Генри Чарлз Ли Возникновение и устройство инквизиции

Глава III. Катары

Отличительной чертой религиозных настроений XI–XII веков было то, что самая горячая ненависть к Риму основывалась на учении, которое не имело ничего общего с католичеством; это учение распространялось так быстро и сохранялось так упорно, несмотря на все принимаемые против него меры, что одно время оно угрожало даже самому существованию католицизма.

Речь идет о манихействе, которое возникло в первые века существования христианства. Название это учение получило по имени своего основателя Манеса, который так искусно соединил древнеперсидский дуализм (учение о борьбе добра и зла) не только с христианством, но и с гностицизмом и буддизмом, что нашел себе последователей как в высших, так и в низших классах, как среди образованных людей, так и среди простых тружеников. Манихеи и их преемники с VII века — павликиане отождествили добро с духом, а зло с материей. В учении павликиан мы находим два равносильных начала: Бог и Сатана, из которых первый был творцом мира невидимого, духовного и вечного, а второй — мира видимого, вещественного и тленного. Иегова Ветхого Завета — это Сатана, а пророки и патриархи — его темные слуги, и поэтому, по мнению павликиан, надо было отвергнуть все книги Ветхого Завета. Новый Завет является истинным Священным Писанием, но Христос не был человеком; это был призрак, фантом. Это только видимость, что он родился от Девы Марии, но в действительности сошел с неба, чтобы разрушить культ Сатаны. Таинства признавались павликианами не имеющими никакого значения, а священники и отцы церкви — простыми наставниками. Основы павликианства тождественны основным положениям учения катаров — дуалистов XI–XIII веков.

Катары отрицали весь церковный строй как нечто бесполезное; в их глазах римская церковь была местом обиталища Сатаны, спасение в которой немыслимо. Исходя из этого, они отрицали таинства, обедни, предстательство Девы Марии и святых, чистилище, мощи, иконы, кресты, святую воду, индульгенции и вообще все то, что, по словам священников, обеспечивало вечное спасение, а кроме того, отвергали десятинный налог и приношения, которые делали для духовенства прибыльной заботу о спасении людских душ. Для отправления крайне простого богослужения у них было особое духовенство. Катары называли себя просто «христианами»; над паствой у них стояли избираемые из духовных наставников епископ, старший сын, младший сын и диакон; главной их обязанностью было посещать членов церкви и наставлять в вере.

Ритуал катаров был суровым в своей простоте. Католическая евхаристия была заменена у них благословением хлеба, происходившим ежедневно за столом. Ежемесячно происходила исповедь, на которой присутствовали все верующие общины. Торжественная церемония вступления в церковь катаров, при которой неофит давал обет вести чистую и безупречную жизнь, считалась символом отречения от Духа Зла и возвращения души к Богу. Если вступающий находился в браке, то требовалось обязательное согласие обоих супругов.

У катаров существовало стремление к аскетизму; это было неизбежным следствием дуализма, лежавшего в основе их учения. Так как все вещественное было создано Сатаной и являлось поэтому злом, катары в своих молитвах просили Бога не щадить их тела, рожденные в грехе, но быть милостивым к их душам, заключенным в телесной оболочке, как в тюрьме. Отсюда вытекало требование избегать всего, что вело за собой воспроизведение животной жизни. Чтобы подавлять плотские желания, катары три дня в неделю ели только хлеб и воду; в году у них было три поста по сорок дней каждый. Наиболее ревностные из них выступали за запрещение брака. