Генри Чарлз Ли Возникновение и устройство инквизиции

Глава VI. Нищенствующие монахи

Высшее духовенство полагалось почти исключительно на силу, но этого было мало, чтобы снискать доверие и уважение народа. На самых низших ступенях церковной иерархии стояли люди, видевшие яснее и имевшие более высокие идеалы; они знали все трещины здания и в своей скромной среде искали средства заделать их. Энтузиазм, с которым всюду встречали их призыв, показывает, как сильно чувствовалась в народных массах потребность в церкви, которая более соблюдала бы заветы своего Божественного Основателя.

Фульк из Нейльи был неизвестный малообразованный священник, но при этом глубоко убежденный, что забота о душах людей обязывает его на тяжелый подвиг проповеди веры. Иннокентий III дал ему разрешение проповедовать публично. Первый успех не оправдал ожиданий, но скоро ему все-таки удалось найти дорогу в сердца людей. Легенда объясняет внезапное торжество его проповеди наитием Святого Духа, давшим ему, кроме того, и дар творить чудеса. Говорили, что Фульк возвращал слух глухим, зрение слепым и поднимал на ноги разбитых параличом. Народ считал его святым, но он не был аскетом; в эпоху, когда умерщвление плоти считалось неизбежным спутником святости, он с удовольствием ел все, что ему давали, и не соблюдал канунов праздников. К тому же он был страшно вспыльчив и легко посылал к Сатане в когти тех, кто отказывался слушать его, и все были убеждены, что эти несчастные осуждены на скорую смерть. Тысячи грешников стекались слушать его и вступали на путь лучшей жизни, где, впрочем, вели себя не особенно строго. Фульк так успешно обращал на путь истины падших женщин, отрекавшихся под влиянием его проповеди от мира, что исключительно для них был основан в Париже монастырь Св. Антония. Он обратил также много катаров; и только благодаря ему удалось найти в пещере Феррика, известного ересиарха из Нивернэ, и сжечь его живым. Особенно строго относился Фульк к распущенности духовенства и из-за этого даже оказался в тюрьме; впрочем, ему удалось освободиться без всякой посторонней помощи.

В 1198 году папа Иннокентий III, более занятый завоеванием Святой земли, чем пробуждением душ, обратился к Фульку с просьбой проповедовать крестовый поход. Фульк принялся за это с обычным своим рвением; и только благодаря ему Болдуин Фландрский и другие князья подняли крест; утверждали даже, что он собственноручно возложил священный символ на одежды 200 000 пилигримов, преимущественно останавливаясь на бедных, так как богатых он не считал достойными этого. Таким образом, Латинская империя, явившаяся результатом крестового похода, в значительной степени была созданием Фулька. Злые языки, но, конечно, без всякого основания утверждали, что он припрятал огромные суммы, собранные благодаря его увлекательному красноречию; достоверно одно, что христиане, сражавшиеся в Палестине, никогда не получали столько денег, как при Фульке; деньги им оказались особенно кстати, когда понадобилось восстанавливать стены Тира и Птолемаиды, разрушенные землетрясением. Умер Фульк в Нейльи в мае 1202 года, в то самое время, когда выступили в поход крестоносцы, которых он должен был сопровождать; все свое имущество он завещал пилигримам.

Совершенно не походил на Фулька каталонец Дурандо из Уэски. Он был одним из вождей вальденсов, но после диспута 1207 года в Памье с епископами Осмы, Тулузы и Консеранса обратился в католичество и посвятил себя обращению заблудших душ. Он писал трактаты против ереси и составил проект основания ордена, который служил бы образцом нищеты и бескорыстия и занялся бы проповедью веры; орден этот должен был сражаться с еретиками таким же духовным оружием, которым еретики отвращали людей от церкви. Иннокентий III после беседы с Дурандо одобрил его план. Большинство членов новой корпорации составилось из духовных лиц, уже раньше истративших все свое имущество на добрые дела. Отрекаясь от мира, они давали обет жить в самом строгом целомудрии, спать на голых досках, за исключением случаев болезни, молиться семь раз в день и соблюдать свои особые посты, кроме установленных церковью. Нищета возводилась в основное правило; никто не должен был думать о завтрашнем дне; никто не должен был принимать подарков золотом или серебром, разрешалось лишь принимать самое необходимое из пиши и одежды. Одежда была избрана белого или серого цвета с сандалиями, чтобы отличаться от вальденсов. Более ученые должны были проповедовать и обращать еретиков, но не обличать пороки духовенства; остальные должны были заниматься физическим трудом, чтобы уплатить церкви все десятины и иные приношения, которые она требовала. Забота о бедных должна была стать одной из самых главных обязанностей нового ордена. Они имели право избирать своего начальника и не были подсудны суду прелатов. Орден бедных католиков — как они назывались — заключал в себе все то, что позднее было принято св. Домиником и св. Франциском. Это было началом великих нищенствующих орденов. В 1209 году Дурандо основал общины в Арагоне, Нарбонне, Безье, Узесе, Каркассоне и Ниме. Папа оказал Дурандо особое благоволение, разрешив светским членам его ордена не поднимать оружия против христиан и не давать присяги на светских судах, если это было совместимо с правосудием и с правами сюзеренов. Тем не менее после 1212 года о бедных католиках почти не упоминается.

