ЛЕОН ПОЛЯКОВ ИСТОРИЯ АНТИСЕМИТИЗМА ЭПОХА ЗНАНИЙ

II. ФРАНЦИЯ

Перед делом Дрейфуса

Еcли измерять силу антисемитизма в какой-либо стране по количеству чернил, истраченных на еврейские темы, то без сомнения в конце XIX века пальму первенства следует отдать Франции. Безусловно, дело Дрейфуса остается самым громким процессом всех времен; помимо прочих последствий оно придало французскому антисемитизму резонанс, который можно считать искусственным. Можно рассматривать это дело как национальный позор или как предмет национальной гордости - без сомнений, оно было и тем, и другим одновременно - с 1894 года оно оживило и удесятерило активность, которая как и в германских странах пошла на спад, так что на несколько лет Франция стала подлинной второй родиной для всех тех, кто так или иначе чувствовал себя вовлеченным в международные дебаты по еврейскому вопросу.

Исторические перспективы оказались искаженными так сильно, что некоторые философы увидели в деле Дрейфуса генеральную репетицию нацизма (к счастью, неудавшуюся). Тем не менее, даже до того как произошел этот взрыв, Франция была в западном мире вторым по значению очагом антисемитских кампаний современного типа при отсутствии третьего - иными словами, в этой области происходил своеобразный франко-немецкий диалог. Так что хочется задать себе вопрос, не являлось ли это свидетельством некоторой близости, восходящей, быть может, к очень древним временам, когда потомки Карла Великого правили по обоим берегам Рейна, а будущая Германия называлась "Восточной Франконией"...

В любом случае, даже если в одной своей части французский антисемитизм был копией германского антисемитизма, другая его часть соответствовала иной традиции и восходила к местным источникам.

Так или иначе, во Франции речь шла о различных следствиях революции - прежде всего о ее непосредственных идеологических воздействиях: мы уже видели, до какой степени социалистические движения, были ли они "утопическими" или "научными", имели антисемитскую окраску. Единственное исключение составлял сенсимонизм. Но в течение восьмидесятых годов XIX века эстафету приняли активисты из противоположного лагеря, прежде всего католического. Для католиков революция была воплощением Зла, которое приписывалось заговору, задуманному антихристианскими и антифранцузскими оккультными силами.

Именно во Франции после драмы революции сформировалась школа мыслителей, для которой заговоры, организуемые врагами рода человеческого, составляли основной ключ к пониманию мировой истории. Эта школа, главными, но не единственными последователями которой в XX веке были нацисты, отличалась весьма своеобразной тенденцией, согласно которой самые неопровержимые доказательства заключались в полном отсутствии каких-либо доказательств, поскольку, по определению, успех тайного общества прежде всего и состоит в той тайне, которой окутана вся его деятельность. Разве самая большая хитрость дьявола не заключается в том, чтобы внушить всем, что его не существует?

Убеждения такого рода позволяют авторам разоблачений выигрывать во всех случаях. Во время Революции 1789 года в роли невидимого врага сначала выступали протестанты, но после 1807 года речь зашла о еврейском заговоре; в результате протестанты отступили на задний план, а авансцену по очереди или одновременно занимали евреи и франкмасоны. К тому же чаще всего считалось, что заговорщики действуют по наущению дьявола или Антихриста, получая необходимые инструкции по телеграфу или телефону, согласно разоблачениям Лео Таксиля, получившим единодушное горячее одобрение всего французского епископата. При знакомстве с этой бурной деятельностью "дьявольских франкмасонов" невольно возникает мысль от том, что именно во Франции Луи Пастера и Эрнеста Ренана были поставлены абсолютные рекорды человеческого легковерия, по крайней мере для XIX века.

Что касается темы "еврейского заговора" в ее модернизированном варианте, в котором дьявол отступает на задний план, то она начинает развиваться во Франции в эпоху Второй империи в связи с последним и самым громким делом о похищении папскими агентами крещенного в тайне от родителей еврейского ребенка (дело Мортара, 1858 г.). Наполеон III, готовившийся к освобождению Италии, направил протест папе Пию IX, но не добился никаких результатов.

Тем не менее, этот конфликт еще больше обострил "римский вопрос" и различными способами ускорил процесс ликвидации папского государства. Со своей стороны, группа французских евреев приняла решение о создании международного органа для зашиты прав своих единоверцев, а именно "Всемирного еврейского союза".

