К. Хилленбранд КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ Взгляд с Востока. Мусульманская перспектива

Глава 5 - КАК МУСУЛЬМАНЕ ВОСПРИНИМАЛИ ФРАНКОВ: ЭТНИЧЕСКИЕ И РЕЛИГИОЗНЫЕ СТЕРЕОТИПЫ

Ритуальное очищение есть половина веры.

Пророк Мухаммад

ВСТУПЛЕНИЕ

Настоящая глава посвящена рассмотрению различных аспектов культурной и религиозной сторон конфликта между мусульманами и франками. В частности, в данном разделе будет показана долговечность и неизменность негативного восприятия народов Западной Европы, которое можно обнаружить в мусульманской литературе, по меньшей мере, начиная с X в.

Здесь также будет рассмотрен комплекс идей, связанных с состоянием ритуальной нечистоты, вызванной захватом франками исламских святынь. Взгляды мусульман на такие вещи, как крест, религиозные изображения и постройки христиан, христианская доктрина и институт папства, также будут среди обсуждаемых предметов.

Самой первой психологической реакцией мусульман на приход крестоносцев было негодование и страх, по крайней мере, среди тех, кто испытал на себе весь ужас резни и грабежей, творимых захватчиками, а также тех, кто жил достаточно близко, чтобы почувствовать последствия их присутствия.

Мусульманский мир в целом, однако, остался безучастным, будучи слишком поглощен собственными делами, чтобы как-то реагировать.

Тем не менее, после двухсот лет оккупации крестоносцами Сирии и Палестины, очевидно, должны были существовать и более обдуманные и устоявшиеся реакции мусульман на присутствие франков, и в исламском обществе должен был сформироваться более ясный взгляд на них как на отдельное явление. На самом деле, не может быть никакого сомнения в том, что мусульмане интересовались пришельцами и формулировали свои суждения о последних, записывая их для последующих поколений. Бернард Льюис слишком категоричен, говоря, что

"в течение двух веков мусульмане Ближнего и Среднего Востока находились в близком, хотя и враждебном контакте с группами франков, расселившимися среди них, и в то же время, похоже, не проявили к последним ни малейшего интереса".

Конечно, как Льюис справедливо указывает далее, средневековые мусульманские историки не рассматривали крестоносцев как самостоятельное явление и не выказали интереса ни к форме правления во франкских государствах на Ближнем Востоке, ни к Европе. Тем не менее, как мы постараемся показать в этой и в следующей главах, франкское присутствие не могло не оказать глубокого влияния не только на мусульман, оказавшихся под властью франков, но и на мусульманских правителей, военные и религиозные круги государств, не захваченных франками, так же, как и на неизбежно вступавших в частые контакты с франками воинов из областей, граничивших с государствами крестоносцев.

ИСТОЧНИКИ

Обычные средневековые мусульманские хроники и "всемирные истории" являются очевидным источником подробностей о мусульманских представлениях о франках; однако они часто разочаровывают или бывают дразняще кратки в своих описаниях. Они дают перечень сражений, захваченных крепостей и городов. Они сообщают о смерти выдающихся вождей крестоносцев и говорят о крестоносцах в целом в стереотипных оскорбительных выражениях. Эти традиционные источники, однако, могут быть дополнены произведениями других жанров, которые при благоразумном использовании способны по-настоящему расширить наши знания о том, что мусульмане думали о крестоносцах.

Сохранилось очень мало мусульманских произведений, которые специально уделяли бы внимание взаимодействию между мусульманским и франкским обществом. Очень жаль, что до нас не дошел труд Хамдана б. Абд ар-Рахима (ум. после 554/1159 г.), озаглавленный "История (сира) франков, которые вторглись в Сирию в те годы" (Сират ал-ифрандж ал-хариджин ила билад аш-Шам фи хазихи-с-синин)414; по-видимому, он не сохранился даже в виде цитат в составе хроник более поздних мусульманских авторов. Судя по всему, это было сочинение очень редкого типа: история франков, написанная по-арабски в государстве, управлявшемся франками.

Само заглавие книги свидетельствует о широком интеллектуальном кругозоре автора и его интересе к пришельцам из Европы. Хамдан б. Абд ар-Рахим сделал успешную карьеру на службе у крестоносцев. Ему удалось исцелить Алана, первого франкского правителя Асариба в княжестве Антиохийском. В награду он получил от Алана деревню Map Бунийа. Так Хамдан стал одним из немногих мусульманских землевладельцев Леванта при крестоносцах. Позднее ему было поручено управлять от имени франков городом Мааррат ан-Нуман, где он и находился, пока не поступил на службу к Зенги в Алеппо в 1128 г.

Интересно поразмышлять над тем, каковы были мотивы, заставившие Хамдана посвятить свой труд захватчикам на столь ранней стадии франкской оккупации, а также над тем, какую позицию по отношению к крестоносцам занимал автор. Тот факт, что он служил обеим сторонам, позволяет предположить, что не только враждебность, о которой говорят источники, существовала в отношениях между мусульманами и франками. Вероятно, случаи "коллаборационизма", типичным примером которых может служить биография Хамдана, были обычной чертой жизни Леванта в XII в.

СОЧИНЕНИЯ УСАМЫ И ИБН ДЖУБАЙРА - ДВА ИСТОЧНИКА, СОВРЕМЕННЫХ ЭПОХЕ

Тем не менее, сохранились два мусульманских сочинения той эпохи, которые проливают существенный свет на вопросы, обсуждаемые в этой главе.

Первый - так называемые Мемуары Усамы, часто цитируемые исследователями. Они представляют собой ценнейший источник сведений о взглядах мусульман на крестоносцев. Усама ибн Мункиз, арабский эмир, происходивший из знатного рода, родился в 488/1095 г., в тот самый год, когда папа Урбан II произнес свою эпохальную речь, призывавшую верующих поднять крест и отправиться в Святую землю, дабы освободить ее из рук неверных. Умер Усама в 584/1188 г., вскоре после того, как Саладин отвоевал Иерусалим для ислама416. Усама был знаком с франками с самого детства, проведенного в родном замке Шайзар на берегу Оронта в Северной Сирии. В отрочестве он начал сражаться с крестоносцами, и с той поры в течение всей своей богатой событиями жизни продолжал свое довольно близкое знакомство с ними как на войне, так и в мирное время. Благодаря своему высокому социальному положению, в периоды перемирий он был вхож в высшие слои франкского общества. Среди представителей франкского рыцарства у него были друзья, и его посылали с дипломатическими поручениями в королевство крестоносцев, в частности, в Иерусалим, где он познакомился с королем и его придворными. Некоторые подробности жизни Усамы можно найти в биографии последнего, приведенной Ибн Халликаном (ум. в 681/1282 г.) в его знаменитом биографическом словаре. Ибн Халликан описывает Усаму как

"одного из самых могущественных, образованных и отважных членов семьи Мункизидов, владетелей замка Шайзар".

Усама лично был свидетелем многих битв и важных событий, и даже сам однажды был впутан в какие-то довольно темные политические интриги при фатимидском дворе в Каире. Позднее, в 570/1174 г., он присоединился ко двору Саладина, однако из-за ухудшения отношений с последним тоже был вынужден его покинуть и остаток своей жизни провел в уединении.

Помимо всего прочего, у Усамы был дар выживания, а под конец своей жизни он оказался способен проанализировать ее бури и страсти и дать широкое описание той захватывающей эпохи, в которую ему довелось жить.

Размышляя, он написал в девяносто лет:

"Слабость пригнула меня к земле, из-за старости одни части моего тела пронзают другие, так что я теперь едва узнаю себя".

Несмотря на эти жалобы, старость позволила Усаме поразмышлять об уроках, преподнесенных той жизнью, которая выпала ему на долю:

"Я всегда был горящим факелом битвы; всякий раз, когда она угасала,

Я зажигал ее вновь искрой, высеченной ударом меча о голову врага...

Но ныне я стал подобен праздной деве, которая лежит

На мягких подушках за ширмами и занавесями.

И я ослабел, лежа неподвижно столь долгов

"Автобиография" Усамы б. Мункиза, "Книга обучения на примерах" (Китаб ал-итибар), уже много лет очаровывает ученых. Как видно из заглавия, книга была призвана обучать на примере; ее главная идея состоит в том, что Бог своей абсолютной волей управляет судьбами людей, и никто не может этому противиться. Бог отпустил каждому свой жизненный срок, и ничто не может изменить Его приговор. Усама иллюстрирует эту вечную истину с помощью множества примеров, многие из которых почерпнуты из его долгой и бурной жизни. Его взгляд на вещи не является просто личной точкой зрения, но призван служить образцом, из которого может извлечь урок все общество.

Из необычной книги Усамы становится ясно, что наряду со стереотипными фразами, осуждающими франков, к присутствию которых в мусульманском мире он относился как к чужеродному и языческому, он также интересовался особенностями их характера, нравами и отношениями. Однако было бы опасно и чревато заблуждениями оценивать свидетельства этой книги буквально, по той форме, в которой они преподнесены. Она ни в коей мере не является автобиографией в западном смысле слова, так же как в ней далеко не всегда описываются реальные случаи, произошедшие с Усамой, его друзьями и знакомыми.

Она принадлежит к тому жанру арабской литературы, который называется адаб и который призван развлекать, забавлять и доставлять удовольствие читателям, но при этом также и наставлять их. Литературные произведения этого рода не связаны такой условностью, как необходимость рассказывать "правду", они скорее стремятся пересказать хорошую историю, даже если при этом немного, или более чем немного, ее приукрасить. Так что, вероятно, справедливее было бы рассматривать многие из историй Усамы о франках как отражение стереотипов, показывающих с преувеличениями и часто с комическим оттенком поведение пришельцев, с которыми мусульманам неожиданно и против своей воли пришлось сблизиться и о которых они рассказывали невероятные истории и острые шутки. Ведь, в конце концов, во все времена обычной реакцией на нежеланную военную оккупацию является развенчание образа завоевателей с помощью намеков на их неотесанность, недостаток культуры и воспитания.

Но, несмотря на все эти оговорки, труд Усамы, при условии его осторожной интерпретации, остается богатейшим источником сведений об общественной и культурной жизни Сирии и Святой земли в XII в. Однако это сочинение чрезмерно и зачастую слишком упрощенно эксплуатировалось исследователями, как будто его всегда возможно понимать буквально и как будто в мусульманских источниках не содержится никакой другой информации.

Другой современный эпохе мусульманский источник - описание путешествия Ибн Джубайра - содержит ценные наблюдения за жизнью Леванта во времена крестоносцев, хотя необходимо подчеркнуть, что его автор является всего лишь отдельной личностью, рассказывающей о своих личных впечатлениях, полученных в определенных областях Леванта в строго определенный период времени. Ибн Джубайр прибыл из Испании, где привык к тесным контактам с христианами в мусульманском ал-Андалусе, и, вероятно, был способен воспринимать франкскую оккупацию Сирии и Палестины с большей объективностью, чем те, кто непосредственно ей подвергся.

В любом случае, в описание ситуации на Ближнем Востоке им был привнесен взгляд мусульманина, происходящего из другого региона мусульманского мира - региона, который, однако, испытывал сходную агрессию со стороны христианской Европы на своих северных границах. Подобно Усаме, Ибн Джубайр стремится развлекать и наставлять своих читателей, и поэтому к его свидетельствам также следует относиться с осторожностью.

Возможно, его взгляды могли казаться некоторым из его более космополитичных современников решительно провинциальными.

Традиционно совершение паломничества в Мекку (хаджж) давало возможность тем, кто отправлялся в путь из отдаленных частей мусульманского мира, увидеть различные страны и записать увиденное и пережитое во время путешествия. Ибн Джубайр вел дневник, и его свидетельства, полученные из первых рук и датируемые 80-ми годами XII в., представляют огромный интерес.

Однако здесь должно прозвучать предостережение.

Литература путешествий по своей природе не свободна от ошибок. Она может основываться на неточных или предвзятых сведениях, полученных у местных проводников, и полагается на заметки, сделанные во время путешествия и часто дописанные позднее, по возвращении путешественника домой, так что здесь еще необходимо учесть несовершенство человеческой памяти. И, разумеется, не было никаких фотографических свидетельств, с помощью которых можно было бы задним числом проверить достоверность информации.

Рассказ Ибн Джубайра отличается именно такими недостатками.

Свидетельства Усамы, будучи автобиографическими, также принадлежат к категории средневековой мусульманской литературы, которую можно подвергнуть подобным упрекам в ненадежности и неточности. Автобиография как литературный жанр в мусульманском мире осуждалась, поскольку находилась вне проверки, бывшей отличительной чертой трудов, писавшихся в различных областях религиозных наук.

В классический период ислама, в период расцвета Аббасидского халифата (VIII - IX вв.), книги по законоведению, хадисам и даже истории традиционно подвергались сложной системе определения достоверности содержащихся в них сведений, и каждый пассаж, прежде чем быть включенным в сочинение, скрупулезно проверялся.

Воспоминания отдельного человека должны были рассматриваться как литература анархичного и индивидуалистического типа, и поэтому они встречаются очень редко. Действительно, каким же образом можно проверить достоверность таких сведений?

Несмотря на все эти оговорки, исследователи эпохи Крестовых походов должны использовать сочинения Ибн Джубайра и Усамы, поскольку они доносят до нас истинные голоса двух мусульман, живших непосредственно в период крестоносной оккупации. В этом качестве ими нельзя пренебречь.

ЗНАЧЕНИЕ НАРОДНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

В конце своего труда о джихаде, опубликованного в 1968 г., Сиван весьма мудро указал на то, как важно в будущем изучить то, что он охарактеризовал как мусульманскую эпическую литературу, которая, по всей видимости, была популярна во времена Крестовых походов. Как и в других областях средневековой истории, главный пробел в наших знаниях о Крестовых походах - это незнание восприятия их простыми людьми того времени. Разумеется, их жизни редко попадают под испытующий взгляд хронистов, которых почти исключительно интересуют правящие круги общества: двор, военные и религиозные деятели. Правда, время от времени авторы исторических хроник упоминают в конце каждого года о необычных событиях: голоде, землетрясениях, рождении уродцев, нильских наводнениях, - но такие детали редко бывают подробными, и их контекст, к сожалению, для нас утерян.

Следовательно, необходимо изучать другие сферы мусульманской культуры, чтобы попытаться получить больше информации о том, каковы были чувства простых людей по отношению к Крестовым походам. Подобная задача "литературной археологии" трудна и является все еще экспериментальной, но она уже дала некоторые интересные результаты.