Совершенно иной успех имел Доминго де Гузман, которого римская церковь чтит как самого великого из своих подвижников. Он родился в 1170 году в Каларуэге в Старой Кастилии. Десять лет учения в университете в Паленции сделали из него ученого богослова, и он во всеоружии вступил на миссионерскую стезю, которой посвятил всю свою жизнь. Вступив в капитул в Осме, он вскоре занял там место субприора, и в этом звании встретили мы его сопровождающим своего епископа, который с 1203 года немало потрудился в качестве миссионера в Лангедоке. Биографы Доминика сообщают, что особый случай натолкнул его на путь апостольской деятельности во время первого путешествия: ему пришлось остановиться в доме одного тулузского еретика, которого за ночь он обратил в истинную веру; первый успех, а равно неожиданное открытие, что зло распространилось очень широко, определили его деятельность. Когда в 1206 году епископ Диего отослал свою свиту, а сам остался проповедовать Евангелие, то он удержал при себе одного только Доминика, а когда умирающий Диего отправился домой в Испанию, то Доминик остался в Лангедоке и сделал его ареной своей деятельности.

Предание рисует Доминика одним из главных орудий падения альбигойской ереси, но, насколько известно из истории, его влияние было почти незаметно, хотя он был в числе тех, кому легат, с соизволения папы Иннокентия, разрешил в 1207 году проповедовать. Его организаторский талант проявился в основании монастыря в Пруйле. Одним из наиболее действенных средств, при помощи которых еретики распространяли свое учение, было основание бесплатных учебных заведений для бедных девушек из хороших семей; чтобы побить еретиков их же собственным оружием, Доминик выработал около 1206 года проект подобного заведения для католиков и осуществил его при помощи Фулька Тулузского. Пруйль сделался скоро богатым монастырем, который гордился тем, что он был колыбелью доминиканского ордена.

О следующих восьми годах жизни Доминика нам ничего не известно. Исторические сведения о нем начинаются снова после того, как сражение при Мюрэ разрушило все надежды графа Раймунда и казалось, что наступило торжество католичества и открылось широкое поле для мирного обращения еретиков. В 1214 году ему шел уже сорок пятый год и он находился в полном расцвете сил, но им ничего еще не было сделано такого, что предвещало бы его будущую славу. Рассказы о постоянных аскетических подвигах Доминика могут быть преувеличены. Но несомненно, много верного в легендах о его беспредельной доброте и любви к ближнему; будучи еще студентом, он во время голода продал все свои книги, чтобы помочь несчастным; если бы Господь не остановил Доминика, он продал бы в рабство самого себя, чтобы выкупить у мавров одного пленника, о котором очень горевала его сестра. Справедливы ли или нет эти рассказы, но они прекрасно раскрывают тот идеал, который проповедовал Доминик. Еретики Лангедока, беспомощные, были распростерты у ног Монфора, представляя легкую добычу для хищников; но в проекте Доминика говорилось только о мирном обращении. Он видел обязанность церкви в том, чтобы наставлять и убеждать, — обязанность, которой она так долго пренебрегала.

Все взоры были тогда обращены на Латеранский собор, которому предстояло решить участь Южной Франции. Фульк, отправляясь в Рим, захватил с собой Доминика, чтобы получить от папы утверждение новой монашеской общины. Иннокентий, как гласит предание, колебался, но колебания его были рассеяны сновидением: он видел во сне, что Латеранская базилика пошатнулась и уже была готова упасть, когда какой-то человек, в котором он узнал смиренного Доминика, поддержал ее своими сильными плечами. После этого Иннокентий одобрил план создания нового ордена с условием, что Доминик и его братия примут устав одного из существующих орденов.

Вернувшись, Доминик собрал свою братию. Последняя состояла тогда из шестнадцати человек, пришедших с разных сторон — из Кастилии, Наварры, Нормандии, Северной Франции, Лангедока, Англии и Германии: поразительное доказательство могущества церкви, стиравшей и уничтожавшей все национальные различия перед религиозным идеалом. Эта монашеская община приняла устав регулярных каноников св. Августина, к которым принадлежал Доминик, и избрала аббатом Матвея Гальского; он был первым и последним, носившим это звание, так как внутреннее устройство ордена в дальнейшем изменилось. Орден делился на провинции, и каждая из них находилась в ведении своего провинциального приора; все приоры зависели от одного генерала. Все должности были выборными; существовали правила для заседаний капитулов, как провинциальных, так и общих. Всякий монах был обязан во всем повиноваться старшему по должности. Как солдат на действительной службе, он мог быть во всякое время послан на дело, если того требовал интерес церкви или ордена. Братья действительно были как бы воины рати Христовой; они не обрекали себя, как монахи других орденов, на созерцательную жизнь за стенами монастыря; наоборот, они должны были жить среди мирян, и их готовили к этому; они хорошо умели убеждать других, были сведущи в богословии и риторике и готовы на все решиться и все перенести в интересах воинствующей церкви. Братьями-проповедниками их назвал сам папа Иннокентий.

В первоначальном уставе ордена не было обета бедности. Он был принят в 1220 году, а в основные правила ордена был внесен только в 1228 году. С этого времени братьям-проповедникам запрещалось приобретать земли или арендные статьи, предписывалось не просить никогда ни у кого денег и вменялось в «великое прегрешение» хранить при себе ценные вещи. Сам Доминик в этом отношении служил примером крайней строгости. Он умер в Болонье в 1221 году на постели брата Монета и в его одежде, так как своей постели у него не было, а его единственная одежда износилась до нитки.

В год смерти Доминика орден уже насчитывал шестьдесят монастырей и был разделен на восемь провинций — Испания, Прованс, Франция, Англия, Германия, Венгрия, Ломбардия и Романья. Смерть его не задержала движения могущественной машины, им построенной и пушенной в ход. Повсюду самые образованные люди эпохи надевали на себя доминиканскую рясу; повсюду пользовались они уважением и почетом. Папство скоро оценило их заслуги, и мы вскоре уже встречаем их среди выдающихся деятелей курии. В 1243 году ученый Гуго Вьенский первый из доминиканцев был избран в кардиналы, а в 1276 году доминиканец Петр из Тарентезы оказался на престоле св. Петра под именем папы Иннокентия V.

Однако тот факт, что канонизация Доминика последовала не скоро после его смерти, показывает, что он произвел на современников не такое сильное впечатление, как уверяют его ученики. Он умер в 1221 году, и лишь 3 июля 1234 года папская булла причислила его к лику святых. Его великий соратник, или, вернее, соперник, Франциск, умерший в 1226 году, был канонизирован уже через два года после смерти, в 1228 году; молодой францисканец Антоний Падуанский умер в 1231 году, а был канонизирован в 1233 году; 12 апреля 1252 года был убит доминиканец св. мученик Петр, 31 августа был поднят вопрос о его канонизации, и не прошло года после его смерти (25 марта 1253 года), как он был уже признан святым. Тот факт, что между смертью и канонизацией Доминика протекло тринадцать лет, показывает, по-видимому, что его выдающиеся заслуги были оценены не сразу.

Если св. Доминик был деятельным и опытным миссионером, то св. Франциск, в миру Джованни Бернардоне, являлся аскетом-созерцателем. Он был сыном богатого купца в Ассизи, который предназначал его к коммерческой деятельности. Но когда ему исполнилось двадцать лет, опасная болезнь резко изменила его характер, он перестал предаваться жизни молодежи своего круга и посвятил себя делам благотворительности; он раздавал все, что мог, и отец обеспокоился, как бы он не пустил по ветру семейные накопления. Убедившись, что сына не переделать, он привел его к епископу, чтобы юноша перед духовным лицом отрекся от наследства. Франциск исполнил это, а чтобы сделать свое отречение более полным, он снял с себя все одежды, за исключением власяницы, которую носил для умерщвления плоти. Чтобы прикрыть его наготу, епископ должен был подарить ему старый крестьянский плащ.

С того дня Франциск повел скитальческую жизнь нищего, которая, впрочем, давала ему такие доходы, что на собранную милостыню он мог восстановить четыре пришедшие в упадок церкви. Все мысли Франциска были направлены к трудам для собственного спасения, терпя добровольное нищенство и служа ближним, даже прокаженным; слава о его святости распространялась быстро. Вскоре к нему присоединились другие, и в конце концов образовалась группа из восьми человек. Тогда Франциск объявил, что настал час идти в мир проповедовать Евангелие, и они разошлись по двое во все стороны горизонта. Когда они сошлись снова, то к ним добровольно присоединились еще четверо; тогда Франциск выработал им устав, и все двенадцать, как говорит францисканское предание, чтобы получить признание от папы, явились в Рим, где в это время заседал Латеранский собор. Советники папы были сильно против основания нового ордена, но красноречие и серьезная убежденность Франциска увлекли папу; устав был одобрен, и братьям было разрешено идти проповедовать слово Божье.

В первое время они должны были зарабатывать себе пропитание личным трудом; прошение милостыни им разрешалось только в случае крайней нужды. Братья после некоторых колебаний посвятили себя евангельской проповеди, и вскоре францисканский орден стал одной из наиболее могущественных организаций христианского мира. Когда в 1221 году Франциск созвал первое общее собрание ордена, то присутствовало от трех до пяти тысяч, причем среди собравшихся были один кардинал и несколько епископов; на капитуле 1260 года орден разделили на тридцать три провинции и три викариата (наместничества), всех настоятельств было в нем сто восемьдесят два. К этому времени орден проник уже во все католические и даже в окрестные страны. Минориты (меньшие братья), как они сами называли себя, настолько отличались от всех существовавших в церкви монашеских орденов, что, например, в Германии и Венгрии их поначалу приняли за еретиков и изгнали. Во Франции их из-за строгости жизни сочли за катаров. В Испании пятьсот миноритов умерли мученической смертью. После этого возникла необходимость как-то оградить братьев от преследований, и Франциск составил новый устав, менее строгий, чем первый, и представил его папе Гонорию IV. Папа одобрил его, сделав, однако, некоторые изменения, но Франциск наотрез отказался менять что-либо в своем уставе, утверждая, что все пункты его продиктованы самим Иисусом Христом, и устав был принят в первоначальном виде.

Этот устав очень прост; в сущности, это не что иное, как краткое толкование клятвы, которую давал всякий брат в том, что будет жить по Евангелию в послушании, в целомудрии, в нищете. Всякий желавший вступить в орден должен был раздать свое имущество бедным; если то было невозможно, то достаточно было одного желания сделать это. Всякий мог иметь только самую необходимую грубую и дешевую одежду, обувь могли носить только те, кто совершенно не мог без нее обойтись. Все должны были странствовать пешком. Никто не должен был брать денег, ни сам лично, ни через третье лицо; только министры (главные провинциалы) могли брать деньги на уход за больными и покупку одежд, в особенности в странах с суровым климатом. Работа строго предписывалась всем способным к физическому труду; но вознаграждение за нее нельзя было брать деньгами, а лишь тем, что было необходимо братьям. Устав требовал полной нищеты и полного самоотречения и повиновения. Глава ордена — генерал-министр выбирался провинциальными министрами, которые могли сместить его, если этого требовали интересы ордена. Разрешения на проповедь давались генералом, но никто из братьев не имел права проповедовать в епархии без разрешения местного епископа.

Нищенствующие монахи явились в христианстве как бы откровением. Оказывается, было немало людей, готовых отречься от всех прелестей жизни и пойти по стопам апостолов, чтобы обращать грешников и неверных, будить заснувшую совесть, наставлять людей темных и нести всем спасение; одним словом, было немало людей, готовых безвозмездно делать то, чего не делала церковь за тысячи привилегий и за несметные богатства. Странствующие пешком по всей Европе под палящими лучами солнца или под холодным ветром, отвергающие подаяние деньгами, с благодарностью принимающие черствый кусок хлеба, часто переносящие голод с молчаливым смирением перед волей Бога, не заботящиеся о завтрашнем дне, неустанно занятые делом спасения душ от когтей Сатаны, стремящиеся поднять человека над мелочными дрязгами повседневной жизни, всегда приходящие на помощь людям в их слабостях и вносящие в их мрачную душу небесный свет — вот в каком виде предстали первые доминиканцы и францисканцы перед людьми, привыкшими видеть в священнике и монахе человека суетного, алчного, чувственного, думающего только об удовлетворении своих желаний. И нет ничего удивительного, что подобное явление в значительной степени содействовало возрождению в людях веры в христианство, столь сильно пошатнувшейся; нет ничего удивительного, что оно распространило по всему христианскому миру надежду на близкое возрождение церкви — надежду, которая давала терпение переносить ее лихоимство и помешала вспыхнуть всеобщему восстанию, которое изменило бы характер современной цивилизации.

Нет ничего удивительного также и в том, что народ окружал нищенствующих монахов любовью и поклонением и люди, проникнутые искренним убеждением, стремились в их ряды. Народная благотворительность так щедро одаряла их, что можно было опасаться за сохранение их основного обета бедности. Самые высокие и благородные умы видели в образе нищенствующего монаха осуществление своих лучших стремлений. Всякий раз, когда в XIII веке человек поднимался над своей средой, его почти наверняка можно найти в одном из нищенствующих орденов.

Организаторские таланты Франциска и Доминика сказались также в создании терциариев — людей, которые принимали на себя обеты и жили в соответствии с духовностью своего ордена, но не покидали мир. Франциск обладал красноречием, проникавшим в сердца слушателей; однажды проповедь его произвела такое глубокое впечатление, что все население города, где он был — мужчины, женщины и дети, — умоляли принять их в орден. Так как это было совершенно невозможно, то он выработал устав, который дозволял лицам обоего пола, не выходя из мира, следовать спасительному учению и присоединиться к ордену, который, в свою очередь, обещал им свое покровительство. Из ограничительных обязательств, налагаемых этим уставом на таких последователей, самым значительным было запрещение прибегать к оружию, за исключением тех случаев, когда приходилось поднимать его на защиту римской церкви, христианской веры и своих собственных земель. Проект был одобрен папой в 1221 году; официальным названием нового установления было «братья и сестры покаяния», но в народе оно стало известно под именем Третьего ордена миноритов или францисканцев. Подобную общину создал и Доминик, дав ей более вызывающее название — «милиция Иисуса Христа». Эта идея была замечательно плодотворна: она в известной мере позволила реорганизовать церковь, уничтожив часть преград, отделявших мирян от духовных лиц; она дала огромную силу нищенствующим орденам, привлекая в их ряды множество ревностных и серьезных людей наряду с теми, которые под влиянием менее возвышенных побуждений искали их протекции и желали пользоваться плодами их влияния. Терциариев того и другого вида мы находим во французском королевском доме, где и Людовик Святой, и Екатерина Медичи принадлежали к Третьему ордену св. Франциска.

Все благоприятствовало нищенствующим орденам. Папский двор скоро увидел в них более действенное, чем все прежние, средство для подчинения всех христианских земель Святому престолу; эти ордена были призваны уничтожить независимость местных прелатов, сломить светских врагов папства и стать звеном между народом и наместником св. Петра. Им были предоставлены всевозможные привилегии и льготы, и, наконец, Григорий IX и Иннокентий IV целым рядом булл от 1240 и 1244 годов сделали их совершенно независимыми от местных церковных властей. Древний канон гласил, что отлучение от церкви или анафема могли быть сняты только тем, кто наложил их; этот канон был изменен в пользу нищенствующих монахов. Члены каждого ордена были ответственны теперь только перед своими высшими чинами и в своих бесконечных странствиях по всей Европе могли отныне подрывать могущество и влияние местных духовных властей, противопоставляя им всемогущество Рима, непосредственными представителями которого они являлись.

Отмена подсудности нищенствующих монахов местным судам порождала казусы. Например, когда в 1435 году легаты, посланные Базельским собором, прибыли в Брюнн, чтобы уладить соглашение с гуситами, они застали все население в страшном возбуждении: доминиканский провинциал соблазнил монахиню своего ордена и она только что родила; против же провинциала не было принято никаких мер. Легаты приговорили виновного к лишению сана и к заключению на всю жизнь в тюрьму на хлеб и на воду, но приговор этот не был приведен в исполнение, поскольку было сочтено, что провинциал не подлежит юрисдикции легатов.

Но, как бы то ни было, отныне Святой престол имел в своем распоряжении собственную армию, всецело преданную интересам Рима. В 1241 году Григорий IX дал братьям право свободно жить среди отлученных и принимать от них содержание и пищу. Таким образом, они могли проникать всюду и служить тайными лазутчиками даже во владениях тех, кто был враждебно настроен против папства. Никогда человеческая изобретательность не создавала более грозной силы, ибо монахи были глубоко убеждены в правоте своего дела, а окружавший их ореол высшей святости повсюду обеспечивал им расположение и поддержку народа и давал большое преимущество в постоянных спорах с местными священниками.

Сила новой армии в войне Святого престола с его светскими врагами подверглась испытанию в борьбе пап с Фридрихом II. В 1229 году всех францисканцев изгнали из Неаполитанского королевства как папских лазутчиков, возмущавших подданных императора. В 1234 году в Англии они собирали деньги для папы на продолжение борьбы с Фридрихом. Когда Григорий на Пасху 1239 года отлучил императора от церкви, он поручил донести свой эдикт до народа францисканцам. А когда Лионский собор в 1244 году низложил Фридриха, то огласить это решение было поручено доминиканцам. Фридрих всегда утверждал, что заговор на его жизнь в 1244 году был делом францисканцев, которые тайно проповедовали крестовый поход против него в его же собственных землях. Когда папе разными интригами удалось в 1246 году избрать вместо Фридриха римским королем Генриха Распе Тюрингенского, Иннокентий IV повелел францисканцам всемерно защищать его интересы. В 1248 году братья обоих орденов были снова посланы сеять смуту среди подданных Фридриха. Император ответил на это повелением не изгонять, как прежде, а сжигать нищенствующих. Однако нищенствующие монахи продолжали проповедовать крестовый поход против Фридриха, а после его смерти против его сына Конрада.

Со временем нищенствующие монахи начали вместо епископов сообщать народу папские распоряжения или приводить их в исполнение. Они представляли сеть невидимой полиции, охватившую всю Европу. Раньше, когда поступала в Рим жалоба на злоупотребления какого-либо прелата, составляли комиссию из двух-трех епископов или местных аббатов и поручали ей произвести следствие и представить отчет или реформировать церковь или монастырь, где было обнаружено злоупотребление. Вскоре эти важные обязанности стали поручаться одним только нищенствующим монахам, через которых папская власть давала знать о себе во всех епископских дворцах и во всех аббатствах Европы.

Нетрудно понять, что эта роль следователей, навязанная нищенствующим монахам, вызвала столкновение между новыми орденами и старым строем, который они стремились изменить. Впрочем, это было одним из незначительных поводов к антагонизму, проявившемуся в скором времени. Гораздо более серьезной причиной к несогласиям было предоставление нищенствующим монахам права проповеди и исповеди. Ленивые и чувственные, всецело поглощенные увеличением своих доходов, священники не заботились о душах своих прихожан и в то же время не допускали никакого постороннего вмешательства, которое могло бы сократить их доходы. В многолюдном Монпелье была всего только одна церковь, где можно было исповедоваться. В Иперне, имевшем до двухсот тысяч жителей, в 1247 году было только четыре приходские церкви.

В уставе доминиканцев 1228 года было обусловлено, что никто из братии не может проповедовать в епархии без согласия местного епископа и что проповедник не должен обличать пороки духовенства. В уставе св. Франциска это было также предусмотрено. Но когда в 1227 году Григорий IX ознаменовал свое вступление на папский престол предоставлением обоим орденам права проповедовать, исповедовать и отпускать грехи повсеместно, странствующие монахи, вопреки своим уставам, постепенно захватили все приходы и взяли на себя все заботы о душах людей к великому неудовольствию местного духовенства, которое из-за этого теряло свои главные доходы и влияние.

Еще более увеличивало поводы к столкновениям то обстоятельство, что миряне повсюду оказывали самый лучший прием пришельцам и предпочитали их своим священникам. Горячность их проповеди и слава их святости привлекали народ толпами и к кафедре, и к исповедальне. Они были несравненно более ловкими руководителями душ, чем их нерадивые соперники из белого духовенства, и народ думал, что наложенная ими епитимия более приятна Богу, а данное ими отпущение грехов более действенно. Духовенство утверждало, что они были обязаны своим успехом индульгенциям, но монахи не без основания возражали на это, что миряне приглашают их, а не священников к себе и своим женам главным образом потому, что приходские священники — пьяницы и развратники.