Само собой разумеется, что руководители этой организации также были сторонниками отмен светской власти церкви и "будущей отмены папства". Против них выступил глава французских католиков Луи Вейо, тогда как менее известные деятели стали возлагать на них вину за все беды папского государства и даже вообще всего католического мира. Вскоре для антисемитов всех стран "альянс" стал обосновавшимся в Париже высшим органом всемирного еврейского заговора. Лишь после первой мировой войны эту версию окончательно сменила теория "Сионских мудрецов", также разработанная в Париже, как мы это еще увидим.

Необходимо отметить, что во время длительного правления папы Пия IX (1846-1878) католики Франции и других стран еще не начали полномасштабную войну против евреев. Возможно, эта умеренность была связана с вошедшим в поговорку консерватизмом, присушим папе, поскольку проявление определенной заботы о "народе-свидетеле" относилось к числу наиболее почтенных градаций Ватикана. В Италии официозная "Civilfti Cattoiica" выступает с обвинениями против евреев только от имени Христа.

Во Франции крупный специалист по "теории заговора" иезуит Никола Дешан воздерживается от упоминания евреев в своей книге о "тайных обществах". Ситуация изменится при правлении папы Льва XIII, что, разумеется, не было случайным совпадением. Однако совершенно очевидно, что потребовались более глубокие перемены, чем простая смена папы, для того чтобы воинствующие христиане начали утолять свой пыл в антисемитских кампаниях.

Итак, при III Республике антиеврейская деятельность сначала остается, как и раньше, уделом антиклерикальных "левых" сил, но эта деятельность не заходит слишком далеко, тем более что после Парижской коммуны основные лидеры социалистов находятся или в эмиграции, или в тюрьме. Эта деятельность имеет как антикапиталистическое, так и расовое, или расистское, содержание.

В последнем случае основным авторитетом выступает Эрнест Ренан, хотя нет недостатка и в ссылках на Вольтера или Жюля Мишле. Здесь можно упомянуть Гюстава Тридона, написавшего в тюрьме книгу "О еврейском молохизме", Огюста Ширака, имевшего достаточно оснований написать в 1887 году Дрю-мону; "Я открыл все двери, в которые вы ломились", и бланкиста Эжена Жейон-Данглара, автора вышедшей в 1868 году книги " Семиты и семитизм".

Что касается католического лагеря, то до восьмидесятых годов XIX века он опубликовал лишь один антиеврейский труд, да и тот мог вызвать удивление читателей, поскольку в нем пылкая любовь открыто соперничала с ненавистью. Речь идет об опубликованной в 1869 году книге "Еврей, иудаизм и иудаизация христианских народов", автор которой шевалье Гужно де Муссо получил за нее благословение папы Пия IX. По сути, этот труд представляет собой свалку всех древних и современных антиеврейских обвинений; в нем подробно обсуждается зло, содержащееся в Талмуде и Каббале, а также злодеяния Всемирного еврейского союза и ритуальные преступления. Выражая свое сожаление в связи с заблуждениями и преступлениями евреев, Гужно не скрывает своего к ним бесконечного уважения и восхищения, так, он описывает своих эмансипированных современников в следующих выражениях:

"Еврей - это благородный человек, изнуренный и униженный нищетой, вынужденный тысячи раз нарушать свои принципы, сделавший себе маску из этой мерзости, но чувствующий ценность своей крови, проявляющейся при малейшем поводе. Тогда вы видите, как он вступает в исконные права своего благородного происхождения с такой же непринужденностью и небрежностью, как человек, вынужденный в морозную ночь накрыться отвратительным одеялом в приюте, а наутро смывающий с себя эту грязь и вновь надевающий прежние одежды".

Тем не менее евреи (в этой книге) продолжают замышлять антихристианские заговоры и разжигать революции в полном соответствии с учением Талмуда,

"этого жестокого кодекса, в котором предписания ненависти и вымогательства перемешаны с доктринами каббалистической магии и который пользуется высшим авторитетом".

"По этой причине евреи останутся вне общества до тех пор, пока Талмуд не будет уничтожен". Этот день уже недалек, но ему будут предшествовать самые жестокие испытания, ибо еврей - это "персонаж, во всеуслышание предсказанный церковью, ужасный и мрачный"; но этот день непременно наступит, и тогда он вернется в "отцовский дом".

Тогда он, наконец, исполнит свою подлинную миссию "во спасение и изумление мира, этот народ, избранный навеки, самый благородный и самый величественный среди народов, народ, вышедший из крови Авраама, который дал нам непорочную мать и Спасителя, Сына Бога в образе человека, а также всю коллегию апостолов, народ, на которого в изобилии прольются благословения Небес, смешанные с людскими возгласами благодарности и благословения".

Итак, главный интерес для нас Гужно де Муссо, чья книга осталась незамеченной современниками, состоит в том, что он проявляет противоречия и двойственность "христианского антисемитизма", доходящего почти до грани ереси. Во-вторых, он представляет интерес как предшественник Леона Блуа, католического мыслителя, сумевшего выразить эти противоречия со страстью и цинизмом, по нашему мнению не имеющими себе равных в христианской истории.

Вероятно, приводимые ниже цитаты покажутся читателю достаточно убедительными:

"История евреев преграждает движение истории человечества подобно дамбе, перегораживающей реку, чтобы поднять в ней уровень воды. Но как высоко следует поднять уровень истории? По всей видимости, чтобы приблизить ее к Абсолюту благодаря мистическому согласию между полнейшей низостью и божественным величием. Евреи представляют собой "комок чудесной грязи"..."

Как писал Жак Пети, подобная точка зрения является дерзновенно Божественной, до которой никогда не сможет подняться человеческий разум. Однако г-н Блуа пытается сделать это с помощью головокружительных подмен.

Кто же такие евреи? Как и у Гужно де Муссо, это:

"... народ, из которого вышли патриархи, пророки, евангелисты, апостолы, верные последователи и первые мученики, не отваживаясь говорить о непорочной матери и о самом Нашем Спасителе, который был львом из колена Иуды, несказанном еврее, который, без сомнения, всю предшествующую вечность стремился к этому происхождению".

Но они также являются народом, который

"в средние века был благоразумно заперт в специальные загоны и должен был носить особые одежды, чтобы все могли избегать их. Когда необходимость вынуждала иметь дело с этими вонючками, от них закрывались как от заразы, а затем всеми возможными способами стремились очиститься. Постыдность и опасность контактов с ними служили христианским противоядием от их заразности, ибо Господь желал сохранения навеки подобной нечисти".

Теперь нам надлежит вернуться к чистым антисемитам, в каком-то смысле бывшим позитивистами в эту ужасно наивную эпоху,

После Гужно и за исключением хилиастических пророчеств некоего аббата Шаботи следует дождаться наступления 1880- 1881 годов, чтобы присутствовать при возрождении темы еврейского заговора. В это время, через десять лет после полного разгрома 1871 года французские католики начали подводить итог своим отдельным поражениям (отделение церкви от государства, законы о школьном образовании, закон о разводе, который, кстати, был внесен евреем Альфредом Наке), каковые настраивали их на то, чтобы обвинить во всем традиционного козла отпущения. Тем не менее нельзя говорить о том, что антисемитизм во Франции был целиком местным явлением, поскольку первые раскаты этого рода были связаны с кампаниями, разворачивающимися за рубежом.

Так, в июле 1881 года католический журнал "Le Contetmporain" в смятении задался следующим вопросом по поводу погромов в России:

"Преследования евреев в России и самые ужасающие сцены убийств и грабежей, жертвами которых недавно стати еврейские семьи в этой стране, заставляют задать себе вопрос, по какой причине этот народ является объектом столь яростной ненависти..."

Антиеврейские кампании, продолжает журнал, свирепствуют также в Германии и Румынии. Со своей стороны журнал констатарует, что причины всех этих событий остаются неясными; тем не менее он цитирует агента русского правительства Каликста Вольского, который считает, что евреи должны обвинять в своих несчастьях самих себя, поскольку они "с незапамятных времен и всеми средствами стараются осуществить идею своего господства на земле",

Напротив, исторический журнал "Revue des questions historiques" пользовался римским источником, когда в апреле 1882 года заявил следующее: "Иудаизм правит миром, и нельзя не прийти к выводу, что или масонство стало еврейским, или иудаизм сделался франкмасонским". Этим источником был выходящий шесть раз в год иезуитский журнал "Civiltd Caffolica", который в 1880 году начал яростные нападки на евреев в своей рубрике "Современная хроника". Эта кампания продолжалась практически без перерывов вплоть до последних лет XIX века, а затем спорадически и до середины XX, используя все средства, финансовые скандалы, дело Дрейфуса или даже первый сионистский конгресс в Базеле, но при этом особое внимание уделяя старинным обвинениям в ритуальных убийствах, о бессодержательности которых заявляли многие суверенные понтифики прошлого. Поскольку со времени своего основания в 1850 году журнал " Civiltd Cattolica" был папским официозом, можно допустить связь между восшествием на престол папы-реформатора Льва XIII и новым курсом журнала.

Следует также упомянуть о банкротстве в 1882 году Эжена Бонту, основателя банка Генерального союза, который аккумулировал капиталы католической буржуазии и должен был служить интересам легитимистов и церкви. Бонту не замедлил возложить на происки Ротшильдов вину за свой крах, который разорил большое количество мелких вкладчиков. Ему охотно поверили, а огромное впечатление, произведенное этим скандалом, нашло свое отражение в романах, написанных тремя ведущими писателями эпохи, вдохновленными этой историей - "Монт-Ориолъ" Мопассана (1887), "Деньги" Золя (1891), "Космополис" Поля Бурже (1893), а также в трех десятках менее значительных произведений. В целом, возрастает количество антисемитских произведений и начинают выходить специализированные периодические издания: "Антиеврей" в Париже в 1881 году, "Антисемит" в Мондидье в 1883 году.

Несмотря на это, глядя из Парижа, демагогический и яростный уличный антисемитизм все еше остается приводящей б недоумение чуждой манией, В конце 1882 года газета "Figaro" пишет: "Антисемитское движение в том виде, как оно разворачивается в нескольких точках земного шара, рухнет во Франции под градом всеобщих насмешек". Более точные данные содержатся в скрупулезном исследовании историка Пьера Сорлена деятельности ежедневной газеты "La Croix" ("Крест") и других изданий, публикуемых "La Bonne Presse". Сорлен приходит к выводу, что "вплоть до лета 1886 года "La Bonne Presse", видимо, была чужда антисемитизма". Принимая во внимание все эти факторы, можно заключить, что французскому обществу в целом, включая его католический сектор, потребовался какой-то период, чтобы перевести стрелки часов на другое время, будь то берлинское, санкт-петербургское или римское.

Лишь весной 1886 года ошеломляющий успех "Еврейской Франции" Эдуара Дрюмона создал новый климат и проложил дорогу широкомасштабным антисемитским акциям. Наряду с "-Жизнью Иисуса" Эрнеста Ренана "Еврейская Франция" стала главным французским бестселлером второй половины XIX века - сто четырнадцать изданий за один год, всего двести изданий, не считая сокращенного популярного издания и многочисленных "продолжений": "Еврейская Франция перед судом общественности", "Конец света", "Последняя битва", "Завет антисемита" (нельзя не обратить внимания на безнадежный тон всех этих заголовков).

Какова же причина этого внезапного успеха? Дрюмон был настоящим журналистом, и его огромный том, в индексе которого содержалось более трех тысяч имен, представлял собой скандальную хронику, в которой разоблачались не только непременные Ротшильды и другие "потомки Авраама", но также все, у кого во Франции было имя, если только носители этого имени поддерживали отношения с евреями. Конечно, здесь было чем привлечь внимание к книге, но ничего, что бы могло оправдать возникший вокруг Дрюмона ореол пророка, "глашатая расы" (Альфонс Доде), "самого великого историка XIX века" (Жюль Леметр), "проникновенного наблюдателя" (Жорж Бернанос).

Возможно, Бернанос дает нам первый ключ к пониманию успеха "Еврейской Франции", когда он сам описывает эту эпоху как "время, когда казалось, что все скользит по наклонной плоскости с возрастающей каждый день скоростью", и добавляет, что "творчество Дрюмона излучает своеобразный физический, плотский ужас". Независимо от темы этот глубокий внутренний пессимизм легко возбуждал отклик в лагере противников революции и гражданского общества, сохранявших ностальгию по старым добрым временам, которые для этого лагеря совпадали с королевским строем.