До 70-х гг. XX в. внимание ученых к великим произведениям арабской народной литературы - средневековому эквиваленту сегодняшних "мыльных опер" - было недостаточным, а арабская интеллигенция смотрела на них свысока. Тем не менее, подобные произведения играли важную роль в традиционной жизни арабов, а одно из них, "Тысяча и одна ночь", является, пожалуй, самым известным произведением арабской литературы на Западе.

Живописно перерабатывая знакомые темы и мотивы, эти произведения ракрывают перед нами вкусы традиционного арабского читателя. Иногда они даже могут позволить "бросить взгляд на тайные желания, запреты и страхи, питаемые такими читателями".

Такие произведения не соответствуют литературным и языковым стандартам арабской литературной элиты. Часть этого нарративного свода состоит из нескольких длинных героических циклов, сфокусированных на центральном герое - обычно исторической фигуре, которая приобрела легендарный характер и была превращена в персонаж художественной литературы.

Один из таких эпических циклов рассказывает о султане Бейбарсе. Искусство таких ученых, как Лайонс, Ирвин, Крук и др., начинает приоткрывать эту плодотворную область исследований. Многие из таких популярных народных эпосов основываются на фактах мусульманской истории, однако они нелегко поддаются историческому анализу. Их шаблонные темы, стандартные приемы и базирование на освященной временем, но в то же время изменчивой устной традиции делают их прекрасным материалом для сказок, но в них нет ни правильной хронологии, ни исторической точности.

Тем не менее, следует обратить внимание на такие псевдоисторические материалы и попытаться определить сюжетные линии и темы, которые касаются именно периода Крестовых походов, или, если пользоваться археологическим образом Лайонса, найти признаки "слоя эпохи крестоносцев".

Именно такой случай представляют собой легендарные подвиги Саладина и Бейбарса. Те историки, которые стремятся использовать этот материал, чтобы дополнить сведения, приводимые в хрониках, будут разочарованы, так как харизматические имена этих султанов являются всего лишь колышками, на которых развешиваются приключения в духе комиксов. Что же на самом деле доказывает использование этих имен, так это то, что в народной памяти этим мусульманским героям была уготована долгая и насыщенная жизнь.

Крестовые походы являются своего рода фоном для народной литературы со времен Средневековья. Хронология в них имеет очень небольшое или даже не имеет никакого значения для последовательности событий, разворачивающихся в народных эпосах: персонаж в одной части повествования может быть убит только для того, чтобы целым и невредимым появиться в последующих частях рассказа. Герои VII-X вв. действуют бок о бок с персонажами, у которых явно франкские имена, как, например, Боэмунд. Один из эпизодов популярного народного эпоса Сиратп Зат ал-Химма рассказывает о франкском короле Малисе, сыне Булуса (Павла). Иисус явился к нему во сне и велел отправиться на восток через Византию, "чтобы спасти [церковь] Отбросов (ал-Кумама) [то есть церковь Гроба Господня] и Иерусалим из рук мусульман".

Хотя здесь и можно увидеть проблески исторической памяти, далее эпос принимает очертания мусульманской легенды: Малис, обратившись ко всем франкским землям и собрав огромную армию, проходит через Константинополь по дороге в Сирию, где его побеждает и убивает героиня эпоса Зат ал-Химма, "мать воинов веры и защитница веры Мухаммада". Затем Зат ал-Химма превозносится за избавление Иерусалима от угрозы со стороны неверных. В мусульманской народной традиции она отнюдь не является единственным примером легендарной женщины-воина, совершающей чудесные подвиги.

Как и в современной "мыльной опере", персонажи в популярных мусульманских эпосах могут быть воскрешены по ходу сюжета без всяких оправдывающих обстоятельств. Поэтому сложно оценивать такой материал с исторической точки зрения. Что, однако, представляется очевидным, так это тот факт, что подобная литература является огромным и в большинстве своем нетронутым источником для изучения народных представлений, верований и сюжетов, которые помогли создать мусульманский стереотип восприятия франка. Конкретные ссылки на этот материал будут даны по ходу этой главы.

МУСУЛЬМАНСКИЙ СТЕРЕОТИП ВОСПРИЯТИЯ ФРАНКОВ: ФОРМИРОВАНИЕ ОБРАЗА ФРАНКА ДО НАЧАЛА КРЕСТОВЫХ ПОХОДОВ

Западная Европа мало привлекала средневековых мусульман, для которых их собственная культура была настолько очевидно более утонченной и развитой. Средневековый мусульманин испытывал по отношению к христианам чувство превосходства и снисходительности. Для него был неоспоримым тот факт, что христианство как неполное и несовершенное откровение было превзойдено и усовершенствовано исламом, последним и окончательным откровением, и что пророк Мухаммад является Печатью пророков. Такая предельная уверенность в ценностях, основанных на этом откровении, не порождала большого интеллектуального любопытства к народам, исповедовавшим другие религии, которые по определению были ошибочны и несовершенны. Мусульмане мало интересовались христианством, будь то латинское христианство варваров Западной Европы или восточное христианство их величайшего врага и соседа - Византии - и восточно-христианских общин, живших со времен арабских завоеваний VII в. под владычеством мусульман.

О Европе мусульмане знали мало, а интересовались ею еще меньше; она не слишком сильно влияла на их представления о мире. Они кое-что знали о христианстве от представителей христианских общин на Ближнем Востоке, но даже к этим знакомым им группам проявляли весьма слабый интерес.

До начала Первого Крестового похода в конце XI в. мусульмане уже слышали о франках и сформировали свои суждения о них. Эти суждения основывались на описаниях путешественников, устных рассказах военнопленных, пилигримов, купцов и дипломатов, трудах по географии и народных преданиях. Кроме того, эти суждения были усилены естественной склонностью представителей одной расы или религии создавать стереотипные образы "другого".

Многие из наиболее ранних представлений мусульман о географии Западной Европы и ее обитателях базировались на сочинении греческого ученого II в. из Александрии Птолемея, которое проникло в мусульманский мир через труды мусульманского географа X в. ал-Хваразми и ряда других авторов. Наследие Птолемея пользовалось непререкаемым авторитетом на протяжении многих веков мусульманской истории, лишь очень немногие новые идеи были привнесены мусульманскими авторами.

Соответственно этому представлению средневековые мусульманские географы делили мир на семь широтных зон, или климатов; местоположение отдельной расы в соответствующем климате предрасполагало ее к обладанию определенными признаками. Наибольшие гармония и равновесие были свойственны третьей и четвертой зонам, включающим в себя центральные земли арабского мира, Северную Африку, Иран и часть Китая.

Франки же обитали в шестом "климате". Так же как славяне и тюрки, которые обитали в этой же зоне, франки занимались военным делом и охотой, обладали меланхолическим темпераментом и были склонны к свирепости. Кроме того, они были грязными и вероломными созданиями.

Великий писатель эпохи Аббасидов ал-Масуди (ум. в 345/956 г.) обладал необычайно широким для мусульманской среды кругозором. В двух своих трудах он приводит список королей франков от Хлодвига до Людовика IV. Согласно его собственному признанию, он основывался на книге, написанной в 328/939 г. неким франкским епископом для будущего омеййадского правителя Испании ал-Хакама. Как сообщает ал-Масуди, франки происходят от Иафета (сына Ноя). Это

"многочисленный, храбрый, хорошо организованный и дисциплинированный народ, с обширным и единым королевством".

Затем ал-Масуди описывает земли франков следующим образом:

"Что касается народа северной четверти, то это те, для кого солнце далеко от зенита, те, кто проникает на Север, такие как славяне, франки и те народы, что являются их соседями. Сила солнца слаба для них из-за его удаленности от них; холод и сырость преобладают в их областях, снег и лед следуют друг за другом без конца. Им недостает теплоты нрава; их тела велики, их нравы грубы, их разум тускл, а их языки тяжелы. Их цвет настолько бел, что переходит от белого к голубому; их кожа тонка, а плоть толста. Их глаза также голубые, в соответствии с цветом их кожи; их волосы гладкие и рыжеватые из-за преобладания влажных туманов. Их религиозным верованиям недостает твердости, и это из-за природы холода и недостатка тепла".

Приведенное выше описание подчеркивает крайний холод и влажность климата, в котором обитают франки, и именно эти климатические особенности придают обитателям тупость ума, непристойность нравов, неуклюжесть телосложения и грубость манер. Эти отрицательные качества, приписываемые франкам, укоренились в сознании мусульман.

Так, они вновь появляются в сочинении о различных категориях народов, написанном в 1068 г. Саидом б. Ахмадом, мусульманским судьей из Толедо. Он описывает варваров, живущих на Севере (то есть в Европе), говоря, что они больше похожи на животных, нежели на людей, и далее говорит о них следующее:

"Так что темперамент их холоден, нрав их неотесан, животы их тучны, цвет их бледен, волосы их длинные и гладкие. Таким образом, им недостает остроты ума и ясности рассудка, ими владеют невежество и апатия, недостаток проницательности и глупость".

Другие писатели-мусульмане из Испании изображают Западную Европу как обширную, холодную, плодородную землю, и они снова подчеркивают то, что франки - доблестные воины, но неопрятны в своих привычках.

Голландская исследовательница Ремке Крук недавно изучила труд Ибн Аби-л-Ашаса, персидского врача, жившего в Мосуле и умершего около 360/970 г. В своей "Книге о животных" (Китаб ал-хайаван) Ибн Аби-л-Ашас приводит систематическое описание одушевленных существ, включая человека.435 Рассказывая о людях, обитающих в областях мира с неблагоприятным климатом, он пишет, что у них нет мудрости (хикма - "умение различить две противоположности"). Поскольку они лишены этой способности, они подобны животным в том, что обладают только общевидовыми особенностями, индивидуальность же у них отсутствует. Он с уверенностью заявляет, что обитатели неблагоприятных холодных регионов, как животные, ежегодно линяют.

ПОЗДНЕСРЕДНЕВЕКОВЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О ФРАНКАХ В КОСМОГРАФИЧЕСКОЙ И ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Во времена Крестовых походов, в 1154 г., мусульманский автор ал-Идриси (ум. ок. 560/1165 г.), живший на Сицилии, которой тогда правили христиане-норманны, завершил свое географическое сочинение, известное как "Книга Роджера". В своем труде, наравне с обычными сочинениями более ранних арабских писателей-географов, он использует рассказы информаторов из Западной Европы, так что его кругозор и собранные им сведения необычайно велики.

Его описание Франции в разделе о шестом климате достаточно подробно, чтобы включать в себя названия мест и расстояний между ними, но в то же время здесь сохраняется образ окутанных мраком северных регионов мира. Говоря о море Тьмы, ал-Идриси пишет:

"Воды этого моря темны цветом; волны устрашающе вздымаются, глубина его велика; там постоянно царит тьма".

Англии в седьмом климате повезло больше: она описана как большой остров, по форме напоминающий голову страуса.

"Его обитатели смелы, отважны и предприимчивы, но там царит постоянная зима".8

Важный источник сведений о представлениях мусульман о Западной Европе - труды космотрафа и географа ал-Казвини (ум. в 682/1283 г.). В своем географическом сочинении "Памятники стран и история обитателей" (Асар ал-билад ва ахбар ал-ибад) он приводит много сведений, позаимствованных из более ранних источников.1 Его труд далек от того, что можно было бы назвать оригинальным исследованием, но это компиляция, составленная со знанием дела, содержащая синтез уже существовавших знаний. В частности, он опирается на географическое сочинение ал-Узри, труды ал-Масуди, а также на рассказ Ибн Фадлана о его путешествии на Волгу в 20-х гг. X в. Таким образом, ал-Казвини основывается на корпусе "сведений" о Западной Европе, которые к тому времени уже несколько столетий циркулировали в мусульманском мире. В подробностях, рассказываемых им о франках, мало нового, это обычная смесь экзотики, реальности и воображения, предназначавшаяся для того, чтобы, как и другие сочинения жанра "литературы чудес" (аджаиб), развлекать и возбуждать воображение читателей.

Он описывает франков и их страну следующим образом:

"Страна франков - могущественная страна и обширное королевство в землях христиан. Ее холод очень велик, и ее воздух густой из-за сильного мороза. Она полна хороших вещей, плодов и посевов, богата реками, изобильна продуктами, есть в ней пашни и пастбища, деревья и мед. Там есть великое разнообразие дичи, а также серебряные рудники. Там изготавливают очень острые мечи, и мечи страны франков острее, чем индийские.

Люди ее - христиане, и у них есть король, обладающий храбростью, многими подданными и силой, чтобы править. У него есть два-три города на берегах моря с этой стороны, посреди стран ислама, и он защищает их со своей стороны. Когда мусульмане посылают армии, дабы захватить их, он посылает армии со своей стороны моря на их защиту. Его воины чрезвычайно храбры и в час битвы даже не помышляют о бегстве, предпочитая ему смерть.

Но ты не найдешь никого, кто был бы более нечист, чем они. Они - люди вероломства и низкого нрава. Они не очищаются и не купаются чаще, чем один или два раза в год, и то лишь в холодной воде, и не стирают своих одежд с того момента, когда надевают их, и до тех пор, пока они не распадутся на части. Они бреют бороды, и после бритья у них пробивается отвратительная щетина. Одного из них спросили относительно бритья бороды, и он сказал: "Волосы - это избыточность. Вы удаляете их с укромных частей вашего тела, зачем же нам оставлять их на наших лицах?""

Здесь подчеркивается холодный климат страны франков, но мало конкретной информации и нет никаких дополнительных деталей, которые могли бы попасть к автору из того объема знаний о франках, которые не могли не быть приобретены во время их двухсотлетнего пребывания в мусульманских землях. Однако важно отметить, что ал-Казвини снова упоминает о низкой морали и недостатке личной гигиены у франков. Как мы уже видели, эти характерные особенности неизбежно коренятся в их географическом положении. Как и в более ранних сочинениях, франки превозносятся за их храбрость в битвах.

Мусульманский географ ад-Димишки (ум. в 727/1327 г.) также упоминает франков в своем компилятивном труде, озаглавленном "Отбор века сего из чудес суши и моря" (Нухбат ад-дахр фи аджаиб барр ва-л-бахр). Он помещает франков в шестом климате вместе с тюрками и хазарами:

"Шестой [климат] наиболее холоден, сух и удален от солнца, с преобладанием влажности".

По его представлениям, франки светлые и подобны диким зверям. Их не волнует ничего, кроме войн, боев и охоты.

