ШИМОН ДУБНОВ "Новейшая История Евреев"

БЕСПРАВИЕ И ПРОСВЕЩЕНИЕ

Позор еврейского бесправия в Пруссии особенно бросался в глаза в последней четверти XVIII века, когда оно оказалось в резком противоречии с культурным пробуждением еврейского общества под влиянием просветительского движения эпохи Мендельсона. Сам Мендельсон, этот властитель дум значительной части мыслящего еврейского общества, прототип Натана Мудрого был в политическом отношении бесправным "терпимым евреем", жившим в Берлине на правах бухгалтера одной фабрики. Приятель Фридриха II и друг Мендельсона, маркиз Д'Аржан осведомился однажды о правовом положении последнего и получил такой ответ: "Он пользуется терпимостью (правом жительства), как состоящий на службе у фабриканта Бернарда. Если фабрикант сегодня уволит его, и он (Мендельсон) не найдет другого Schutzjude, который принял бы его на службу, то полиция немедленно заставит его покинуть страну". Философу "прощали" его принадлежность к еврейству. Интересную бытовую картину рисует один современник, описывая первую встречу гостившего в Кенигсберге Мендельсона с Кантом (1777 г.).

Мендельсон инкогнито явился в аудиторию, где Кант читал лекцию. "Маленький горбатый человек, с острой бородкой, не обращая внимания на присутствующих, робко, тихими шагами вошёл в аудиторию и остановился недалеко от входных дверей. По обыкновению, послышались насмешливые возгласы, перешедшие в шиканье, свист и топанье; но к общему изумлению незнакомец оставался на своём месте, как прикованный, и лицо его выражало ледяное спокойствие. Желая дать ясно понять о своей решимости дождаться профессора, он даже взял свободный стул и уселся на нём. К нему подошли, заговорили, - он отвечал кратко и учтиво: он дожидается тут, желая познакомиться с Кантом. Шум прекратился только, когда в зал вошёл Кант. Его лекция отвлекла внимание всех в иную область; все были так очарованы, так увлечены в потоке новых идей, что забыли о появлении еврея, - как вдруг, по окончании лекции, последний со стремительностью, странно контрастировавшей с его прежней невозмутимостью, пробрался сквозь толпу, направляясь к кафедре.

Среди студентов снова послышался презрительный смех, который, однако, тотчас уступил место новому изумлению: Кант, внимательно всмотревшись в незнакомца и услышав от него несколько слов, сердечно пожал ему руку и затем сердечно заключил его в свои объятия. По толпе пробежал как бы электрический ток: "Моисей Мендельсон! Это еврейский философ из Берлина". Благоговейно расступились ученики, образуя шпалеры, когда оба всемирных мудреца, держась за руки, покидали аудиторию".

Презирая еврея вообще, немецкое общество делало исключение для отдельных лиц. Некоторая часть общества находилась под мощным гуманизирующим влиянием "Натана Мудрого", появившегося в 1779 году. Еврей в этих кругах уже не отождествлялся с мелким торговцем: в нём иногда видели задатки глубокой интеллектуальной и этической культуры. Вышеупомянутое сочинение Дома "Об улучшении гражданского быта евреев" (1781) также убедило многих в том, что бесправие и гражданское унижение являются главными причинами упадка еврейской массы и её социальной отчуждённости.

В высших кругах берлинского общества тогда уже стало замечаться сближение между евреями и христианами. Это было не то общение единичных мыслителей и деятелей литературы, которое происходило раньше в скромном домике Мендельсона, в кружке Лессинга, Николаи и Глейма.

В 1780 году нарождался "Берлинский салон", где сходились представители христианской и еврейской аристократии. Еврейская денежная аристократия была новым продуктом тогдашнего экономического строя. Обрекая еврейскую массу на экономическое прозябание в мелких промыслах, Фридрих II поощрял крупных еврейских капиталистов в их фабричных, откупных и банкирских предприятиях.

Многие евреи Берлина, Кенигсберга и Бреславля разбогатели на подрядах и поставках во время Семилетней войны; откупщики монетного дела (Munzjuden) и банкиры приобрели влияние при дворе; королевские финансы в значительной степени регулировались при их посредничестве.

Для таких лиц король, конечно, делал изъятия из сурового "еврейского регламента", выдавая им "генеральные привелегии на правах христианских купцов". Так появились привелегированные богатые дома Эфраимов, Ицигов, Гумперцов и др. В то время, как главы этих домов были погружены в свои обширные коммерческие предприятия, их жёны и дети, в богато обставленных квартирах, открывали "салоны" по образцу лучших придворных и аристократических салонов Берлина, стараясь даже превзойти их роскошью и изяществом. Двери этих салонов широко раскрывались для представителей высшего христианского общества.

Красивые, образованные еврейки, охваченные порывом сближения с немецкой аристократией, служили главной приманкой этих салонов. Дома банкиров Эфраима, Когена, Майера, Ицига в Берлине охотно посещались прусскими офицерами, сановниками и дипломатами; здесь завязывались романы с любезными дочерьми Израиля, которые готовы были променять своё еврейство на титулы немецкой баронессы или прусской офицерши.