Более того, у него был свой стиль в подходе к этой теме. С первой же страницы Дрюмон нападал на два ненавистных понятия: "Единственные, кто выиграл в результате Революции, это евреи. Все происходит от евреев, все возвращается к евреям". В результате он одним ударом поражал сразу две цели. Далее славная Франция прошлого, "Франция крестовых походов, Бувина, Мариньяна, Фонтенуа (Бунин, Мариньян, Фонтекуа - названия мест, где происходили наиболее знаменитые битвы французской истории. (Прим, ред.), Людовика Святого, Генриха IV и Людовика XIV" выступала свидетелем против евреев, поскольку она наглухо закрыла для них свои двери и сделала из их имени самое грубое оскорбление". Итак, "еврейская" Франция Дрюмона была просто новой Францией, республиканской и светской, и только в конце своего произведения, где на протяжении более тысячи страниц описывалось еврейское влияние во Франции, ставшее результатом освобождения евреев, Дрюмон признавал непритязательность своего замысла:

"Что же вы видите в конце этой книги по истории? Я вижу только одну фигуру, и именно эту фигуру я и хотел показать вам: это фигура Христа, оскорбляемого, покрытого позором, раздираемого шипами, распятого. Ничего не изменилось за восемнадцать столетий…"

Следует ли удивляться, что "Еврейская Франция" нашла самых восторженных читателей, среди тех "добрых священников", которых Дрюмон призывал

"объяснять, что преследование религии является лишь началом заговора, организованного для уничтожения Франции"?

Однако нет сомнений в том, что самая большая его хитрость состояла в "омоложении формулы" (Баррес) с помощью подкрепления части своей аргументации авторитетом науки. Первая часть его труда, опиравшаяся на мнения таких далеких от клерикализма знаменитостей, как Литтре и Ренан, была посвящена контрасту между "меркантильным, алчным, коварным, изощренным, хитрым семитом" и "воодушевленным, героическим, рыцарским, бескорыстным, честным, доверчивым до наивности арием. Семит - это земной человек... Арий - сын неба (...) [Семит] продает бинокли или изготавливает стекла для очков подобно Спинозе, но он не открывает звезды в огромности небес подобно Леверье", и т. п.

Выразив таким способом свою солидарность с наукой своего века, через сто страниц Дрюмон начинает переписывать по-своему историю Франции, вызывая образы евреев в словах и деяниях Людовика Святого и Боссюэ.

В конце концов именно этому богословско-расистскому синкретизму можно приписать успех Дрюмона. Продолжая эту тему, газета "La Croix", ставшая открыто антисемитской, противопоставляла "еврейской расе" не христианскую расу, а "франкскую расу", в другом номере она писала, что "независимо ни от каких религиозных идей" нелепо думать, что еврей может стать французом. Параллельно этому крещеный еврей аббат Леманн с более чем христианским смирением выражал готовность нести свою долю еврейской ответственности за преступление распятия: "Да, палач должен получить прошение раньше нас, ибо палач убивает лишь людей, виновных, а мы погубили Сына Бога, невинного!"

Само собой разумеется, что с 1886 года еврейская тема стала модной, превратилась в настоящую золотую жилу для журналистов и писателей. В целом антисемитские публикации во Франции "белъ-эпок" насчитывают сотни, даже тысячи названий. Имеются основания полагать, что к 1890 году антисемитизм во Франции становился католической монополией.

В сентябре 1890 года "La Croix" гордо назвала себя "самой антиеврейской газетой Франции"; в марте 1891 года в своем первом номере эфемерная газета под названием "Anti-Youtre" ("Антижид") жаловалась, что "до настоящего времени лишь клерикалы ведут борьбу с еврейством", а в самый разгар дела Дрейфуса Жорж Клемансо говорил то же самое, констатируя, что "антисемитизм - это лишь новый клерикализм, стремящийся взять реванш".

Примерно в то же время редактор "La Сгоке" писал своему директору П. Винсенту де Байи: "Еврейская проблема вновь волнует всех христиан... Большое число наполовину утративших веру начинает понимать, что во Франции настоящими французами являются только католики", определяя тем самым антисемитизм как эксклюзивный атрибут католичества. Но так думали отнюдь не все католики, к тому же светский, наукообразный чисто расовый антисемитизм отнюдь не испытывал недостатка в сторонниках.

Неистребимое вольтерьянское вдохновение обнаруживается, например, в весьма популярных сочинениях эссеиста и психолога Густава Лебона, столь ценимых 3. Фрейдом:

"У евреев не было ни искусств, ни наук, ни промышленности, ничего, что образует цивилизацию... К тому же ни один народ не оставил книги, которая содержала бы столь непристойные рассказы, как те, что на каждом шагу встречаются в Библии". Со своей стороны философ-материалист Жюль Сури, друг и научный поручитель Мориса Барреса, использовал более материалистическую терминологию:

"Попробуйте воспитать еврея в арийской семье с самого рождения (...) ни национальность, ни язык не изменят ни одного атома в зародышевых клетках этого еврея, следовательно, и в структуре и наследственном строении его тканей и органов".