ИЗОБРАЖЕНИЕ ФРАНКОВ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ НАРОДНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

В течение первых веков ислама в жанрах "высокой литературы", таких как исторические хроники, космографические труды и различные географические сочинения, укореняются расплывчатые и стереотипные описания франков и их страны. Однако существует еще один важный источник - изображение франков в популярной народной литературе.

Как недавно показали Лайонс, Крук и др. исследователи, народный эпос знает о землях, простиравшихся за пределами Византии, о королевствах и островах, населенных "франками". Лайонс называет франков "силуэтами" на историческом горизонте литератур такого рода.

Это "огромные, чисто выбритые мужчины", "они носят дротики или копья из закаленной стали, с широкими наконечниками; их лучники всегда бьют точно в цель, а их копья пронзают кольчугу. В их армиях всадник, конь и доспех образуют единое целое".

Такие описания отражают культурные стереотипы, существовавшие в течение многих столетий, но часто они слишком неточны, чтобы расцениваться как реальные исторические свидетельства; хотя, как мы видим, здесь снова подчеркивается военное мастерство франков, на которое обращали внимание еще со времен ал-Масуди, а также обсуждается их рост и отсутствие волос на лице.

Народная литература представляет собой обширный и по большей части нетронутый источник сведений о народных представлениях, верованиях и сюжетах, которые способствовали созданию у мусульман стереотипного образа франка. Такие произведения показывают, как складывалось восприятие мусульманами своего "врага", а также демонстрируют отдельные стороны этого восприятия - изображение франков как грязных, вероломных людей, у которых отсутствует супружеская ревность, а франкских женщин - как сексуально распущенных. Таким образом, становится очевидным, что стилизованные анекдоты и шутки о франках в мемуарах Усамы, которые были восприняты рядом исследователей как "историческая правда", необходимо рассматривать как отражение стереотипов и предубеждений относительно франков, которые ко времени Усамы уже прочно укоренились.

ОБЗОР ОТНОШЕНИЯ МУСУЛЬМАН К ФРАНКАМ ДО 1099 г.

Все, что мы рассмотрели выше, указывает на глубоко укоренившиеся представления о франках, которые сложились у мусульман задолго до начала Первого Крестового похода. Чтобы понять те суждения и сюжеты, касающиеся франков, которые мы встречаем в мусульманских сочинениях, созданных на Ближнем Востоке в XII и XIII вв., необходимо не упускать эти представления из виду. Таким образом, мы сможем понять, что именно мусульмане ожидали от франков, и осознать тот факт, что по-настоящему глубокое понимание одними верований и взглядов других было едва ли возможно. Знание того, как мусульмане относились к франкам до 1100 г., поможет нам достовернее оценить, в частности, сообщения Усамы и позволит определить реальную ценность тех основных сюжетов, которые мусульманские писатели периода Крестовых походов продолжают разрабатывать, когда пишут о франках. Между Усамой и его читателями существует некий тайный сговор, когда он сознательно описывает странные чудачества франков. Усама беззастенчиво эксплуатирует целый ряд предрассудков и предубеждений по отношению к франкам, зная, что его читатели разделяют эти взгляды, и что им понравятся иллюстрирующие их истории. Он начинает обсуждение характерных черт и обычаев франков в своих типично цветистых выражениях:

"Таинственны дела Творца, Создателя всех вещей! Когда кому-либо приходится рассказывать о случаях, касающихся франков, он не может не вознести хвалу Господу - да возвысится Он! - и не восславить Его, ведь он видит в них животных (бахаим), обладающих добродетелями храбрости и воинственности, ибо животные имеют лишь добродетели силы и способности носить грузы".

Другие средневековые мусульманские писатели демонстрируют те же самые предрассудки.

Из этого следует, что ко временам Крестовых походов существовал целый ряд стереотипных образов франков, которые давно укоренились в подсознании мусульман и с небольшими вариациями повторялись на протяжении долгого времени в различных сочинениях космографического, исторического и других литературных жанров. Франки не следовали образу жизни цивилизованных людей. Они были неопрятны, у них отсутствовала сексуальная мораль, мужчины были лишены настоящей супружеской ревности, однако были отважны и доблестны в битве.

Арабские географические сочинения, которые составляли значительную часть литературы адаба - городской литературы нерелигиозного характера, предназначавшейся для интеллектуальной элиты, - воспитывали чувство культурной общности. За пределами этой общности простиралось "варварство" в его разнообразных проявлениях. Такая внутренняя сплоченность подпитывалась чувством исключительности мусульман, чувством, "которое усиливало их отличия от чужаков".

Более близкое знакомство с франками должно было скорее усилить это чувство мусульманской исключительности, нежели как-либо изменить эту косную систему предвзятых взглядов, смутных представлений и предубеждений.

ДВЕ СТЕРЕОТИПНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ФРАНКОВ: ОТСУТСТВИЕ ЛИЧНОЙ ГИГИЕНЫ И СЕКСУАЛЬНАЯ РАСПУЩЕННОСТЬ

Представление о неопрятности обитателей севера Европы существовало как клише в мусульманской географической литературе задолго до прихода крестоносцев. Интересно было бы проследить, до какой степени пребывание на Ближнем Востоке повлияло как на отношение самих франков к гигиене и мытью, так и на неблагоприятное мнение о них мусульман в этом отношении. Разница в климате могла оказать влияние на эту сферу человеческой деятельности, так же как мог оказать воздействие и пример мусульман, которые регулярно посещали общественные бани и для которых омовение было неотъемлемой частью ежедневного отправления религиозных обрядов.

Путешествуя по Святой земле, Ибн Джубайр рассказывает об "отсутствии чистоты" у франков.2 Особенно уничижительно он описывает Акру крестоносцев:

"Она воняет и полна отбросов и нечистот".

Во время своего путешествия на восток он не выражает особого беспокойства по поводу того, что плывет на корабле, которым управляют моряки-христиане. Возможно, в результате полученного на Ближнем Востоке опыта общения с франками и того, что он о них услышал от своих единоверцев-мусульман во время своего пребывания там, возвращаясь из Акры, он был рад обнаружить, что пассажиров-мусульман поместили отдельно от франкских путешественников. Ибн Джубайр надеется и молится о том, чтобы две тысячи христианских пилигримов поскорее покинули корабль. Кедар отмечает, что отношение Ибн Джубайра к крестоносцам в Леванте гораздо строже, чем к христианам Сицилии.

Свидетельства Усамы позволяют предположить, что некоторые из франков, особенно относившиеся к рыцарским кругам, поселившись на Ближнем Востоке, начали регулярно посещать общественные бани. Однако их поведение там дает Усаме прекрасную возможность высмеять их. Знаменитый рассказ Усамы о посещении бани многократно цитировался в книгах, посвященных Крестовым походам.

Эта история вложена в уста служителя по имени Салим из города Мааррат ан-Нуман, который работал в банях отца Усамы:

"Как-то я открыл баню в ал-Маарре, чтобы жить доходами от нее. Однажды в баню пришел франкский рыцарь - а франки неодобрительно относятся к традиции оборачивать повязку вокруг бедер во время мытья в бане. Так что этот франкский рыцарь протянул руку, сорвал с моего пояса покрывало и отбросил его. Он посмотрел и, увидев, что я недавно обрил свои лобковые волосы, воскликнул: "Салим!" Когда я подошел к нему, он протянул руку к моему лобку и сказал: "Салим, хорошо! Клянусь истиной моей веры, сделай то же для меня!" Сказав это, он лег на спину, и я обнаружил, что на этом месте волосы у него были такие же длинные, как и его борода. Тогда я сбрил их. Затем он провел рукой по этому месту и сказал: "Салим, клянусь истиной моей веры, сделай то же для госпожи (ад-дама)" (ад-дама на их языке означает "госпожа"), имея в виду свою жену. Он сказал своему слуге: "Скажи госпоже прийти сюда". Слуга пошел, привел его жену и ввел ее в баню. Она также легла на спину. Рыцарь повторил: "Сделай то же, что ты сделал для меня". Итак, я сбрил все эти волосы, а в это время ее муж сидел и смотрел на меня. Наконец, он поблагодарил меня и вручил мне плату за мои услуги.

Помыслите же теперь об этом великом противоречии! У них нет ни ревности, ни страсти, но они обладают великой храбростью, хотя храбрость есть не что иное, как производное от страсти и стремления возвыситься над дурной славой".

Этот анекдот вобрал в себя все представления мусульман о франках как о грубых, дурно воспитанных людях, у которых отсутствует должное уважение к своим женщинам. Рыцарь-крестоносец, о котором здесь рассказано, с готовностью и энтузиазмом предлагает, чтобы его собственная жена выставила себя напоказ в общественной бане перед служителем-банщиком, который затем сбривает ее лобковые волосы. Каждая деталь этого рассказа тщательно подобрана, чтобы принизить франков. Франкский рыцарь ведет себя нарочито пренебрегая приличиями и этикетом с того самого момента, как входит в баню, и Усама извлекает из ситуации максимум ее комического потенциала. Нам сообщают, что вопреки обычаям ислама франкский рыцарь не носит на поясе традиционной набедренной повязки (из связанных узлом полотенец), тем самым выставляя напоказ свои интимные части тела. Затем он срывает набедренную повязку банщика и проявляет наивное восхищение тем, что у Салима сбриты лобковые волосы, в то время как его собственные "длинны, как его борода".

Далее Усама переводит историю в область фарса, заставляя рыцаря привести в баню свою жену, где ее также публично бреют, в то время как рыцарь стоит рядом с полным равнодушием. Эта часть рассказа затрагивает ту коренную разницу, которую мусульмане видели между их собственным обществом и обществом франков. В таком обществе, где женщины находятся под защитой своих мужчин, где им не позволяется открывать свои лица, кроме как перед строго определенным кругом родственников мужского пола, поведение франкского рыцаря и его жены, как оно показано в этом поучительном анекдоте, не только изобличает безнравственность и отсутствие "подобающей" супружеской ревности у франков, но также укрепляет ценности мусульманского общества.

Еще один постыдный элемент этой истории - само присутствие женщины в бане в тот день, когда баня, очевидно, использовалась мужчинами. Общепринятым обычаем у мусульман было назначать разное время или дни для посещения бани представителями разного пола. Здесь крестоносец также совершает вопиющую ошибку, попирая мусульманский обычай, и его поведение является одновременно нелепым и шокирующим. Читатели Усамы, должно быть, с осуждением смеялись над нелепостями поведения этого франкского рыцаря, которые только усиливались от его стремления подражать обычаям мусульман. Антигерой этого рассказа принадлежит к высшим слоям общества крестоносцев, которым Усама приписывает в конце рассказа некоторые рыцарские качества, но даже он не умеет вести себя должным образом в бане.

В то время как мусульмане, продолжая римские традиции, посещали баню с целью отдыха в той же мере, что и из соображений гигиены, здесь нет ни малейшего намека на то, что это было целью рыцаря-крестоносца. Усама не упоминает о том интересном факте, что франки восприняли обычай посещать бани после своего появления в Леванте. Это улучшение гигиенических привычек "грязных франков" из шестого климата Земли, весьма вероятно, могло быть следствием того, что они поселились в более благоприятном климате, где естественным образом преобладают цивилизованные обычаи.

Так, Усама поясняет по другому поводу:

"Среди франков есть те, которые привыкли к [нашему] климату и долго общались с мусульманами. Они намного лучше тех, кто недавно прибыл из франкских земель. Но они представляют собой исключение, и их нельзя рассматривать как правило".445

За этим утверждением, вероятно, стоит предположение, что даже несмотря на то, что характер (мизадж - смесь "темпераментов") обитателей одного климата определяется его географическим положением, переезд в другой климат может повлиять на равновесие их характерных черт. Следовательно, не представляется столь удивительным, что привыкшие к жизни на Востоке франки "лучше", чем те, кто живет в Северной Европе, поскольку первые прожили некоторое время в землях мусульман, расположенных в более благоприятном климате.

Но пренебрежительные и уничижительные отзывы в сочинении Усамы перевешивают положительные, и основной смысл истории о бане состоит в том, что даже если франки пытаются подражать обычаям левантийцев, они ведут себя как дикари и не способны надлежащим образом адаптироваться к образу жизни мусульман. Они являются безнадежно нечистыми.

ОТНОШЕНИЕ МУСУЛЬМАН К ФРАНКАМ: СФЕРА РЕЛИГИИ

До сих пор мы сосредотачивались на светской традиции мусульманской географической литературы, которая, в соответствии с традицией Птолемея, придерживается детерминистического деления человечества на основе географических климатов. Эта традиция породила глубоко укоренившиеся клише относительно франков Северной Европы. В то же время роль ислама как религии также была очень важна в определении "чуждости" франков, и это способствовало углублению пропасти между мусульманами и пришлыми христианами. Христианскую и мусульманскую общины разделяло нечто совсем иное, нежели география. Частично - это было присущее каждой из общин осознание своей индивидуальности, а частично - осознание своей цели. И то и другое выражалось на языке религии.

В настоящей книге уже подчеркивалась важность джихада в период Крестовых походов, однако в мусульманско-франкских отношениях есть и другие важные религиозные аспекты. Их анализ в высшей степени интересен, поскольку проливает свет на то, каким мусульмане видели христианство франков, через отношение к которому они определяли и оттачивали восприятие собственной веры.

ОСКВЕРНЕНИЕ ФРАНКАМИ МУСУЛЬМАНСКОГО СВЯЩЕННОГО ПРОСТРАНСТВА

Реконструировать чувства обычных мусульман по поводу франкского присутствия на территории, которая долго была мусульманской, трудно. Разумеется, нам, живущим в XX столетии в постмодернистскую секулярную эпоху, такие понятия как табу, святость и осквернение, кажутся причудливо старомодными и примитивными. Трудно поддается пониманию вера в то, что нарушение табу является причиной смертельно опасной заразной болезни, которая неизбежно влечет за собой Божий гнев. Подобные представления можно найти во многих религиях мира. Однако тем, кто не разделяет таких верований, приходится особым образом напрягать воображение, чтобы увидеть этот чужеродный мир изнутри. Но эти усилия стоят того.

Представления о ритуальной чистоте и нечистоте были широко распространены среди народов древности и Средневековья. Красноречиво это сформулировала Мэри Дуглас:

"С точки зрения религии, осквернение не просто символ чего-то еще и даже не весы, на которых взвешиваются идеи добродетели и греха, но основное условие всей реальности".

Идея осквернения онтологическая: нечистота предполагает разлученность с Богом. Против нее могут защитить только Божественно установленные обряды очищения.

