что не было особенным прогрессом с рационалистической точки зрения.

При этом средневековые предрассудки также продолжали существовать, и, само собой разумеется, что Леон Доде отнюдь не был единственным во Франции рупором царской администрации. В 1913-1914 годах, после дела Бейлиса, о котором речь пойдет ниже, появилось много новых книг, посвященных кровавым еврейским преступлениям, a "La Ctvix" высмеивала католических богословов, имевших смелость разоблачать эту абсурдную выдумку.

Основанный в 1912 году Эрнестом Жуэном "Международный журнал тайных обществ", перед тем как сосредоточиться на "Протоколах" публиковал переводы русских экспертов по ритуальным убийствам. Но прежде чем вернуться к профессиональным или полупрофессиональным специалистам по антисемитизму, мы упомянем некоторых авторов начала нашего столетия, у которых антисемитские взгляды могут показаться неожиданными.

Во-первых, это будет публицист Гюстав Тери, известный, прежде всего благодаря своей газете "L'Oeuvre", респектабельному левому изданию периода между двумя войнами, чьим девизом было "Дураки не читают "L 'Oeuvre".

Однако это был модифицированный вариант - оригинал, относящийся к 1911 году, гласил "Ни один еврей не подписался на "L'Oeuvre". Блестящий студент педагогического института Тери отличался таким образом на протяжении всей своей жизни: до 1914-1918 годов открыто, позже, как мы это увидим, тайно.

Его талант лучше всего проявлялся в области девизов и заглавии, некоторые из которых получили достаточную известность: "Еврей - это враг", "Еврейская опасность", "Еврейское вторжение, организованное властями государства", а также "Еврей повсюду" - заголовок, который мог послужить мод елью для антисемитского еженедельника 1934-1944 годов "Я повсюду".

Еще более заслуживающим внимания является пример Жоржа Клемансо. Со времени дела Дрейфуса, когда он опубликовал "Я обвиняю" Золя и был одним из главных стратегов лагеря дрейфусаров и вплоть до его последних славных дней, когда его правой рукой был Жорж Мандель, а доверенным лицом Жорж Вормсер, немногие знаменитые французы казались столь хорошо расположенными к Израилю. Но именно поэтому личные взгляды и чувства этого республиканца без страха и упрека, этого убежденного антиклерикала могут многое прояснить нам в климате той эпохи.

Клемансо по-разному проявлял себя в этом плане. Первый раз это произошло в 1898 году, когда он выступил в качестве эссеиста и опубликовал книгу "У подножия Синая", сборник новелл о галицийских евреях, с которыми он имел возможность общаться во время своих поездок на лечение в Карлсбад. Разумеется, там не обошлось без штампов:

"После гусей и уток здесь преобладают грязные евреи (...) с крючковатыми носами, когтистыми лапами, вцепляющимися в странные вещи и выпускающими их только за звонкую монету".

Но затем его достаточно сильно захватывает восхищение "этим энергичным народом, распространившимся по всей земле, всегда сражающимся, всегда живым, (...) обладающим самым драгоценным сокровищем, даром хотеть и добиваться".

Но как евреи использовали этот капитал? По мнению Клемансо, с его помощью они хотели стать владыками мира:

"Презираемые, ненавидимые, преследуемые за то, что навязали нам богов своей крови, [семиты] захотели снова овладеть собой и полностью реализовать себя через господство над миром".

В данном случае семит является синонимом еврея. К тому же семитизм или иудаизм означают у Клемансо, как и у Карла Маркса и многих других, вообще власть денег:

"Семитизм, многочисленные примеры которого мы видим сейчас у потомков Сима и Яфета..."

В другом месте он ссылается на свой "арийский идеализм" и сокрушается по поводу расцвета "терпеливой расы". Но в свойственной ему манере он заключает свое рассуждение словами надежды: "Достаточно исправить христиан, еще являющихся хозяевами мира, и тогда не будет необходимости уничтожить евреев, чтобы отобрать у них трон богатства, к которому со страстью стремились люди всех времен и всех стран". На этой умиротворяющей ноте заканчивается книга "У подножия Синая".

Итак, подобно Вагнеру и Достоевскому, но совсем в ином плане Клемансо допускал близость "еврейского господства"! Двадцать лет спустя, осенью 1917 года он совсем иначе говорил о могуществе, приписываемом им сыновьям Израиля, поскольку он обвинял немецких евреев, что они одни были зачинщиками русской революции и поражения России. Без сомнения, здесь имела место дезинформация Второго бюро или другого подобного ведомства, о чем речь еще пойдет ниже.

Какие же выводы можно извлечь из всего этого? Один из них весьма банален, а именно, когда великий человек разрабатывает великую тему (Клемансо также говорил о "великой трагической расе"), ему свойственно впадать в противоречия более, чем кому-либо другому. Другой вывод состоит в том, что в прошлом антисемитизм и сионизм отнюдь не были несовместимыми, о чем свидетельствуют также высказывания и сочинения Мартина Лютера, Фихте, Стюарта Чемберлена или Дрюмона, если ограничиться именами некоторых наиболее влиятельных антисемитов.

По некотором размышлении это положение можно распространить и на Клемансо, который не дал своему сборнику новелл название "У подножия Карпат", как следовало бы из географических соображений.

Итак, в глазах европейцев прошлого, и, что удивительно, в глазах антисемитов Палестина была естественной страной евреев. Это сближение не оспаривалось отдельными противниками евреев с хорошо всем известным пылом до тех пор, пока они туда не вернулись. Верно, что, с точки зрения европейцев XIX века, Палестина была лишь бесплодным клочком турецкой империи. Но мы не станем распространяться на эту тему дальше.