Прибывая куда-нибудь, брат сейчас же ставил свой переносной алтарь. Если кающиеся толпились около исповедальни, он оставался в населенном пункте на несколько дней, а иногда поселялся навсегда. Если в местности жило много людей, то к нему присоединялись другие братья. Благочестивые люди щедро одаривали их; они строили скромную часовню, затем монастырь и, наконец, целый ряд зданий, которые затмевали приходскую церковь и привлекали к себе людей. Мало того, умирающие в последние минуты жизни облекались в рясу нищенствующих монахов, завещая свое тело братьям и делая их своими наследниками; отсюда возникали новые ссоры, обострявшиеся все более и более и напоминавшие ссоры хищников над падалью. В Пампелуне в 1247 году несколько покойников оставались долгое время непогребенными из-за горячих споров между канониками и францисканцами. Когда согласились делить бренные останки, доля приходских священников колебалась в пределах от половины до четверти; но это соглашение дало только повод к новым пререканиям. Почти всегда, когда дело доходило до явного разрыва, папа Иннокентий IV решал дело в пользу монахов.

Правда, в конце своего правления в ноябре 1254 года Иннокентий IV неожиданно издал буллу в пользу белого духовенства. Монашествующим орденам запрещалось допускать в свои церкви в воскресные и праздничные дни прихожан других церквей; они не имели права исповедовать без особого на то разрешения приходских священников; они не должны были говорить проповедей в своих церквах перед обедней, чтобы не отвлекать молящихся от приходских церквей; наконец, они не должны были проповедовать в этих церквах, когда там проповедовали сами епископы или кто-либо по их поручению. Для монашествующих орденов эта булла была поистине ужасна, так как одним ударом уничтожала здание, воздвигнутое ценой стольких трудов и лишений.

Смерть Иннокентия стала для них настоящим спасением. Новый папа Александр IV был всецело на стороне орденов. 31 декабря, через десять дней после своего избрания, он обратился к обоим орденам с грамотами, прося их молитв и предстательства за него перед Богом; в тот же день особой энцикликой он отменил «ужасную буллу» Иннокентия и признал ее не имеющей силы. Кроме того, Александр предложил всем проповедникам воздерживаться от нападок на нищенствующих под угрозой потери своих бенефиций.

Победа нищенствующих монахов была полная. Это возбудило против них глубокую вражду всего духовенства, которое боялось за свои привилегии, богатства и авторитет и понимало, что новая папская милиция окончательно подчинит его Риму и лишит последней независимости. При этом нужно сказать, что доминиканцы и францисканцы совершенно не имели высоких добродетелей, которыми отличались их основатели. Лишь только ордены стали распространяться, как появились лжемонахи, смеющиеся над обетом бедности и пользующиеся проповедью как источником для грязных доходов. В 1233 году папа Григорий IX был вынужден строго напомнить главному капитулу доминиканцев, что бедность, проповедуемая орденом, должна быть действительной, а не притворной. Постоянное употребление папами братьев в качестве политических лазутчиков, естественно, отвлекало их от их духовных обязанностей, привлекало в их среду людей честолюбивых и неспокойных и, наконец, наложило на эти ордены светский характер, совершенно противоположный их первоначальной идее.

«Ангельская религия» францисканцев была подвержена всем печальным превратностям человеческой слабости. Это обнаружилось еще при жизни св. Франциска, который сложил с себя обязанности генерала ордена вследствие злоупотреблений, которые начали проявляться; причем он заявил, что согласился бы оставаться генералом ордена, если бы братья следовали по указанному им пути. Столкновения между теми, кто вступал в орден по убеждению, и теми, кто вступал в него из честолюбия, были неизбежны. Св. Франциску не нужно было быть пророком, чтобы предсказать на смертном одре близкие соблазны, междоусобные распри и преследование тех, кто не пожелает разделять заблуждения. Это предчувствие исполнилось с поразительной точностью, равно как и другое предсказание святого — о том, что скоро наступит день, когда орден будет настолько обесчещен, что членам его будет стыдно показываться среди народа. Преемник Франциска Илия сильно подвинул развитие ордена, но в направлении, противоположном тому, которое было дано ему первоначально. Самый ловкий и хитрый политик Италии, он увеличил влияние и деятельность францисканцев до таких пределов, что нарушения устава, ставшие очень частым явлением, так сильно смутили членов братии, что они принудили Григория IX сменить Илию.

Братья прибегали ко всем тонкостям диалектики, чтобы согласовать обладание несметными богатствами с предписанным уставом отрицанием всякой собственности. Убогие хижины, в которых приказывал жить св. Франциск, обратились в великолепные дворцы, которые воздвигались по всем городам и как бы соперничали своим блеском с богатыми соборами и роскошными аббатствами, окружавшими их. Св. Бонавентура, занявший в 1257 году пост генерала ордена францисканцев, разослал своим провинциалам энциклику, заканчивавшуюся следующими словами: «Бесчестная и низкая ложь — проповедовать полную нищету и в то же время ни от чего не отказываться; на народе просить милостыню, как нищий, а дома у себя утопать в роскоши». Но упреки св. Бонавентуры не изменили дела, и борьба внутри ордена продолжалась и дошла до того, что были признаны еретиками те, кто строго следовал уставу.