Чистота лежит в самом сердце мусульманского богопоклонения. Без нее поклонение Богу не имеет силы. Педантичные и подробно разработанные обряды очищения, выполняемые мусульманами перед молитвой и во время паломничества, это не просто упражнение в опрятности; они являются неотъемлемой частью веры, отражая истины, которые лежат в основе отношений человека с Богом.

"Ритуальная чистота есть половина веры" - этот широко известный хадис Пророка подчеркивает особую, центральную важность концепции ритуальной чистоты в исламе. Она - не просто необходимая прелюдия к акту поклонения, но неотъемлемая его часть. Даже Коран повелевает, чтобы те, кто обращается к Богу, были чисты телом и одеждой:

"Твоего Господа возвеличивай, твое платье очищай (тухр), нечистоты (руджз) избегай".

Чистота тела - необходимое условие чистоты разума. В то время как Коран предписывает верующему быть в чистоте, хадисы предоставляют скрупулезные и детально разработанные инструкции о том, как этой чистоты достичь.

Ислам также говорит о наджасат - вещах, нечистых по своей природе, в число которых входит вино, свиньи и экскременты. Неудивительно, что эти "нечистоты" создают основу антихристианских настроений у мусульман на уровне бытового восприятия и встречаются вновь и вновь во многих сочинениях о франках. Что такие сочинения раскрывают, так это глубоко укоренившееся атавистическое отвращение к христианским обычаям, а также другие, еще более глубокие и едва ли четко формулируемые табу.

Противопоставление халал и харам, того, что дозволено, и того, что запретно, лежит в самой сути исламской религии.

В исламе слово харам означает место, где запрещено все нечестивое и святотатственное, а в харим (отсюда - русск. "гарем" - Прим. науч. ред) - специально отведенную для женщин территорию - входить может только махрам, мужчина - член семьи, входящий в строго определенный круг родственников мужского пола. Как говорит Наср:

"Мусульманин живет в пространстве, определяемом звучанием Корана".448

И все же, несмотря на универсальность этого утверждения, есть некоторые святилища и святые места, которые, как пишет Шиммель,

"кажутся наделенными особой благословляющей силой и которые поэтому в литературе служат символом человеческого переживания состояния "возвращения домой"".

К таким местам относятся Купол Скалы и мечеть ал-Акса в Иерусалиме.

Оскорбление может выражаться во множестве форм, оскорбитель может представать как насильник женщин, хищный зверь, дьявол и т. д. Все эти образы мусульмане применяли к франкам, но важно отметить, что, в первую очередь, они воспринимали франков как осквернителей. Лейтмотивом средневековых мусульманских авторов, писавших о франкской оккупации, было осквернение священного пространства, как частного, так и общественного, хотя акцент делается на религиозных зданиях, особенно находившихся в Иерусалиме.

Аббасидские историки, рассуждая о триумфе ислама во время завоеваний VII в., подчеркивают нечистоту врага. Ал-Балазури, например, называет сасанидских персов "необрезанными". Позднее средневековые хроники, такие как сочинение Ибн ал-Асира, в своей риторике против монголов сосредотачиваются на их привычке к всеядности (особенно к поеданию падали), подчеркивающей их нечистоту, и на тотальном уничтожении мусульманского населения, включая женщин и детей, и даже еще нерожденных младенцев во чреве матери, - старинном клише, применяемом в мусульманских источниках к "варварам", таким как тюркские и монгольские кочевники.

Поэтому в мусульманском изображении франков символы осквернения и нечистоты встречаются в изобилии. Они отражают истоки мусульманского религиозного отвращения на глубоком психологическом уровне и имеют отношение к нарушению табу и первобытному страху перед тем, что в результате такого осквернения мусульмане окажутся отрезанными от Бога.

ВЗГЛЯД НА РЕЛИГИОЗНЫЕ ПОСТРОЙКИ ФРАНКОВ В МУСУЛЬМАНСКОМ ОКРУЖЕНИИ

Церкви и соборы, построенные во времена франкской оккупации, должны были породить изумленные толки со стороны той части мусульман, которые были знакомы с религиозными памятниками восточных христиан, но несомненно, никогда не видели на мусульманской почве ничего похожего на готический собор. В течение столетий ближневосточный город выработал некоторые хорошо знакомые черты, которые выделяли его как мусульманский; прежде всего это присутствие мечети с минаретом. В наше время строительство мечетей в европейских городах иногда наталкивается на эмоциональное сопротивление и враждебную критику из-за того, что такие здания "нарушают городской пейзаж". Так же, но гораздо более сильно (поскольку франки были военными агрессорами, захватившими мусульманские земли) ближневосточные мусульмане, жившие под властью франков, должны были ненавидеть эти новые религиозные постройки неверных с их надписями на незнакомом языке, с их крестами, покрытыми изображениями стенами и украшенными религиозными скульптурами помещениями.

Примечательно, что Ибн ал-Фурат, цитируя несохранившийся исторический труд Ибн Аби Таййи, специально упоминает еще одну религиозную "странность" франков - переносную франкскую церковь, захваченную после безуспешной осады франками Дамаска в 523/1129 г.:

"Среди вещей, которые они [мусульмане] разграбили, была атласная походная церковь, которую король германцев имел в своем лагере. Ее перевозили 200 мулов".

ЗАХВАТ ФРАНКАМИ МЕЧЕТИ АЛ-АКСА И КУПОЛА СКАЛЫ

Купол Скалы всегда был знаменитым сооружением и мощным символом мусульманской веры. Средневековых мусульман, очевидно, потрясала его красота. Как описывает его ал-Мукаддаси, изъездивший мусульманский мир практически вдоль и поперек:

"Купол, хоть он и гигантских размеров, покрыт золоченой медью...

При свете восходящего солнца купол вспыхивает и барабан чудесно искрится... Я никогда не видел в исламе ничего, что могло бы сравниться с этим куполом, и не обнаружил, чтобы [что-нибудь сравнимое] с ним существовало в [землях] неверных".

Оккупация франками мечети ал-Акса и Купола Скалы в Иерусалиме была актом жесточайшего осквернения в глазах мусульман. Возведение новых памятников во имя собственной религии после того, как военное завоевание сменяется полномасштабной оккупацией, часто встречающийся в древней и средневековой истории факт, который для покоренных всегда был особенно унизителеным и болезненным переживанием. Присвоение священных памятников чужой религии, которыми представители ее все еще ежедневно пользуются, и трансформация этих памятников при помощи очевидных символов своей собственной религии - еще большее унижение. Это больше, чем просто военная оккупация, это вторжение и осквернение религиозных святынь, посягательство на священные монументальные символы веры.

Нет сомнения в том, что франки, вступив в Иерусалим в 492/1099 г., хранили в своей коллективной памяти бессмысленное разрушение одного из их священных памятников, церкви Гроба Господня, совершенное в 400/1009-1010 г. по приказу фатимидского халифа ал-Хакима. Великим счастьем было то, что франки не зашли настолько далеко, чтобы в качестве расплаты за деяния ал-Хакима разрушить Купол Скалы или мечеть ал-Акса. Хотя такой поступок никогда и не был бы прощен, но уже только то, что неверные заняли и осквернили исламские памятники, уступавшие по степени почитаемости мусульманами только святыням Мекки и Медины, должно быть, было почти столь же трудно вынести. В течение восьмидесяти восьми лет позолоченный Купол Скалы был увенчан крестом, и этот памятник стал называться Храмом Господним (Templum Domini). В мечети ал-Акса расположились рыцари-тамплиеры.

Эти всем знакомые и почитаемые памятники Иерусалима подверглись видимым изменениям и перестройке. Тамплиеры сделали большие пристройки к мечети ал-Акса, главным образом, в передней части здания, и обновили его фасад. Присутствие христиан в Куполе Скалы внешне выражалось увенчивавшим его крестом, а внутри - резной решеткой и алтарем, которые были возведены на самой Скале.

Купол Скалы, построенный в 72/691 г. в качестве победоносного символа превосходства ислама над другими религиями, в особенности над христианством, украшен тщательно подобранными надписями, содержащими изречения из Корана, которые направлены против догматов Троицы и Боговоплощения. Бескомпромиссный монотеизм ислама подчеркивается в протяженной ленте изречений длиной около 240 метров. Послание, которое эти высказывания содержат, недвусмысленно:

"Нет бога, кроме Единого Бога, и нет у Него сотоварища".

Ирония, заключающаяся в том, что именно этот памятник в сердце Иерусалима был увенчан крестом, не ускользнула от мусульман. Удаление этого креста было первой целью кампании Саладина в 583/1187 г.:

"На вершине Купола Скалы был большой золотой крест. Когда мусульмане вошли в город в пятницу, несколько человек стали взбираться на купол, чтобы снять этот крест. Когда они достигли верха, все люди закричали в едином порыве".

Имад ад-дин ал-Исфахани описывает изменения, которые были внесены в Купол Скалы франками:

"Что касается Купола Скалы, то франки сделали в нем церковь и алтарь... Они украсили его картинами и статуями, и они определили в нем места для монахов и место для Евангелия... Над следом ноги [Пророка] они возвели маленький позолоченный купол с резными мраморными колоннами и говорили, что это след ноги Мессии... На нем были вырезаны из мрамора изображения пасущихся животных, и я видел среди тех изображений животных, напоминавших свиней".

В высшей степени невероятно, чтобы Имад ад-дин мог увидеть каких-либо свиней в христианском декоре Купола Скалы. Возможно, его предвзятый взгляд поспешил воспринять овец, обычный элемент в христианской иконографии рая, как свиней. Разумеется, столь же маловероятно, чтобы это было оспорено его читателями. Как и в случае с Усамой, его можно заподозрить в том, что он работает на публику. На это указывают и искусственные литературные приемы, которые он столь любит употреблять, такие как аллитерация, внутренняя рифма, параллелизм, противопоставление и повтор.

Купол Скалы изображается "раненым" франками:

"Франки вырезали куски из Скалы и отвезли некоторые из них в Константинополь, а некоторые на Сицилию. Говорили, что они продавали их на вес золота... Когда она [Скала] была явлена на свет, эти места [откуда вырезались камни] стали видимы и сердца людей были изрезаны из-за ее обнаружившихся порезов".

Свидетельство очевидца, "странствующего аскета" Али б. Аби Бакра ал-Харави (ум. в 611/1215 г.), который посетил Иерусалим при франках в 569/1173 г., особенно ценно. Он вошел в Купол Скалы и увидел

"на железной двери изображение Мессии в золоте, инкрустированное драгоценными камнями".

Анекдот, приведенный в мемуарах Усамы, позволяет предположить, что франки повесили в Куполе Скалы икону, изображавшую Мадонну с младенцем:

"Я видел, как один из франков пришел к эмиру Муин ад-дину, когда тот был в Куполе Скалы, и спросил его: "Ты хочешь увидеть Бога ребенком?" Муин ад-дин ответил: "Да". Франк пошел впереди нас и показал нам изображение Марии с Христом - да пребудет над ним мир! - в образе младенца у нее на коленях. Затем он сказал: "Это Бог, когда он был ребенком". Но Господь превыше всего, что неверные говорят о Нем!"

Комментарий Усамы демонстрирует традиционную и глубоко укоренившуюся в мусульманах боязнь христианского антропоморфизма.

Во время повторной оккупации Иерусалима франками в XIII в. мусульмане были столь же глубоко возмущены тем, что они воспринимали как открытое проявление неверия (куфр). Аййюбидский историк Ибн Васил описывает это, основываясь на собственном опыте:

"Я вошел в Иерусалим и увидел, что Священной Скалой управляют монахи и священники... Я увидел на ней бутыли с вином для совершения мессы. Я вошел в мечеть ал-Акса, и в ней был подвешен колокол". Он затем оплакивает то, как сделался недействительным призыв на молитву в Благородной святыне (ал-Харам аш-Шариф).

ФРАНКСКАЯ УГРОЗА ХАДЖЖУ И СВЯЩЕННЫМ ГОРОДАМ АРАВИИ - МЕККЕ И МЕДИНЕ

Совершение паломничества (хаджж) хотя бы один раз в жизни - один из пяти столпов ислама. Для многих мусульман в Средние века это событие, исполненное величайшей религиозной важности, было сопряжено с огромными материальными затратами и лишениями. На протяжении многих веков путям, ведущим в Хиджаз, угрожали разбойники-бедуины, всегда готовые разграбить богатства караванов, которые проходили по их территории. Но даже несмотря на это, с прибытием франков угроза, нависавшая над традиционными путями паломников, еще более возросла.

Замок Карак к востоку от Мертвого моря был построен в 1142 г.; вместе с Шаубаком он был предназначен для того, чтобы угрожать главным караванным путям, ведущим из Сирии в Египет и далее в Аравию. Одним из важнейших сборных пунктов для совершавших хаджж был Дамаск. Возможность пересекать земли, контролировавшиеся этими и другими замками крестоносцев, требовала заключения с франками договоров; в противном случае мусульманам, желающим совершить хаджж, приходилось путешествовать окольными и более опасными путями. В 80-е гг. ХII в. Ибн Джубайр описывал Карак как крепость,

"лежащую прямо на хиджазской дороге и препятствующую проезду мусульман по суше".

Позицию правителя Карака Рейнальда де Шатильона, так же как и его действия, следует рассматривать именно в этом контексте. В 580/1184-1185 г. он нарушил договор и напал на один особенно богато нагруженный караван. Имад ад-дин утверждает, что он был в союзе с некоей "группой злонамеренных", которая расположилась на паломническом пути в Хиджаз; тем самым он намекает на то, что Рейнальд объединился с какими-то местными бедуинскими племенами.

Ранее, в 578/1182-1183 г. Рейнальдом была предпринята попытка, которая принесла ему широкую, но дурную славу в мусульманском мире. Он спустился на кораблях по Красному морю, угрожая нападением на сами Священные города. Эти две атаки, нацеленные в самое сердце мусульманского мира, рассматривались мусульманами как злонамеренное поругание самых почитаемых святынь.

ОБЩЕПРИНЯТОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ МУСУЛЬМАН О НЕЧИСТОТЕ ФРАНКОВ И РАСПРОСТРАНЯЕМОМ ИМИ ОСКВЕРНЕНИИ

Представление о том, что франки не просто оккупировали территорию ислама, но, что еще хуже, осквернили ее, было стойким. Оно не было исключительно теологическим, так как не происходило только из академических кругов, где писались полемические труды, призванные доказать превосходство ислама над христианством. Оно затронуло всех мусульман, которые каждый момент своей жизни старались твердо придерживаться строгих ритуалов чистоты, предписываемых законами ислама. Это было также очень остро воспринимаемое ощущение, которое проявлялось в устоявшихся клише и шутках о "супротивниках", рассказывавшихся в грубой и комичной манере.