У Сури были достаточные причины полагать, что он открыл "мозговой субстрат мыслительного процесса". Можно также процитировать просвещенного антрополога Жоржа Ваше де Лапужа, опасавшегося вымирания ариев, который записал в 1887 году это поистине пророческое предвидение;

"Я убежден, что в следующем столетии будут убивать тысячами за превышение или недостаток в один или два градуса в черепном коэффициенте... Последние сентиментальные люди смогут присутствовать при массовых уничтожениях народов".

В политической жизни социалисты, которые в конце концов начали дистанцироваться от идеологии, постепенно превращавшейся в специфическое достояние католической буржуазии, в 1900 году, т. е. после дела Дрейфуса, еще насчитывали в своих рядах таких убежденных антисемитов, как врач Альбер Реньяр или знаменитый бельгийский адвокат Эдмон Пикар, тогда как. например, Рене Вквиани или Александр Мильеран занимали двойственную позицию. Однако, по всей видимости, двойственность - или то, что мы склонны ретроспективно квалифицировать как двойственность, царила на всех уровнях: в 1892 году даже Гед и Лафарг не пренебрегли тем, чтобы вступить в полемику с соратниками Дрюмона на публичном диспуте, а еще в 1898 году социалистическая партия по решению Жореса, Самба и Геда не поддержала ни сторонников, ни противников Дрейфуса соответственно как оппортунистов и клерикалов: "Пролетарии, не вступайте ни в один из кланов в этой гражданской войне буржуазии!"

Другие идеологи стремились сочетать социализм и антисемитизм подобно тощ, как это происходило в Германии. В начале 1890 года в Париже под руководством Дрюмона была организована "Антисемитская национальная лига Франции", ее вице-президент Жак де Бьез называл себя "национал-социалистом". Это движение вышло на улицы и стремилось распространять свое влияние среди пролетариев. Вдохновителем был авантюрист маркиз де Морес. глава банды "силачей Аля" и мясников Ла Вийетт (Аль (les Halles) бывший знаменитый рынок в центре Парижа (г н. "чрево Парижа"), ссичпс "форум" - подземный общественный комплекс, Ла Винеп - бывший район скотобоен па северо-востоке Парижа, сейчас n:ivi-ныи и промышленный вьклавочный центр, (flpitv. ред.)). Как и в Германии, в Палате депутатов образовалась антисемитская группа; в ноябре 1891 года проект закона о всеобщем изгнании евреев из Франции собрал тридцать два голоса. Как и в Германии, нашлись желающие доказать арийское происхождение Иисуса, которого Жак де Бьез патриотически причислял к кельтской расе (Предки французов тллы ошосилисъ к ipynne kc.imckhx племен. (Прим, ред)). Тем не менее французский антисемитизм не выдерживает никакого сравнения с германским антисемитизмом.

В этой связи необходимо вернуться к тому, о чем мы уже говорили, к отсутствию твердых принципов, что, конечно, было связано со склонностью к фарсу, т. е. к искусству мистификации. Различие соответствующих подходов проявляется, например, в обстоятельствах, при которых в апреле 1892 года была основана знаменитая ежедневная газета Дрюмона "La Libre Parole" ("Свободное слово"). Финансировал это предприятие некий Герен, аферист, который двумя годами ранее обратился к евреям с призывом вносить средства на борьбу с антисемитизмом. В качестве управляющего делами выступал крещеный еврей Гастон Кремье, известный под псевдонимом Виаллар. Эту природную терпимость можно было наблюдать не только в области финансов, но и в вопросах чести: французские антисемиты не отказывали евреям во встрече с ними на дуэли подобно своим немецким собратьям. После знаменитой дуэли Дрюмона с Артуром Мей-ером, несмотря на ее скандальный характер, было много других, в частности, дуэль между Моресом и Артуром Мейером, имевшая трагический конец. На следующий день после смерти офицера-еврея Дрюмон выражал сожаление в своей газете "La Libre Parole", что столь ценная кровь не была пролита за отечество на поле битвы, и подобные чувства разделялись повсюду во Франции; одна провинциальная газета, отнюдь не дружественная к евреям, дала следующий комментарий: "Любой, кто носит шпагу, не имеет душу еврея". При таком подходе "крещение кровью" посмертно очищало евреев от их пороков, а мертвый еврей становился хорошим евреем. (Как мы еще увидим, первая мировая война умножит подобные примеры.) Здесь же можно отметить, что великие певцы антисемигизма легко брали деньги в долг у евреев; так, маркиз де Морес брал в долг у авантюриста Корнелиуса Герца при посредничестве Дрюмона, а изменник Фердинанд Эстергази, охотно выступавший в качестве секунданта еврейских офицеров, у барона Эдмона де Ротшильда; разумеется, в подобных случаях каждая сторона считала себя более тонким игроком, чем партнер, но игры такого рода обычно не свидетельствуют о наличии глубоких убеждений.