В следующем столетии францисканцы и доминиканцы одинаково дали волю своим светским вожделениям. Св. Бригитта в своих «Откровениях», признанных церковью внушенными свыше, прямо говорит, что эти монахи, «вопреки их обету нищеты, собрали несметные богатства, что они думают только о том, как бы увеличить их, что они одеваются так же роскошно, как епископы, и что многие из них щеголяют такими украшениями и драгоценностями, которых не носят самые богатые из мирян».

Таково было развитие нищенствующих орденов в их сложных отношениях к церкви. Но их широкая деятельность не ограничивалась защитой Святого престола и возрождением религиозного чувства. Одним из основных занятий францисканцев и доминиканцев было миссионерство, и на этом поприще они дали достойные примеры иезуитам, своим преемникам в XVI и XVII столетиях. Св. Франциск намеревался посетить Марокко в надежде обратить в христианство короля Мирамолина и уже прибыл в Испанию, но болезнь заставила его вернуться назад. Через тринадцать лет после своего обращения он совершил путешествие в Сирию, чтобы обратить в христианство местного владыку, несмотря на то что в это время шла война с сарацинами. Захваченный в плен в неприятельском лагере, он со своими спутниками, закованный в цепи, был приведен к владыке и изъявил готовность, в подтверждение истины своих верований, подвергнуться испытанию огнем. Владыка предложил ему богатые подарки, но он отверг их и был отпущен на свободу. Ученики его следовали этому примеру. Ни расстояние, ни опасность никогда не останавливали миссионерской деятельности францисканцев. В этом отношении между ними и доминиканцами шло благородное соревнование, так как и св. Доминик начертал широкий план миссионерской деятельности. С 1225 года мы находим миссионеров обоих орденов в Марокко. В 1223 году францисканцы были посланы для обращения дамасского султана Мирамолина, калифа и вообще народов Азии. В 1237 году стараниями доминиканцев были воссоединены с церковью якобиты Востока; они же подвизались среди несториан, грузин, греков. Такие же индульгенции, как крестоносцам, давались и тем, кто отправлялся в эти опасные миссии, где лишения и климат не были единственными страшными врагами. Девяносто доминиканцев приняли мученическую смерть от куманов в Восточной Венгрии в то время, когда там хозяйничали орды Чингисхана.

Булла Александра IV от 1258 года дает нам понятие о размерах миссионерской деятельности францисканцев; она адресована к братьям в землях сарацин, язычников, греков, болгар, куманов, эфиопов, сирийцев, иберийцев, алан, катаров, готов, зихоров, руссов, якобитов, нубийцев, несториан, грузин, армян, индийцев, московитов, татар, мадьяр, а также к миссионерам среди христиан, плененных турками. Каким бы странным ни казался этот перечень, он свидетельствует о том, как широко распространялась деятельность энергичных и самоотверженных братьев. Среди татар успехи их были вначале очень значительны, сам великий хан принял крещение, а общее число обращенных было так велико, что потребовалось назначить епископа, чтобы образовать из них общину; но хан отступил от веры, миссионеры были перебиты, и тому же подверглись многие из обращенных. Миссионерство среди армян ознаменовалось обращением царя Гайка, вступившего в орден под именем брата Иоанна. Это не был единственный францисканец царской крови: св. Людовик Тулузский, сын Карла Хромого Неапольского и Провансальского, отказался от предложенной ему отцом короны, чтобы сделаться францисканцем. Быть может, с меньшим доверием следует относиться к рассказу доминиканцев о том, что восемь миссионеров проникли в 1316 году в империю владыки Иоанна Абиссинского и основали там настолько прочную церковь, что полвека спустя там можно было организовать инквизицию, во главе которой был поставлен брат Филипп, сын одного из вассальных царьков владыки Иоанна. В своем рвении он напал, вооруженный духовным и мирским оружием, на другого местного царька, бывшего двоеженцем, и был изменнически умерщвлен последним 4 ноября 1366 года; его мученическая смерть и его святость были засвидетельствованы многочисленными чудесами. С чувством законной гордости вспоминают францисканцы, что члены их ордена сопровождали Христофора Колумба в его втором путешествии, горя нетерпением начать духовное завоевание Нового Света.

Но нас занимает другое специальное поле деятельности нищенствующих; это — обращение и преследование еретиков, инквизиция, которую они сделали своим орудием. Она должна была неизбежно попасть в их руки, как только бессилие старых духовных судов сделало необходимым создание нового учреждения. Открыть еретика и доказать его вину было нелегко; для этого нужно было иметь специальную подготовку, именно ту самую, которую старались дать своим адептам ордены, подготовляя их к деятельности проповедников и исповедников. Воины креста Господня, не связанные с местом, готовые по первому знаку идти на самый край света, всей душой преданные Святому престолу, были незаменимыми слугами папской инквизиции, которой суждено было постепенно заменить собой епископский суд и привести в подчинение местные церкви.