Мы уже ссылались на то, что Ибн Джубайр описывал Акру крестоносцев как смердящую нечистотами и отбросами. Это представление еще более усилено в народной литературе. Рассказ об Умаре б. Нумане в "Тысяче и одной ночи" содержит отрывки, раскрывающие то, что лежит в основе представлений мусульман о христианстве. Этот рассказ, как и многие другие в этом сборнике, похоже, объединяет борьбу мусульман с византийцами в IX-X вв. и джихад против франков в XII-XIII вв.

"Расскажу я тебе кое-что о величайшем благовонии из экскрементов патриарха. Когда Великий патриарх христиан в Константинополе испражнялся, священники старательно собирали испражнения на квадратные куски шелка и высушивали их на солнце. Затем они смешивали их с мускусом, амброй и бензойной смолой и, когда они совсем высыхали, измельчали их в порошок и клали в маленькие золотые шкатулки. Эти шкатулки рассылали всем христианским королям и во все церкви, и порошок этот использовался как священнейшее благовоние для освящения христиан во время всех торжественных церемоний, чтобы благословлять невест, окуривать новорожденных и очищать священников при посвящении в сан.

Так как настоящих экскрементов патриарха едва хватало на десять провинций, что уж говорить обо всех христианских землях, священники подделывали порошок, примешивая к нему менее священные вещества, например, экскременты меньших патриархов и даже самих священников. Этот обман непросто было обнаружить. Эти греческие свиньи ценили порошок также за другие достоинства; они использовали его как снадобье для лечения воспаленных глаз, лекарство для живота и для кишечника. Но только короли и королевы, а также самые богатые могли приобрести эти снадобья, так как из-за ограниченного количества сырья одна драхма порошка продавалась за тысячи золотых динаров. Но довольно об этом".

Далее рассказ помещает рядом кресты и экскременты:

"Утром царь Афридун собрал капитанов и лейтенантов своего войска и, заставив их поцеловать большой деревянный крест, окурил их описанным выше курением. В этом случае не могло быть сомнений в истинности происхождения порошка, так как он имел ужасный запах и мог бы убить любого слона в армиях мусульман".

В последующем поединке поборник христианства Лука б. Шамлут, гротескно описанный как осел, обезьяна и крест между жабой и змеей,

"украл свою окраску у ночи, а свое дыхание - у старых отхожих мест. По этим причинам он был известен как Меч Христов".

Здесь мы видим детали, которые, несомненно, развлекли бы и повеселили простонародную публику, собирающуюся на перекрестках улиц или на народных празднествах.

Грязь и болезни ассоциировались с франками. Несчастный Балдуин IV, король крестоносцев, страдавший проказой, не заслужил никакой симпатии в тираде ал-Кади ал-Фадила, который помимо других эпитетов описал его как "голубоглазого, веснушчатого прокаженного злодея".

Имад ад-дин также описывает франков как "рой мух", "бескрылых кузнечиков" и "воющих диких псов".

Ибн ал-Фурат пишет, что в рейде против франков в 530/1136 г. шихна Алеппо убил "бесчисленное количество свиней".466 Непонятно, выражается ли он здесь буквально или же фигурально. Ибн Джубайр же, напротив, недвусмысленно называет Агнессу де Куртене, мать Балдуина IV:

"Свинья, известная как королева, которая является матерью хряка, который сейчас является властителем Акры".

Описывая переносную походную церковь, которую использовали франки, Усама язвительно пишет:

"Патриарх разбил огромный шатер, который он использовал как церковь, где они читали свои молитвы. Церковные службы велись старым дьяконом, который покрыл пол камышом и травой, отчего развелось множество блох".

Ибн Джубайр глубоко озабочен религиозным здоровьем тех мусульман, чья вера будет заражена из-за близости с франками:

"В глазах Господа нет никакого оправдания мусульманину, который живет в любой стране неверных, кроме как если он проезжает через нее, в то время как путь его лежит в мусульманские земли".

В особенности мусульмане подвергаются горестям и страху

"услышать то, что будет терзать сердце, например, поношение того, чью память освятил Господь и чей ранг он возвысил (то есть пророка Мухаммада); также следует упомянуть отсутствие чистоты, общение со свиньями и все прочие запретные материи, которые слишком многочисленны, чтобы о них рассказывать или их перечислять".

Через грязноватый юмор рассказа об Омаре б. Нумане и обеспокоенность Ибн Джубайра просвечивает глубокое отвращение мусульман к христианскому осквернению. Такие чувства должны были быть особенно глубокими по отношению к присутствию крестоносцев на мусульманской территории и занятию ими мусульманских религиозных памятников, таких как Купол Скалы и мечеть ал-Акса. Это ведь были не заурядные культовые сооружения, но жемчужины в короне Иерусалима, третьего по святости города ислама и первой киблы веры. Грубые и оскорбительные выходки фанатичного крестоносца-пирата Рейнальда де Шатильона на Красном море, когда он публично угрожал Священным городам Мекке и Медине, должны были породить волну глубокого негодования в мусульманском мире, так как под угрозой оказалась сама святыня Каабы.

Мусульмане задолго до описываемой эпохи привыкли к тому, что восточные христиане исповедовали свою веру и не придерживались мусульманских требований к ритуальной чистоте. Мусульманское население Сирии и Палестины привыкло также и к ущербу, наносимому иностранными захватчиками - тюрками, византийцами, персами, но их реакция на пришельцев-крестоносцев, украсивших Купол Скалы крестом и статуями, и на то, что рыцари Храма поселились в мечети ал-Акса, должна была выражаться в глубоком отвращении.

СВИДЕТЕЛЬСТВА МУСУЛЬМАНСКОЙ ПОЭЗИИ ЭПОХИ КРЕСТОВЫХ ПОХОДОВ

Поэзия, бывшая во многих смыслах квинтэссенцией литературных достижений арабов и славившаяся в арабских землях за свою способность трогать сердца слушателей, в период Крестовых походов стала мощным средством пропаганды. Поэзия той эпохи насыщена символикой чистоты и осквернения. Жестокое вторжение франков в ходе Первого Крестового похода предоставляет идеальную сцену для этих сюжетов. Анонимный поэт того времени написал такие трогательные строки:

Неверие неверных провозгласило законным нанесение вреда исламу,

Породив бесконечные горестные стенания о судьбе веры.

Что праведно - потеряло законную силу, а то, что запретно, - сделалось законным.

Меч сечет, и проливается кровь.

Как много мужчин-мусульман стали добычей (салйб),

И как много мусульманских женщин, чья неприкосновенность была насильно отобрана (салйб)?

Как много мечетей они сделали церквями!

Крест (салйб) был водружен в михрабе.

Кровь свиньи подходит для него.

Кораны сожжены под видом воскурений

В этих строках явственно видно мусульманское осознание пространства; очевидно, что святое место подверглось вторжению и было осквернено. Это вторжение одновременно и физическое, и психологическое. Крестоносцы изображаются как осквернители, захватчики и поедатели нечистого мяса. Поэт использует игру слов, основанную на сходстве звучания салйб (добыча) и салйб (крест).

Поэт Ибн ал-Хаййат в сильных образах представляет ужас, испытываемый мусульманской женщиной, которая обычно защищена стенами харима:

Как много юных девугиек начали бить себя по горлу и шее из-за страха перед ними [франками]?

Как много достигших брачного возраста девушек, [которые до сих пор] не знали жара [дня] и не испытывали холода ночи,

Почти до смерти измучены страхом и умирают от горя и смятения.

Эти образы насилия над женщинами используются во время Первого Крестового похода; крестоносцы угрожают этому самому священному столпу мусульманского общества - неприкосновенности женщин.

РИТУАЛЬНОЕ ОЧИЩЕНИЕ МУСУЛЬМАНСКОГО ПРОСТРАНСТВА

Учитывая то, как сильно подчеркивалось приносимое франками осквернение, совсем неудивительным представляется тот факт, что при описании побед мусульман используется прямо противоположный этому осквернению символизм ритуального очищения. Описывая сдачу Дамиетты мусульманам в 648/1250 г., Ибн Васил заявляет:

"Бог очистил Египет от них [то есть франков]".

Абу-л-Фида провозгласил весть о падении Акры в 690/1291 г. в весьма схожих выражениях:

"Так вся Сирия и прибрежные области были очищены от франков".

Однако главный акцент на ритуальном очищении в мусульманских источниках делается там, где говорится о самом Священном городе - Иерусалиме и его двойном центре - мечети ал-Акса и Куполе Скалы, что вполне естественно. Осквернение этих двух памятников предоставляет мусульманам идеальную возможность провести параллели между исламом и христианством, выразить долгожданное возмущение и публично заявить о возвращении этих двух святых мест, принадлежащих исламу.

Свидетельство Имад ад-дина ал-Исфахани, который участвовал в кампании по освобождению Иерусалима, имеет особое значение; он подчеркивает центральную роль, которую сыграл его покровитель Саладин в возвращении города в лоно ислама. Как только город был освобожден, первоочередной задачей стало возвращение Купола Скалы и мечети ал-Акса в состояние, пригодное для поклонения в них мусульман. Действия, предпринятые Саладином и его последователями, не ограничивались одними церемониями возвращения культовых зданий мусульманам, так как эти средоточия исламской святости необходимо было очистить от франкской скверны. Событие это было запечатлено на самом Куполе Скалы.

Когда Фридрих II Сицилийский вошел в Иерусалим и посетил Купол Скалы, он увидел высеченную на куполе надпись, которая гласила:

"Саладин очистил этот священный дом от многобожников".

Племянник Саладина Таки ад-дин Умар непосредственно отвечал за процесс очищения. Розовую воду лили на стены и полы обоих зданий, которые затем были окурены благовониями. Прежде чем стало возможным провести действительную мусульманскую молитву, необходимо было очистить Купол Скалы от всех христианских атрибутов и символов, которые были размещены на нем во время крестоносной оккупации.

Ибн ал-Асир сдержанно отмечает, что когда Иерусалим был взят и неверные ушли, Саладин

"приказал очистить (татхир) мечеть [ал-Акса] и [Купол] Скалы от грязи (акзар) и нечистот (анджас), и все это было сделано".

Язык Имад ад-дина более цветист. После возвращения здания в лоно ислама Купол Скалы предстал "как юная невеста". Такое сравнение в средневековой мусульманской поэзии часто применялось к Каабе, и слушатели, несомненно, должны были уловить содержащийся здесь намек. Подразумеваемое уравнивание Купола Скалы с самой Каабой дает понять, какова была степень почитания, окружавшего иерусалимскую святыню. Описание Имад ад-дина выделяет те черты христианского культа, которые были особенно ненавистны мусульманам в их святилище, их хараме: живописные изображения, статуи, монахи. Именно они в сознании простого мусульманина были наглядными атрибутами христианства.

Подобные же изменения требовалось произвести и в мечети ал-Акса. Необходимо было вновь открыть нишу (михраб), так как она была скрыта стеной, возведенной тамплиерами, которые превратили здание в зернохранилище или, по версии Имад ад-дина, в отхожее место. Он подробно описывает оскверненное состояние мечети ал-Акса:

"Мечеть ал-Акса, особенно ее михраб, была полна свиней и непристойных надписей, наполнена нечистотами, которые они оставили в здании; в ней обитали те, кто исповедует неверие, кто грешил и пребывал в заблуждении, действовал несправедливо и совершал преступления; она была переполнена нечистотой. Запрещено нам проявлять слабость в ее очищении".1

И снова можно почувствовать, как Имад ад-дин не поспевает за своим пером; вновь нам трудно поверить, что

"мечеть ал-Акса, особенно ее михраб, была полна свиней и... экскрементов".

Но подобная инвектива, своего рода театральное действо, выполняет свою задачу, которая состоит в том, чтобы поддержать дух отвращения по отношению к духовному осквернению со стороны христиан.

Имад ад-дин говорит об "изгнании (икса) тех, кого Господь ранее изгнал (акса) своим проклятием из [мечети] ал-Акса". Призыв на молитву заставил замолчать церковные колокола, и вера была очищена

"от осквернений (анджас) тех народов (аджнас) и от отбросов людей самого низкого сорта (аднас адна ан-нас)".

Имад ад-дин использует такое поразительное красноречие и эрудицию, чтобы выразить долго подавлявшееся возмущение оккупацией мусульманских памятников, Купола Скалы и мечети ал-Акса, неверными франками. Христианство франков обозначено вызывающими ненависть колоколами на церковных башнях, но на более глубоком уровне оно порицается за вторжение в святые места ислама и их "заражение" своей нечистотой и грязью. Взятие Иерусалима рассматривается как триумф ислама над христианством.

В проповеди, произнесенной по поводу отвоевания Иерусалима, Ибн Заки то и дело поднимает тему ритуального очищения:

"Я возношу Ему благодарность... за то, что Он очистил Свой Святой Дом от мерзости многобожия и ее скверны".

Он говорит о "благоухании очищения от греха и прославления" в этой мечети и призывает правоверных

"очистить остальную страну от этой мерзости, которая вызвала гнев Бога и Его Посланника".

В письме халифу Имад ад-дин позволяет себе применить литературный прием, заменяя розовую воду слезами верующих:

"Скала была очищена от скверны неверных слезами праведных".

СВЯТАЯ ЗЕМЛЯ

Мусульманские источники обычно называют Иерусалим "ал-Кудс", "ал-Байт ал-Мукаддас" или "Байт ал-Макдис". Все эти названия подчеркивают святость города (корень к-д-с по-арабски означает "быть святым, священным"). Они также упоминают об ал-ард ал-мукаддаса (Святой земле), применяя это название к более обширной области вокруг Иерусалима, которая изобилует гробницами и памятниками, связанными с пророками и святыми. Начиная с завоевания Иерусалима Саладином, мусульманские авторы распространяют мотив очищения на всю Святую землю и играют на сходстве названий ал-Кудс и ал-мукаддас.

Эта тема выдвигается на первый план Ибн Джубайром, который адресует Саладину победную оду, написанную в подобном духе:

Ты завоевал священную часть (ал-мукаддас) Его земли.

Она вновь стала чистой (тахир).

Не только Иерусалим, но и его почитаемые окрестности, прибежище святых и пророков, снова стали чисты. Коран провозглашает:

"Они спросят тебя касательно менструации. Скажи: "Это болезнь, так что оставьте женщин одних в это время и не входите к ним, пока они не очистятся. А когда они себя ритуально очистят, тогда входите к ним"".