Из экономической истории нам известно, что начиная с 1882 года Франция переживала период затянувшегося спада в экономике, продолжавшегося примерно до 1890 года. Эти крайние даты обозначены соответственно крахом "Генерального союза" и трудностями "Вексельного банка". В этом последнем случае виновными считали евреев и особенно Ротшильдов, так же как, впрочем, и в первом случае. Но банкротство, имевшее исключительный скандальный характер, гораздо сильней запечатлевается в коллективной памяти: это происходит на международном уровне, так что даже в наши дни, в Москве или в Ленинграде, словом "панолш" называют мошенничество особо большого размаха, подобно тому, как это делали во Франции "бель-эпок". В центре скандала находился упрямый старик, страдающий манией величия, "герой Суэца" Фердинан де Лессепс, которому помогал его сын. Затем концентрическими кругами располагались горстка коррупционеров, десятки парламентариев и сотни продажных журналистов, а далее десятки тысяч, если не больше, разорившихся мелких вкладчиков. Главные коррупционеры были евреями - Леви-Кремье, Жак де Рейнак, Корнелиус Герц, Аргон. Есть соблазн утверждать, что впервые антисемитская пропаганда не была бесплатной. Достаточно изучить документы той эпохи, чтобы прийти к выводу, что в любом случае евреи должны были оказаться виноватыми.

В самом деле, еще до того, как имена крупных искусителей Корнелиуса Герца и барона де Рейнака стали упоминаться публично, газета "La Croix", выступившая в защиту Лессепса, выдвигала обвинения против воображаемых евреев: "Панама" должна погибнуть, потому что это общество хотело действовать, не подчиняясь еврейским финансистам". Еще более показательно, что по политическим причинам, хорошо сформулированным Пьером Сорленом, эта газета воздерживалась от критики Герца и Рейнака, даже когда их имена были у всех на устах.

После этого следует ли добавлять, что роль искусителя, столь хорошо вписывающаяся в тысячелетнюю христианскую демонологию, которую играли при Лессепсе еврейские посредники, способствовала расширению масштабов скандала. Возможно, сейчас самый подходящий момент описать в нескольких словах, что в действительности представляли собой евреи во Франции в конце XIX века. Их общая численность не превышала восьмидесяти тысяч, т. е. двух сотых долей процента населения Франции, половина из которых проживала в Париже. Очень редко случалось, может быть, вообще никогда, чтобы столь незначительная часть населения заставляла так много говорить о себе. Возможно, причиной было то, что в соответствии с предсказанием Альфреда де Винъи они "достигли вершин всего в делах, в литературе и особенно в искусствах и музыке..." В этой связи можно отметить, что по общему правилу самых впечатляющих успехов добиваются внуки гетто, аккумулирующие все достижения в "третьем поколении". Так, финансистам можно противопоставить ученых, авантюристам патриотов Франции (причем одно не обязательно исключает другое, как показывает пример Корнелиуса Герца и семьи Рейнак).

С расстояния в сто лет они кажутся нам излишне патетичными, все эти идеологи ассимиляции, эти казенные историки, для которых "эпоха Мессии наступила с Великой французской революцией", эти раввины, которые считали своим долгом восхвалять царя-юдофоба Александра III, наконец, эти ученые, которые, подобно филологу Дармстетеру, надеялись, что столица Франции станет "моральной столицей мира и светочем сердец.,, святым городом". Преобладающей тенденцией безусловно была полная ассимиляция с французами, слияние, казавшееся неизбежным - и желательным как свободным "проеврейским" мыслителям, Золя и Ренану, так и таким деятелям, как Альфред Наке или братья Рейнаки (младший из них - Теодор, автор "Истории израитьтян", полагал, что иудаизм "мог считать свою "миссию" выполненной и умереть без сожалений, погребенный под своим триумфом").