Мнение, что Доминик был основателем инквизиции и первым генерал-инквизитором, неразрывно связано с католической традицией; его подтвердили все историки ордена и все панегиристы инквизиции; оно было санкционировано Сикстом V, а чтобы устранить всякое сомнение, приводят буллу Иннокентия III, возлагающую на Доминика обязанности генерал-инквизитора. Но мы можем сказать, что ни одно церковное предание не покоится на более шатком основании. Несомненно, Доминик лучшие годы своей жизни посвятил борьбе с еретиками; вполне достоверно также, что он, как и все остальные ревностные миссионеры того времени, если не удавалось ему убедить еретика, с радостью являлся у пылающего костра; но в этом он не отличался от других фанатиков.

Не менее страдает преувеличением утверждение, что организация инквизиции и ее упрочение были делом одного доминиканского ордена. Рим никогда не возлагал официально на доминиканцев инквизиторских обязанностей; не было также никакого официального постановления об учреждении инквизиции. Доминиканцы были только наиболее подходящим и лучше подготовленным орудием для розыска скрывающихся еретиков, тем более что их главной обязанностью были проповедь и обращение. Когда же обращение уступило преследованию, то не менее полезными оказались и францисканцы, которые разделили с доминиканцами все труды по организации инквизиции. Впрочем, всякий раз, когда того требовали обстоятельства, не задумывались возлагать инквизиторские обязанности и на любое духовное лицо.

Несомненно, первые инквизиторы были из доминиканцев. Когда, после заключения договора между Раймундом Тулузским и Людовиком Святым, серьезно принялись за уничтожение альбигойской ереси, епископские суды оказались не в силах выполнить эту задачу, и были посланы доминиканцы, которые должны были работать под руководством епископов. Понемногу в руки доминиканцев перешла борьба с ересью и на севере Франции. В 1232 году их рекомендовали таррагонскому архиепископу как людей, опытных в деле розыска еретиков, хотя формально ведение расследований было поручено им в 1249 году. Вскоре юг Франции был разделен между ними и францисканцами. В Италии Иннокентий IV в 1254 году предоставил доминиканцам Ломбардию, Романью, Тревизо и Геную, а центральная часть полуострова была отдана францисканцам; в Неаполе в это время инквизиция еще не была введена.

Иногда оба ордена работали совместно. В 1237 году францисканец был присоединен к доминиканцу в Тулузе в надежде, что репутация относительной кротости, которой славились францисканцы, смягчит отвращение населения к новому учреждению. В апреле 1238 года Григорий IX назначил провинциалов обоих орденов в Арагоне инквизиторами этого королевства; то же и в том же году сделал он и в Наварре. В 1255 году францисканский настоятель Парижа был вместе с доминиканским приором поставлен во главе французской инквизиции. В 1267 году оба ордена посылают инквизиторов в Бургундию и Лотарингию; в 1311 году два доминиканца и один францисканец совместно являются инквизиторами в Равенне.

Но все же признали благоразумным строго разграничить юрисдикцию обоих орденов, чтобы предотвратить трения между ними. Так, например, в 1266 году горячая ссора возникла между доминиканцами Марселя и францисканцем — инквизитором этого города. Раздор распространился по всему Провансу — в Форкалькье, Авиньоне, Арле, Бокере, Монпелье и Каркассоне; повсюду францисканцы и доминиканцы публично проповедовали друг против друга и возводили друг на друга всевозможные обвинения. Многочисленные послания Климента IV показывают, что папа был принужден вмешаться в дело; он запрещает на будущее время инквизиторам пользоваться своей властью для взаимных преследований. Но по-видимому, это запрещение соблюдалось не особенно строго, так как два столетия спустя, в 1479 году, Сикст IV был снова принужден запретить инквизиторам привлекать к суду членов соперничавшего с ними ордена. Как ревностно охраняли монахи границы своих территорий, прекрасно видно из спора, возникшего в 1290 году по поводу Тревизо. Эта территория принадлежала доминиканцам, но в течение многих лет обязанности инквизитора исполнял в ней францисканец Филипп Банаккорсо. Когда в 1289 году он получил епископскую кафедру в Тренте, доминиканцы, считавшие, что инквизиторские обязанности в Тревизо будут возложены на них, возмутились, когда их передали опять францисканцу брату Бонаджункта. Ломбардский инквизитор доминиканец брат Пагано и его викарий брат Вивиано зашли так далеко в своем сопротивлении, что в Вероне вспыхнули серьезные беспорядки; в дело вмешался папа Николай IV, лишивший виновных права отправлять их обязанности. Еретики, конечно, с удовольствием смотрели, как их преследователи занимались преследованием друг друга.

Вражда между двумя орденами была настолько сильна, что Климент IV счел необходимым определить, чтобы между их владениями постоянно находилась нейтральная полоса по крайней мере в 3000 футов; распоряжение это вызвало целый ряд всевозможных недоразумений. Возникли даже споры о праве на место в процессиях и при погребениях.

Как бы то ни было, оба нищенствующих ордена с начала XIII века были наиболее деятельной силой церкви. Хотя их первоначальное самоотречение и было добродетелью весьма редкой и весьма хрупкой и не могло долго оставаться в своей чистоте и неприкосновенности, все же, несмотря на то что нищенствующие монахи быстро опустились до уровня окружавшего их общества, смело можно сказать, что труды их и их старания не пропали даром. Они напомнили людям некоторые забытые ими евангельские истины; они оставили глубокий след в развитии средневекового общества — как в хорошем, так и в дурном отношении.