Отклик этого глубоко укоренившегося табу встречается в звучных словах, которые использует секретарь Саладина ал-Кади ал-Фадил в своем триумфальном письме к багдадскому халифу, в котором провозглашается весть о завоевании Саладином Иерусалима:

"Эта земля стала святой, чистой, хотя некогда она была менструирующей (тамиса)".

Сюда включается не только Иерусалим, но и вся Святая земля.

ОБРАЗ "ДРУГОГО": ЧТО ОЗНАЧАЕТ ИМЯ?

Культуры определяют свое отличие от других культур при помощи множества связанных между собой критериев. И та терминология, при помощи которой они исключают из своей среды группы или отдельных людей, также может различаться.

Прибыв на Ближний Восток, крестоносцы получили у средневековых мусульман название ифрандж или фирандж. Вероятно, первоначально этот термин означал обитателей империи Карла Великого, но позднее значение его расширилось и охватило все народы Западной Европы. Страна франков, то есть территория христианской Европы, расположенная за Пиренеями, у арабов была известна как Ифранджа, а у персов и тюрок как Фиранджистан. Между прочим, в современном арабском языке глагол тафарнаджа, образованный от корня ифрандж, означает "становиться европеизированным", а слово ал-ифранджи ("франкский") использовалось как одно из обозначений сифилиса. Кроме этих названий крестоносцы были известны под различными стереотипными уничижительными именами и оскорбительными эпитетами: дьяволы, собаки, свиньи и другие животные.

Религиозные различия особенно подчеркивались в некоторых эпитетах, которыми наделялись франки. Мусульманские писатели задолго до того имели обыкновение клеймить еретиков как "проклятых" (лаин). Так клеймили, в частности, исмаилитов, и было несложно перенести это название и на франков. Трудно определить, когда именно мусульманские хронисты начали использовать этот термин по отношению к франкам, особенно, если принять во внимание то, что самые ранние из сохранившихся источников датируются только серединой ХII в. Возможно, лично пережив нападение франков на свой родной город Дамаск и испытав приподнятую атмосферу джихада во времена правления в Сирии Hyp ад-дина, Ибн ал-Каланиси впервые добавляет формулу "да покинет их Бог", упоминая о франках в своем рассказе о событиях 554/1158-1159 г. Впоследствии это становится обычной практикой среди хронистов.

Согласно Льюису, термин "неверный" (кафир) означает окончательное исключение из мусульманской общины, определяя разницу между мусульманами и остальным миром. Разумеется, название кафир (и его множественное число куффар) часто используется по отношению к франкам. Это название сопровождается в источниках стандартными фразами-проклятьями, такими как "да проклянет их Бог" или "да предаст их Бог забвению", которые могли быть адресованы как отдельным людям, так и группам людей. Трудно сказать, были ли такие проклятия эмоциональными или же формальными, но в ключевые моменты религиозной напряженности и политического триумфа они, очевидно, бывали исполнены смысла.

Франков, как и другие группы христиан, называли "многобожниками" (мушрикун) и "врагами Господа". Сибт б. ал-Джаузи заклеймил их как "людей упрямства", в то время как Ибн ад-Давадари осмеивает их как "почитателей крестов". Их также описывают как "людей Троицы" (ахл ат-таслис), "слуг Мессии" и "собак-многобожников".

ХРИСТИАНСКИЙ СИМВОЛ КРЕСТА

Не вызывает сомнений, что для мусульман символ креста воплощал собой христианство. В уме простого мусульманина принадлежность к христианству, очевидно, распознавалась по наличию креста. В одном из народных эпосов христианскому королю дается искусственно образованное имя Абд ас-Салиб ("раб креста"), которое составлено по образцу мусульманских имен, состоящих из слова Абд в сочетании с одним из девяноста девяти Прекрасных Имен Бога (как, например, Абд ал-Ваххаб), но в христианском контексте это приобрело уничижительный оттенок.

Несмотря на то что мусульмане уже привыкли к присутствию на Ближнем Востоке восточных христиан, приход франков принес с собой новый опыт, где крест играл гораздо более заметную роль, чем ранее. Очевидная разница существовала между крестом - религиозным символом местных восточных христиан, которые были всего лишь терпимым меньшинством при господстве мусульманского большинства, и крестом - символом завоевания и оккупации иностранными захватчиками-франками.

Хотя мусульманские источники и не упоминают о том, что отдельные франкские воины носили кресты как часть военного облачения, из многочисленных свидетельств понятно, что крест стал более явственным символом после прибытия крестоносцев. Когда какой-либо город захватывался франками, он часто подвергался христианизации путем превращения мусульманских зданий в христианские и возведения новых церквей. Ибн ал-Каланиси отмечает, что после того, как Мааррат ан-Нуман был захвачен франками в 492/1099 г., "они воздвигли кресты над городом".

Со своей стороны, мусульмане во всеуслышанье заявляли о своей победе, захватывая то, что было средоточием чувств их врага. Типичный пример - случай после победы Маудуда и Тугтегина над франками в 506/1113 г. возле моста ас-Саннабра, когда торжествующие мусульмане захватили походную церковь франков. Обе стороны ощущали острую необходимость уничтожения религиозных символов своих противников. Разбивание крестов было символическим действием, в котором выражалось поражение христианства и триумф ислама. В победной оде Ибн Джубайра Саладин восхваляется за то, что разбил "их крест силой" при Хиттине. Ибн Аби Таййи описывает захваченный в битве при Хиттине крест:

"Саладин принес с собой в качестве добычи Крест крестов, который представляет собой кусок дерева, покрытый золотом и инкрустированный драгоценными камнями, на котором, как они утверждают, был распят их Бог". Позолоченный крест с Купола Скалы вовсе не был аккуратно снят. Ибн Шаддад явно дает понять, что он был сброшен на землю, невзирая на свой огромный размер.

После падения Иерусалима Саладин послал в Багдад важные трофеи своей великой победы. Венчал их крест с Купола Скалы в Иерусалиме:

"Крест, сделанный из меди и покрытый золотом, был закопан под Нубийскими воротами [в Багдаде] и таким образом был попираем ногами".

ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЕ СИМВОЛОВ КРЕСТА И КОРАНА

Ибн ал-Джаузи (ум. в 597/1200 г.) и его внук используют в высшей степени напряженную атмосферу осады Дамаска франками в 543/1148 г. в качестве прекрасной возможности заработать очки на пропаганде. Здесь используются крест и Коран как осязаемые символы двух противоборствующих религий.

Оба эти источника уделяют особое внимание тому, как самый мощный исламский религиозный символ, Коран, мог поддерживать мораль и укреплять веру в период бедствий. Его триумф неизбежен. Во время осады Дамаска сирийский Коран Османа - предмет первостепенной важности и высокочтимая реликвия - использовался в Большой мечети как консолидирующая сила. Как пишет Сибт б. ал-Джаузи:

"Люди собрались в мечети, мужчины, женщины и мальчики, и они открыли Коран Османа.497 Они осыпали головы пеплом, плакали и выражали полное смирение. Бог ответил им".3

В этой связи Ибн ад-Давадари упоминает, что когда франки захватили Мааррат ан-Нуман в 492/1098 г., мусульмане перевезли Коран Османа на хранение в Дамаск. Оба хрониста также непосредственно вслед за этим помещают следующий рассказ:

"С франками был высокий священник с длинной бородой, который руководил ими... Он сел верхом на осла, повесил крест себе на шею, вложил два креста себе в обе руки и повесил крест на шею своего осла. Он положил перед собой Евангелие и [еще] кресты [и Священные Писания]. Затем он сказал [войску]: "Мессия обещал мне, что сегодня я одержу победу"".

Вполне предсказуемо, что и этот персонаж, абсурдно увешанный крестами, и его осел (также носивший крест) печально кончили. Ибн ал-Джаузи пишет:

"Когда мусульмане увидели его, они проявили рвение за ислам, атаковали его, и убили и его, и осла. Они взяли кресты и сожгли их".

Смысл здесь ясен, и эти два эпизода вполне намеренно помещены рядом.

В другом случае используется антитеза креста и минарета. Аййубидский поэт Ибн ан-Набих пишет об ал-Адиле следующее:

Через него Бог разрушил крест и его последователей.

Через него вознесся минарет исламской общины.

КРЕСТ КАК СИМВОЛ НЕСЧАСТЬЯ ДЛЯ МУСУЛЬМАН

В качестве главного внешнего символа христианства крест несет с собой несчастье для тех мусульман, которые оказались с ним связаны. Мусульмане, которые сражались под ним, неизбежно были обречены на поражение.

Хронисты широко обыгрывают это при описании печально известной битвы при Газе в 642/1244 г., когда мусульманские армии Дамаска и Хомса сражались под знаменами франков против хорезмийцев и египетских войск. Весь этот эпизод с прискорбием описывается Сибтом б. ал-Джаузи:

"Кресты были над их головами, и священники при воинских частях осеняли знаком креста мусульман и предлагали им причастие. В их руках были кубки и сосуды для питья, из которых они давали им отпить... Что же касается правителя Хомса... он начал плакать, говоря: "Когда мы выступили под крестами франков, я знал, что нам не будет успеха"".

В мамлюкскую эпоху неудача, постигшая морское нападение Бейбарса на Кипр в 670/1271 г., рассматривается некоторыми хронистами как Божественное наказание за то, что мусульмане прибегли к такой хитрости, как нанесение знаков креста на флаги кораблей.

ОСОБАЯ ВАЖНОСТЬ КРЕСТА

Описывая короля Иерусалима, ал-Кади ал-Фадил демонстрирует понимание того, что крест имел особую важность, как для короля, так и для его последователей:

"Их деспот был взят в плен, когда он нес в руках предмет, к которому питал крайнюю веру, который был для него самой крепкой связью, соединяющей его с его религией, а именно крест распятия, под которым вели в бой народ высокомерия".

Ал-Кади продолжает:

"Они никогда не бросились бы в опасность, не имея его в своих рядах; они летали вокруг него, как мотыльки вокруг света".

Примечательно в этой связи, что в мусульманской риторике исламским противовесом христианскому кресту служит либо Коран, либо минарет. Это не полумесяц, который стал таким символом намного позже, хотя еще в XI в., когда армянский собор в Ани в Восточной Анатолии был превращен в мечеть, крест был снят с его купола и заменен серебряным полумесяцем.

ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ХРИСТИАНАМИ ИЗОБРАЖЕНИЙ

В мусульманских источниках часто упоминается о картинах и статуях христиан, которые они использовали в своем культе. Позиция мусульманских авторов по отношению к этим изображениям почти единообразно враждебна. Подчеркивается контраст между интерьером мечети и убранством церкви.

Ибн ан-Набих прославляет аййубидского правителя ал-Ашрафа:

Ты очистил ее [Дамиетты] высокий михраб и минбар от их скверны, после того, как его [минбара] опоры были потрясены.

И ты разрушил статую Мессии, стоящую на нем, невзирая на тех, кто целует ее, как будто она является божеством.

В популярном эпосе Снрат ал-амнра Зат ал-Халта мусульманский герой входит в церковь, где икона роняет слезы на Евангелие.

Ал-Умари упоминает о том, что христианские религиозные иозображения обладали способностью трогать и убеждать. Рассказывая о событиях 585/1189 г., он упоминает, что франки в Тире послали в Европу за подкреплением:

"Они нарисовали изображение Мессии и араба, который побивает Мессию и заставляет его истекать кровью. Они говорили: "Это пророк арабов побивает Мессию"".

Ал-Умари не говорит, был ли рисунок отправлен в Европу как часть послания, чтобы помочь собрать подкрепление, или же он служил для местного потребления. Хотя возможно, эта история и апокрифична, она хорошо отражает взгляды мусульман на пагубную силу изображений и на легковерность христиан, которые верят в их силу.

В 665/1266-1267 г. Бейбарс поднялся в цитадель Сафада, чтобы помолиться в башне. Как повествует Ибн ал-Фурат, Бейбарс увидел там большого идола, который, по мнению франков, защищал цитадель. Они называли его Абу Джурдж (отец Георгия):

"Он повелел вырвать его и разбить, и это место было очищено от него, а место, где он стоял, было превращено в мнхраб".

ЧТО МУСУЛЬМАНЕ ЗНАЛИ О ХРИСТИАНСТВЕ

Несмотря на убежденность в том, что их вера - единственно истинная, мусульмане во времена крестоносцев имели некоторое представление о догматах Фирдоуси, рукописи христианства и о христианской церкви. Ибн ал-Асир Шахшене ("Книга царей"), ок. 1330-1345 гг., упоминает различные церковные центры восточных христиан. В рассказе о завоевании Эдессы он пишет:

"Эта Эдесса - один из благороднейших и наиболее почитаемых городов у христиан. Она для них - один из церковных престолов, ибо самый благородный из них Иерусалим, затем Антиохия, затем Рим, Константинополь и Эдесса".506

Ал-Харави знает, что Вифлеем - это место рождения Иисуса.507 Ибн Басил в рассказе о своем посещении Манфреда Сицилийского в рамадане 659/1261 г. в качестве посланника Бейбарса проявляет довольно большой интерес к институту папства и пытается объяснить его сущность своим мусульманским читателям:

"Папа в Риме для них [франков] - халиф Христа, занимающий его место. Ему принадлежит право объявлять, что запретно и что дозволено, отрезать и отделять (то есть, право отлучать от церкви). Он - тот, кто возлагает венец царства на королей и назначает их. Ничто не устанавливается для них в их законах, кроме как им самим. Он хранит безбрачие, и когда он умирает, его место занимает кто-либо, кто тоже следует обету безбрачия".

В своем малоизвестном сочинении "Книга посоха" (Китаб ал-аса), которое Ирвин назвал "антологией любителя посохов", Усама превозносит благочестие христианских монахов из капитула ордена Св. Иоанна, которых он видел молящимися в церкви у гробницы Св. Иоанна Крестителя в Себастии в провинции Набулус:

"Произнеся свои молитвы, я вышел на площадь, примыкающую одним краем к Святой Ограде. Я нашел приоткрытую дверь, открыл ее и вошел в церковь. Внутри было около десятка старых людей, их обнаженные головы были белыми, как расчесанный хлопок. Они стояли лицом на восток, и на их груди были (вышитые?) посохи, оканчивавшиеся перекрестьем, загнутым вверх как задняя часть седла. Они клялись на этом знаке и предоставляли гостеприимство тем, кто в нем нуждался. Вид их благочестия тронул мое сердце, ибо я никогда не видел такого рвения и набожности среди мусульман".