Около 1786 года, в Берлине выдвинулся более литературный, интеллигентский салон Генриэтты Герц пышной еврейской красавицы, жены врача Маркуса Герца, ученика Мендельсона. В этом году случайно попал в салон Герц граф Мирабо, приехавший с дипломатическим поручением в Берлин, и был поражен его блеском. Но настоящий расцвет салона относится к первым годам французской революции…

Иллюстрацией тогдашнего отношения берлинского общества к евреям может служить следующий эпизод, расказанный современником. В августе 1788 года в берлинском Национал-театре была поставлена драма Шекспира "Венецианский Купец". Актёр Флек, мастерски игравший роль Шейлока, не решался выступить в этой роли перед публикой, где находилось немало евреев, без предварительных извинений.

Перед началом пьесы Флек продекламировал в театре, в виде пролога, сочинённое для этого случая стихотворение, в котором предупреждал, что артисты вовсе не намерены осмеивать со сцены "единоверцев Мендельсона"; они одинаково изображают на сцене добродетели и пороки как христиан, так и евреев:

Nun das kluge Berlin die Glaubensgenossen des weisen

Mendelssohn hoher zu schatzen anfangt; nun wir bei diesem

Volke (dessen Propheten und erste Gesetze wir ehren)

Manner sehen, gleich gross in Wissenschaften und Kunsten, -

Wollen wir nun dies Volk durch Spott betruben?..

Nein, dies wollen wir nicht. Wir schildern auch bubische Christen…

Wir tadeln der Kloster Zwang und Grausamkeit…

In Nathan dem Weisen spielen die Christen die schlechtere Rolle;

Im Kaufmann Venedigs thun es die Juden…

Современный "летописец", однако, прибавляет, что это предепредительное отношение к евреям не было сочувственно принято публикой, и при следующих представлениях пролог не повторялся. "Справедливо роптали на то, - говорит он, - что евреи хотели создать себе исключительное положение в театре, где выводятся все сословия, каждое в своих смешных или серьёзных чертах".

Был один момент, когда евреям Пруссии улыбнулась надежда на некоторое улучшение их правового положения. Это было в 1786 г., когда после смерти автора жестокого "Регламента о евреях", Фридриха II, вступил на престол Фридрих-Вильгельм II, - монарх с менее деспотическими наклонностями, который в медовый месяц своего управления выразил генерал-директориуму свою волю: "чтобы положение этой угнетённой нации (еврейской) было по возможности облегчено". Поощрённые добрым словом короля, старшины берлинской еврейской общины обратились к нему с прошением, "полным благоговения и детской доверчивости" (6 февр. 1787 г.). Здесь изображалось несчастное положение прусского еврейства, "стонущего под тяжестью непомерных налогов и не менее жестоким гнётом унижения".

"И то и другое говорится в прошении унизило нашу нацию и препятствовало нам делать успехи на пути умственного развития, крупной промышленности и всего, что ведёт к благосостоянию… Отезанная от всех источников пропитания, от ремёсел, земледелия, всех видов государственной службы, наша колония имеет только одно средство заработка торговлю, да и та обставлена многими ограничениями".

Далее просители указывали, что и интересы государства выиграли бы, если "значительная колония, доселе погружённая в отчаяние, была более мягким обращением превращена в группу полезных подданных". Смиренная просьба еврейских представителей заключалась в том, чтобы король назначил комиссию, которая совместно с уполномоченными от еврейских общин, рассмотрела бы действующее законодательство о евреях и выработала бы проект улучшения их гражданского положения.

Король удовлетворил просьбу и отдал в этом смысле приказ генерал-директориуму. Последний немедленно предписал еврейским общинам избрать из своей среды уполномоченных, которые представили бы комиссии "пожелания всего еврейства". 17 мая 1787 года от имени "депутатов всех еврейских колоний прусского государства" поступила обширная записка для "Королевской комиссии по реформе еврейского быта", которая тогда утверждалась при генерал-директориуме. В записке, где перечислены все установленные для евреев правоограничения, депутаты просили комиссию: при выработке проекта реформ не исходить из позорного "Регламента" 1750 года, а составить, с участием еврейских депутатов, план реформы, "основынный на началах терпимости и уважения к человеку".

Ближайшим результатом всех этих ходатайств были только два частичных облегчения в податях: в 1787 году был отменен позорный "лейбцоль" для евреев прусских подданых, а в 1788 году состоялось вышеупомянутое освобождение их от трагикомедии фарфарового налога. В самой же системе еврейского бесправия не произошло никаких изменений. Назначенная королём чиновничья комиссия получила от генерал-директориума инструкцию, пропитанную старым духом юдофобии и казарменной регламентации.

В этой инструкции (10 дек. 1787 г.) комиссии преподаны следующие указания: "улучшение положения евреев должно находиться в точном соответствием с их полезностью для государства"; ограничения в промыслах должны быть смягчены, ибо нужда толкает евреев на путь недозволенных средств наживы; но с другой стороны расширение прав евреев без упразднения их "обособленности" может принести государству ещё больший вред. Отсюда вывод о необходимости осторожно взвешивать всякое предположение, клонящееся к реформе еврейского быта; правовые облегчения должны вводиться в жизнь со строгой постепенностью, "пока дети и потомки нынешних евреев исправятся вполне или отчасти, на пользу государству и себе самим".

После такой инструкции, от комиссии, конечно, оставалось ожидать очень малого. И действительно, после двухлетних совещаний она выработала такой проект "реформы" (1789 г.), что даже смиренные еврейские депутаты возмутились и заявили, что предпочитают уже остаться при старом регламенте… Эта жалкая канцелярская попытка "эмансипации" совпала с годом Великой Французской революции!