Более того, поступки начали все больше соответствовать словам, настолько, что из воспоминаний Андре Моруа, Жозефа Кессе-ля, Эммануэля Берля и многих других мы узнаем, что их родители не сообщали им об их еврейском происхождении, о чем они узнавали лишь в школе при более или менее травмирующих обстоятельствах. Упомянем в этой связи рассуждение Теодора Гершш (1898 год): "Нельзя создать никакой партии из французских евреев. По правде, они более не являются евреями". И этот пророк сионизма добавил: "Конечно, они также не являются и французами". Но все эти мужчины и женщины верили именно в это, и стремились стать ими еще в большей степгни.

Противоречия такого рода чреваты страданиями и конфликтами, которые были замечательно и безупречно точно описаны гением Марселя Пруста - до сих пор не уделялось достаточного внимания тому, что одной из основных тем творчества Пруста было многолетнее шассе-круазе между аристократом Сваном, который, "достигнув возраста пророков", солидаризируется с евреями, и выскочкой Блоком, который стал Жаком дю Розье и отказался от иудаизма. Вот причина, по которой Блок мечтал превратиться в Розье:

"Блок был дурно воспитан, невропат и сноб; родившись в мачоуважае-мой семье, он, как на дне моря, испытывал давление сверху не только со стороны христиан, находившихся на поверхности, но и от размещавшихся над ним еврейских каст, которые занимали более высокое положение, чем его собственная, и каждая из которых давила своим презрением тех, кто стоял на ступеньку ниже. На то, чтобы пробиться к свежему воздуху, поднимаясь от одной еврейской семьи к другой, Блоку потребовалось бы много тысяч лет. Гораздо лучше было бы попытаться пробить себе дорогу с другой стороны".

Блоку удается сделать это двадцать лет спустя, изменив имя и лицо; "Английский шик полностью изменил его внешность, было исправлено все, что поддавалось переделке (...) этот еврейский нос исчез, подобно тому, как кажется почти прямой хорошо одетая горбунья..." Несколько дальше в " Обретенном времени" можно прочитать следующий пассаж: "Блок вошел, подпрыгивая как гиена".

Если Пруст так жестоко обнажил психологию некоторых "израильтян", то Морис Баррес, почти столь же великий художник и первый властитель дум генерала де Голля и многих других знаменитых французов, является лучшим свидетелем антисемитского восприятия евреев в эпоху панамской аферы.

При чтении Барреса обнаруживается двойственность французских антисемитов, у которых за ненавистью совершенно отчетливо видны симпатия и даже восхищение. С 1890 года он задавал себе вопрос об "общих чертах еврейской интеллектуальности": "Еврей является непревзойденным логиком. Его рассуждения отличаются четкостью и безличностью, подобно банковскому счету (...) Поэтому они не поддаются воздействию большинства причин, вызывающих наши ошибки. Отсюда их замечательное умение организовать свою жизнь..." В том же контексте Баррес не скрывает своего восхищения Дизраэли. Леон Блюм, который был знаком с Барресом в то время, вспоминал в 1935 году "гордую и очаровательную грацию его манер, то естественное благородство, которое позволяло ему общаться на равных с застенчивым новичком, переступившим его порог. Я убежден, что он относился ко мне с истинной дружбой..." Лишь во время дела Дрейфуса Баррес оказался во власти мании антисемитских преследований, которая наложила свой отпечаток на его великий "Роман национальной энергии" (1897-1902): собравшиеся в салоне барона де Рейнака еврейские финансисты "составляют правительство нашей страны, которое наши министры просят тайно и без какой-либо ответственности управлять государственными финансами"; от этого они не перестают быть "немецкими лакеями", но эти лакеи "занимались тем, что торговали самой Францией".

Следует напомнить, что все эти крайности относятся ко времени дела Дрейфуса. Что касается панамского скандала, хотя он и оказался невероятно раздутым, то другие политические сенсации, от покушения Вайана до покушения Казерио, кровавый ужас, который сеяли анархисты, стерли его с первых страниц газет в течение 1893 года. В целом, похоже, что в международном масштабе антисемитизм пошел на спад; что касается Франции, то он начал ослабевать прямо на глазах с осени 1893 года, так что Дрюмон сначала оказался вынужден уменьшить объем "La Libre Parole", а летом 1894 года начал переговоры о ее продаже.