Однако, как обычно, в рассказах о другой стороне похвалы Усамы никогда не переходят установленных границ. В продолжении рассказа он упоминает о суфиях, которые числом и степенью набожности намного превосходят христианских монахов:

"В первый миг я думал, что там никого нет. Затем я увидел около сотни молитвенных ковриков и на каждом из них по суфию; их лица выражали мирную безмятежность, а тела - смиренную набожность. Это было обнадеживающее зрелище, и я вознес благодарность Всемогущему Богу за то, что среди мусульман было много людей, обладавших даже более ревностной набожностью, чем те христианские священники. До того я ни разу не видел суфиев в их обители, и я ничего не знал об их образе жизни".

Усама не может противостоять искушению и не привести наглядное и уничижительное сравнение, которое доказывает превосходство ислама.

Нет сомнения в том, что, по крайней мере, ко времени Саладина мусульмане уже знали о том, что франки ведут именно религиозную войну. Как пишет Ибн Шаддад:

"Каждый из двух врагов запродал свою жизнь за наслаждения будущей жизни, предпочитая жизнь вечную жизни этого мира".

Ал-Калкашанди, цитируя письмо, датированное 1190 г., говорит о франках:

"Каждый из них сам призвал себя [к джихаду], прежде чем его призвали".

Вполне очевидно, что когда франки впервые появились на Ближнем Востоке, мусульмане не имели никакого представления о том, зачем они пришли. В источниках часто упоминаются четко идентифицируемые зрительные элементы, ассоциирующиеся с франками, такие как кресты, Евангелие и священники. Однако постепенно знания мусульман о мировоззрении врага расширяются и начинают основываться на более надежных сведениях.

Ко времени отвоевания Иерусалима Саладином мусульманские писатели уже знают точку зрения франков на текущий конфликт и используют ее как ось, вокруг которой вращается мусульманская пропаганда 80-х гг. ХП в. Текст письма, якобы написанного Саладину самим Ричардом Львиное Сердце, приводится Ибн Шаддадом:

"Единственная тема сего [послания] - Иерусалим, Крест и Земля. Что касается Иерусалима, то мы верим, что не сдадим его, даже если будем повержены все до последнего человека. Что касается Земли, то она будет нам возвращена отсюда и до другого берега Иордана. Что касается Креста, то для вас это кусок дерева, не имеющий ценности. Для нас же он важен, так что пусть султан милостиво вернет нам его, и мы обретем покой и отдохновение от этого непрерывного труда".

Мусульманские пропагандисты признают, что франки обладают истинным религиозным пылом. В 585/1189-1190 г. Имад ад-дин цитирует письмо, которое было написано, дабы поднять правоверных мусульман на джихад. В нем он представляет рвение франков в деле их веры в качестве образца для слабеющего боевого духа мусульман. Он хвалит христиан за то, что они добиваются своих целей, проявляют храбрость и тратят свои богатства на нужды веры:

"Не осталось ни одного короля в их странах и на их островах, ни одного правителя или вельможи, который не старался бы поспеть за своим соседом в том, что касается войск, и не превзошел бы равного себе в усердии и прилагаемых усилиях. Они ни во что не ставят то, что приносят в жертву кровь своего сердца и жизнь, защищая свою религию... Они делали то, что делали, и жертвовали тем, чем жертвовали, только лишь затем, чтобы защитить того, кому поклоняются, и чтобы прославить свою веру".

Когда мусульмане захватили "Истинный Крест" в 583/1187 г., то похоже, что его роль как центрального символа для франков во время битвы стала понятной, по крайней мере, высокопоставленным мусульманам, таким как ал-Кади ал-Фадил и Имад ад-дин. Называя его Крестом распятия (салиб ас-салбут) Имад ад-дин говорит:

"Они сражаются под этим Крестом наиболее рьяно и стойко, и они рассматривают его как завет, на котором они основывают самые нерушимые и крепкие договоры".

МУСУЛЬМАНСКАЯ ПОЛЕМИКА И ПРОПАГАНДА О ХРИСТИАНСТВЕ ФРАНКОВ

Задолго до прихода франков, еще со времен Омеййадов, существовала устойчивая традиция публичных межконфессиональных диспутов и составления мусульманских сочинений, направленных против христианства. Так, надписи на Куполе Скалы, датирующиеся 72/691 г., направлены против христианских доктрин Боговоплощения и Троицы. Используя откровение Корана для своих полемических трактатов, мусульманские авторы, в первую очередь, сосредотачивались на христианских доктринах божественности Христа и Троицы.518

Взгляды мусульманских писателей периода Крестовых походов были основаны на этой традиции, но нам необходимо установить, до какой степени эти давние взгляды, сформировавшиеся после долгого знакомства с восточным христианством, претерпели изменения при длительном сосуществовании с пришельцами-крестоносцами.

Мусульманские полемические сочинения, направленные против христианства, не следует, однако, рассматривать изолированно, как некую отдельную пропагандистскую инициативу. Так, эпоха Мамлюков стала свидетелем бурного расцвета сочинений, осуждавших нововведения в мусульманской догматике и порядках Вторжения тюрок и монголов и присутствие новообращенных мамлюков в Египте и Сирии привели к возникновению острой необходимости определить "правильную" форму ислама. Сочинялись трактаты, порицавшие народные религиозные обряды, теософский суфизм, философию, ереси и нововведения.

Ибн Таймиййа, центральная фигура в этом споре, критиковал все это с присущей ему энергией. Кроме того, он был убежден, что "правильная религия" является основой для духовного благополучия и социальной стабильности мусульманской общины. Нападки на христианство стали продолжением его дебатов о природе истинного ислама и защиты его от кого бы то ни было. Вполне вероятно, что в мамлюкский период появилось значительное количество коптских прозелитов, которые привнесли в свою новую мусульманскую религиозную жизнь христианские традиции и образ мысли. Мусульманская точка зрения была такова, что подобных тенденций следовало избегать во что бы то ни стало.

Трактат Ибн Таймиййи против христианства, озаглавленный "Правильный ответ тем, кто изменяет религию Мессии", весьма обширен, и его можно рассматривать как наиболее всеобъемлющий труд подобного рода. Он написан в рамках разносторонней деятельности автора, направленной на защиту "истинной веры". Ибн Таймиййа пережил двойную катастрофу: Крестовые походы и монгольское вторжение в мусульманский мир, так что его нападки на христианство - как на его доктрины, так и на тех, кто им следует, - бескомпромиссно враждебны. Говоря о христианстве, он пишет:

"Они разделились на секты из-за вопроса о Троице и Единстве [божественной и человеческой природы Христа]; они разделились из-за вещей, в которые ни один разумный [человек] не мог бы поверить и о которых не повествует ни одно предание".

Ибн Таймиййа подвергает критике священников и монахов, включая патриархов, митрополитов и епископов, за их лицемерие по отношению к королям.

Особенно жестокой критике подвергается шарлатанство монахов. Хитростью, которая приписывалась христианам, было то, что они накладывали на глаза Девы Марии кухл, выдавая его за слезы:

"Они клали кухл (сурьму) в слабо текущую воду, которая затем медленно стекала по изображению Девы Марии и выходила из ее глаз. Люди думали, что это слезы".

Интересное свидетельство можно найти в сочинении, озаглавленном "Ответ зиммиям и тем, кто следует за ними", написанном автором конца XIII - начала XIV вв. Гази б. ал-Васити. В средневековом мусульманском мире существовало множество трактатов, в которых мусульманские и христианские богословы опровергают веру своих оппонентов.

Но этот труд ал-Васити важен потому, что был написан сразу же после изгнания крестоносцев. Вполне предсказуемо, что сочинение нацелено на доказательство превосходства ислама, и это делается при помощи наглядных примеров, относящихся как к ранним периодам мусульманской истории, так и ко времени самого автора. Сочинение это откровенно враждебно по отношению к коптам.

На первой странице своего трактата автор устанавливает очевидную связь между восточными христианами и крестоносцами. Он утверждает, что стремится сделать достоянием гласности тот ущерб, который христиане причинили исламу,

"страстно желая очистить дни возвышенного султаната [мамлюков] от их [христиан] скверны так же, как султанат стер с лица земли их сильные, хорошо защищенные королевства и их горделивые, высоко вздымающиеся замки".

Гази, резко высказываясь о вездесущих коптах, которых можно увидеть "в жужжании всякой мухи", обвиняет египетских христиан в том, "что они были шпионами лишенных ресниц татар" (то есть монголов) и платили выкупы за пленных крестоносцев - князей, богатых женщин и знатных людей - из Триполи. В целом тон этого сочинения оскорбительный и чрезычайно антихристианский. Эти истории одна за другой провозглашают двуличность и вероломство коптов, а в заключительной инвективе обвинения достигают кульминации:

"У многобожников [то есть христиан] есть четыре атрибута: недостаток веры, изобилие предательства, стремление обмануть мусульман и отчуждение друг от друга людей [истинной] веры".

Но антихристианская полемика появляется не только в трудах апологетического характера, писавшихся религиозными законоведами. Ценные свидетельства имеются также и в литературе других жанров.

Во времена Hyp ад-дина среди представителей суфийских и законоведческих кругов Алеппо, где идеи джихада были распространены особенно широко, был и персидский автор книги "Море драгоценных добродетелей", который посвятил целый раздел своего сочинения опровержению византийцев и франков. В первой главе этой части, озаглавленной "О беззакониях христиан", этот анонимный автор пишет:

"Самой удивительной вещью в мире является то, что христиане говорят, что Иисус божественен, что Он есть Бог, и затем говорят, что евреи схватили его и распяли. Как же может Бог, который не может защитить себя, защитить других?"

Такого рода аргументы не новы в мусульманской полемике против христианства, но тот факт, что они помещены в сочинение, представляющее собой духовное руководство правителю и написанное в жанре "княжих зерцал", необычен и, должно быть, является результатом прямой конфронтации с франками, которые упомянуты особо и поставлены в один ряд с византийцами.

Опровержение доктрины божественности природы Христа не лишено едкости:

"Любой, кто верит, что его Бог вышел из чрева женщины, вполне безумен; с ним не следует разговаривать, у него нет ни разума, ни веры".

Похоже, что автор либо сам посетил некую христианскую церковь, либо слышал о ней:

"В церкви они нарисовали изображение Иисуса, висящего на кресте; они приковали это изображение цепью к стене в тюрьме и еще одну подобную картину поместили в церкви, где было множество изображений".

Это сочинение содержит стандартные голословные утверждения о свободной жизни христианских женщин, напоминающие истории Усамы. Автор обвиняет христиан в том, что они позволяют женщинам без мужа предаваться блуду, утверждая, что христиане говорят:

"Женщина знает лучше о своих делах; ее интимные части тела принадлежат ей; если она пожелает, она может хранить их, а если пожелает, может дарить их".

Христианские судьи устанавливают цену за соитие и похоть следующим образом:

"Четыре филса за каждый акт соития, и один филе за каждое извержение семени". Автор также обвиняет христианских женщин в блуде со священниками по ночам и в том, что они не покрывают свои лица. Эти высказывания демонстрируют глубокое отвращение к христианам и презрение к ним, как за абсурдность их доктрин, так и за аморальный образ жизни, который происходит от ложного откровения.

РЕЛИГИОЗНОЕ ЛЕГКОВЕРИЕ ФРАНКОВ

Хроники содержат множество иллюстрирующих эту тему анекдотов. Даже победа франков могла быть использована как средство пропаганды при ретроспективном взгляде на последующее объединение и военные успехи мусульман. Знаменитая история о "Святом копье", найденном крестоносцами во время осады Антиохии мусульманами в 491/1098 г., используется некоторыми арабскими хронистами, которые приводят эту легенду в качестве примера легковерности христиан. Копье, которое, согласно западным источникам, послужило мощной объединяющей силой для потерявших боевой дух крестоносцев во время битвы под Антиохией, показано Ибн ал-Асиром (ум. в 630/1233 г.) как циничная хитрость некоего христианского монаха. Он заранее зарыл копье в церкви Святого Петра в Антиохии и пообещал франкам победу, если они найдут его, а затем отвел их в то место, где они смогли его обнаружить.

Позднее Ибн Тагрибирди (ум. в 874/1470 г.) расскажет похожую историю, описывающую тот же самый случай, но он покажет вовлеченным в обман франкского предводителя Сен-Жиля:

"Сен-Жиль, вождь франков, был хитер и коварен; он устроил вместе с монахом хитрость, сказав: "Иди и зарой это копье в таком-то месте. Потом скажи франкам, что видел во сне Мессию, который сказал: в таком-то месте зарыто копье, так пойди же и возьми его, ибо если ты найдешь его, то победа будет за тобой. Это мое копье". И тогда они постились три дня, молились и раздавали милостыню. Затем [монах] пошел к тому самому месту вместе с франками, и они искали его. Копье обнаружилось. Они восторгались, постились и раздавали милостыню, и вышли к мусульманам, и сражались с ними, пока не прогнали их от города".

В отличие от Ибн ал-Асира, который ничего не говорит об окончательной победе франков, которая, похоже, была связана с этой хитростью, комментарий Ибн Тагрибирди более честен:

"Удивительная вещь то, что франки, когда они вышли против мусульман, были ослаблены от голода, так что они даже ели падаль, а войска мусульман были очень сильны и не испытывали недостатка ни в чем; и [все же] они разгромили мусульман".

УСИЛЕНИЕ АНТИХРИСТИАНСКОЙ ПРОПАГАНДЫ ВО ВРЕМЕНА САЛАДИНА

Проблемы доктрины вышли во времена Саладина на первый план; полемика сосредотачивалась как обычно на двух ключевых вопросах: божественной природе Иисуса и Троице.

В первой проповеди, произнесенной во вновь отвоеванном Иерусалиме, Ибн Заки процитировал специально отобранные стихи Корана, в которых подчеркивалось единство Бога:

"Хвала Богу, который не брал Себе сына и у которого нет сотоварища в Его владычестве",- и саму суру Единства, самую сердцевину коранического послания:

Скажи: "Он - Бог - Един!

Бог вечный, которому молятся обо всем!

Он не родил и не был рожден.

И нет никого Ему равного!"

Это как раз те цитаты, которыми омеййадский халиф украсил изнутри Купол Скалы в 72/691 г. Вполне вероятно, что проповедь Ибн Заки, которую он произнес в мечети ал-Акса, рядом с Куполом Скалы, намеренно перекликалась с этими надписями и что некоторые из его слушателей обратили внимание на эти аллюзии.

Далее в своей проповеди Ибн Заки возвращается к нападкам на христианство. Описывая Иисуса как почитаемого пророка, он, тем не менее, всецело отрицает его божественность:

"Они точно неверные, кто говорит: Воистину Бог - Христос, сын Марии".

Противопоставленные друг другу символы ислама и христианства используются в письме ал-Кади ал-Фадила к халифу для того, чтобы произвести более сильное впечатление. Так, он пишет, говоря о Саладине:

"С их мест молитвы он сбросил крест и установил призыв на молитву. Алтари были заменены минбарами, а церкви превращены в мечети; люди Корана наследовали людям Креста".

ЗНАЧЕНИЕ ВЕЛИКОДУШИЯ САЛАДИНА ДЛЯ МУСУЛЬМАНСКОЙ ПРОПАГАНДЫ

У мусульман была долгая память. Когда Саладин триумфально вошел в Иерусалим спустя восемьдесят восемь лет после взятия города франками, в сердцах мусульман еще были живы события 1099 г. Искушение местью, призванной изгладить коллективную память об ужасе и позоре франкского завоевания, должно было быть очень сильно. Три или четыре поколения мусульман слышали о взятии Иерусалима крестоносцами в 1099 г., и важность этого события не только как политического или военного факта, но как позора и осквернения двух наиболее святых мест ислама глубоко отпечаталась в их умах.

Как повествует Ибн ал-Асир, Саладин сначала хотел отомстить франкам:

"Они [франки] согласись пойти на мирное соглашение и сдать Иерусалим Саладину. Поэтому они послали группу из своих знатных людей и вождей, чтобы просить о мире. Когда они сказали об этом султану, он отказался от соглашения с ними и сказал: "Я буду поступать с вами так, как вы поступили с его жителями, когда завоевали его в 492/1099 г., убивая и захватывая в плен и чиня подобные обиды"".

И все же для Ибн ал-Асира и других мусульманских хронистов, описывающих это событие, бескровный захват Саладином Иерусалима ценится как нечто несоизмеримо большее, нежели просто быстро подавленное искушение отомстить. Для них важно показать последующее великодушное поведение Саладина не только как его личное качество, но как демонстрацию морального превосходства мусульман над христианами, мусульманских ценностей над христианскими.

Таким образом, Саладин изображен как человек, хранящий верность своим обещаниям, который гарантировал франкам неприкосновенность и обеспечил безопасный проезд высокопоставленным дамам крестоносцев. Он показан как воплощение рыцарства и мусульманской чести:

"Когда Великий патриарх франков уехал - одному Богу известно с каким количеством ценностей, взятых из церквей, включая Купол Скалы, ал-Акса и церковь Отбросов, 540 и [еще] у него [лично] было немалое количество денег, - Саладин не чинил на его пути никаких препятствий. Ему [Саладину] посоветовали отобрать то, что у [патриарха] было с собой, чтобы увеличить тем самым силы мусульман, но он сказал: "Я не буду действовать предательски по отношению к нему"".

ЗНАЧЕНИЕ ЦЕРКВИ ГРОБА ГОСПОДНЯ

Старая игра слов с названием этой церкви, называемой по-арабски "церковью Воскресения" (канисат ал-кийама), но высмеиваемой мусульманами с VII в. как "церковь Отбросов" (канисат ал-кумама), была в полной мере использована для развенчания франков в XII-XIII вв.

Ал-Харави посетил Иерусалим в 569/1173 г. и написал об этой церкви:

"Что касается мест паломничества христиан, то самое важное из них - это церковь Отбросов... У христиан там расположена гробница, которую они называют гробницей Воскресения (кийама), потому что они считают, что на этом месте произошло воскресение Мессии. На самом деле это место было "Отбросами" (кумама), местом отбросов, потому что там выбрасывали мусор со всей окрути; это было место за пределами города, где отрезались руки злодеям и распинали воров: так гласит Евангелие. Но Бог один знает истину".

Советник Саладина, ал-Кади ал-Фадил, знал, каковы были религиозные цели прихода франков в Иерусалим. В своем знаменитом триумфальном письме халифу от имени Саладина он говорит о

"королях, носящих кресты, группах людей из-за моря, толпах различных видов неверных";

их целью было

"освободить Гроб и восстановить [церковь] Отбросов (кумама)".

Саладин решил не разрушать церковь Гроба Господня в 583/1187 г., хотя некоторые из мусульман, более фанатичные, чем он, настаивали на том, чтобы он это сделал. Своей, как обычно гиперболической, рифмованной прозой Имад ад-дин ал-Исфахани пишет:

"Он [Саладин] советовался со своими людьми о ней [церкви Гроба Господня]. Среди них были те, кто предлагал, чтобы ее строения были уничтожены, ее следы стерты, чтобы путь для посещения ее был скрыт, статуи ее убраны со своих мест, ее заблуждения изглажены, ее светильники погашены, ее Евангелия уничтожены, ее искушения устранены, а ее утверждения обличены как лживые".

Эти советники продолжали говорить о том, что когда здание будет разрушено, оно перестанет быть центром христианского паломничества:

"Франки перестанут стремиться совершить туда паломничество, и таким образом мы сумеем достичь с ними мира".

Однако на Саладина, очевидно, повлияли те, кто говорил, что церковь должна быть оставлена в неприкосновенности, аргументируя это невозможностью остановить приход франков в Иерусалим,

"так как то, что они почитают, есть святость Иерусалима, из которого церковь Отбросов всего лишь самое благородное место".

Имад ад-дин прекрасно осведомлен о важности этого места для франков. В уста франков, защищавших церковь Гроба Господня, он вкладывает следующие слова:

"Они сказали: "Мы умрем у подножия гробницы нашего Господа, и мы отойдем в мир иной, не испытывая страха, что она уйдет от нас. Мы будем защищать ее, и мы будем сражаться за нее. Мы не имеем иного выбора, кроме как сражаться"".

Во время самого сражения франки выказывают те же чувства. Церковь для них - символ, за который они сражаются:

"Каждый из нас стоит двадцати... Мы вызовем конец света, защищая [церковь] Воскресения (кийама)".

Имад ад-дин идет еще дальше. В специально разделе, озаглавленном "Рассказ о церкви Отбросов" он развивает свои взгляды на христианство франков. Он целиком и полностью осведомлен о том, что франки тоже готовы и даже жаждут пролить свою собственную кровь, защищая свою веру и свой священный памятник. Сама честь фраков связана с защитой церкви Гроба Господня. В ней, как он говорит, находится место Распятия; в ней множество картин и скульптур:

"В ней есть картины разговаривающих апостолов, святых, дающих наставления, монахов в своих кельях, священников в своих приходах, волхвов с их веревками,549 священников и их заблуждений; изображения Богоматери и Господа, храма и места Рождества, стола и рыб... ученика и учителя, колыбели и младенца, говорящего из колыбели, изображения барана и осла, рая и геенны огненной, [церковных] колоколов и законов. Они говорят, что именно в нем [в Иерусалиме] Мессия был распят, жертва была принесена, божество воплотилось, и человеческое обожилось.

Для христиан эта цепь деталей, связанных с христианством, показалась бы мешаниной из правды, полуправды и ошибочных представлений; но на самом деле это прекрасное отображение того, как мусульмане в XII в. представляли себе религию врага. Этот пассаж показывает христиан и христианство сквозь призму мусульманских народных представлений. Это поражающее воображение перечисление деталей христианства вовсе не выдает "недостаток настоящей осведомленности у мусульманского автора", как предполагал Габриэли.

Скорее это представление о христианстве, основывающееся на откровении Корана (Иисус, говорящий из колыбели, маги с их веревками), на которое накладывается сильное мусульманское предубеждение против христианских традиций, внешне выраженных в храмовой живописи, монашестве и церковных колоколах.

ВЗГЛЯДЫ МУСУЛЬМАН НА ИНСТИТУТ ПАПСТВА И ПРЕВОСХОДСТВО ХАЛИФАТА

Ибн Басил излагает якобы имевшую место беседу Фридриха II и некоего мусульманского сановника по имени Фахр ад-дин б. аш-Шайх. Это дает Ибн Василу великолепную возможность провести неблагоприятное для папы сравнение с халифом и вложить его в уста франкского правителя. Фридрих расспрашивает о халифате, и Фахр ад-дин отвечает:

"Он - сын дяди нашего Пророка - да пребудут над ним мир и благословение! Он [халиф] получил халифат от своего отца, а его отец получил его от своего отца, и халифат был непрерывен в доме Пророчества (то есть в семье Пророка), не покидая их".

В ответ Фридрих нападает на традиции папства и превозносит достоинства системы халифата:

"Император сказал: "Что за хорошая это вещь (то есть халифат)! Но те люди ограниченного ума, а именно франки, берут невежественного и неумного человека из навозной кучи, нет никакой связи между ним и Мессией, и они делают его халифом над ними, занимающим над ними место Мессии, в то время как ваш халиф - потомок дяди вашего Пророка, и он - личность наиболее достойная своего положения".

Нет нужды интерпретировать этот пассаж как передачу точных слов Фридриха II, да и вообще крайне сомнительно, чтобы он мог сказать это. Ибн ал-Фурат, который основывается на свидетельствах Ибн Васила, также уделяет внимание рассмотрению роли папы:

"Ты должен знать, что среди франков папа - халиф Мессии, место которого он занимает. У него есть власть делать вещи законными и незаконными... Он - тот, кто утверждает и коронует королей, и, согласно франкскому закону, именно через него они могут быть надлежащим образом назначены".

Достоинство этих пассажей заключается, скорее, в том свете, который они проливают на отношение мусульман к папству.

ПРОПАГАНДИСТСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ ПЕРЕПИСКИ МУСУЛЬМАНСКИХ ПРАВИТЕЛЕЙ

Мы уже видели, какова была важность официальных писем, составленных от имени Саладина и посланных халифу, королям франков и другим властителям. Множество подобных писем сохранилось от мамлюкской эпохи, когда канцелярским навыкам придавалось важное значение.

Особым приемом Бейбарса была рассылка язвительных писем своим противникам.

В 666/1268 г. он написал письмо Боэмунду VI, объявляя о своих намерениях относительно Антиохии. Часть его пламенной риторики затрагивает и христианство:

"Если бы ты увидел твои церкви разрушенными, твои кресты распиленными на части, страницы Евангелий валяющимися, гробницы патриархов обрушенными, если бы ты увидел, как твой враг, мусульманин, попирает святая святых, как монах, священник и диакон приносятся в жертву на алтаре,... а церкви Св. Павла и Св. Петра снесены и разрушены, ты бы сказал: "Боже, о если бы я превратился в прах,2 если бы я не получал письма, которое рассказывает мне об этом ужасном бедствии!""

УРОВЕНЬ МУСУЛЬМАНСКОЙ ПОЛЕМИКИ О ФРАНКСКОМ ХРИСТИАНСТВЕ

Сиван негативно высказывается об интеллектуальном уровне полемики мусульман с христианами. Он критикует мусульманских мыслителей того времени за то, что они не смогли подняться над примитивными лозунгами и обратиться к действительным причинам антагонизма между двумя религиями. По его мнению, не было высказано никаких новых доводов и не состоялось никакой настоящей дискуссии, которая могла бы дать полемике развитие. Лишь одно сочинение, написанное для Саладина Мухаммадом б. Абд ар-Рахманом ал-Катибом, судя по его названию ("Драгоценная жемчужина о достоинствах мусульман и недостатках многобожников"), представляло собой действительно полемический трактат, но оно не сохранилось.

Сиван делает вывод, что такое отсутствие настоящей интеллектуальной полемики обусловлено тем, что ислам в то время пребывал "в полном застое". Это суждение слишком резкое и далекое от реальности.

С другой стороны, нет никакой гарантии, что труд ал-Катиба, о потере которого сожалеет Сиван, действительно поднимался над обычным уровнем антихристианской полемики, который демонстрируют другие мусульманские источники. Они озабочены решительной пропагандистской кампанией, которая велась в то время, и мусульманские мыслители, такие как ас-Сулами, ал-Кади ал-Фадил, Имад ад-дин и Ибн Таймиййа, так же как их христианские противники, не имели ни времени, ни желания углубляться в тонкости теологических различий между исламом и христианством. Как уже упоминалось ранее, для них ислам был окончательным откровением, которое включило в себя и усовершенствовало все предыдущие.

Первоначально мусульмане, естественно, были введены в заблуждение тем фактом, что франки пришли теми же путями, которые ранее использовали византийцы, вторгавшиеся в Северную Сирию, и, прошло какое-то время, прежде чем мусульмане поняли, что имеют дело с христианским врагом иного сорта. Но даже тогда, когда их познания о франках стали более глубокими, мусульмане продолжали придерживаться своих старых полемических позиций относительно христианства.

Немного возможностей было использовано мусульманскими авторами, чтобы провести сравнение между двумя религиями. Некоторые традиции и идеи христиан были восприняты как нечто само собой разумеющееся; они не использовались ни в целях пропаганды, ни даже в свете любопытства к религии "другого". Усама, например, говорит о том, как проехал мимо франков, которые прибыли для паломничества в Левант, и использует слово хаджж (йахуджжа 558), но далее он не сравнивает и не противопоставляет обряды христианского и мусульманского паломничества. Более того, хотя и было известно, что франки сражаются под знаком креста, но не видно, чтобы мусульманские писатели провели параллели между этим явлением и концепцией джихада.

Ислам определял мусульманское общество, общину, которая, как это удачно выразил Ходгсон,

"вероятно, более всех преуспела в построении для себя абсолютного общества, четко отграниченного от всех остальных культур, существовавших до него или лежащих за пределами его границ".

Эта глава показала, что приход франков в мусульманский мир и близкое соседство с ними не изменили древних и глубоко укоренившихся этнических стереотипов, которые сформировались у мусульман ранее. Также и личное наблюдение того, как франки исполняют обряды своей религии, не изменило взглядов мусульман на христианство. Наоборот, старые догматические антихристианские аргументы приобрели еще большую силу.

Мы уже видели, что трудно определить, какими были самые ранние представления о франкском христианстве. Однако маловероятно, чтобы даже более поздние мусульманские авторы интересовались этим вопросом настолько, чтобы проводить сравнения или отмечать тонкие различия в догматах или отношениях между христианством франков, религией "восточных христиан", с которыми они жили бок о бок на протяжении столетий, или же верой хорошо знакомого им христианского врага - Византии.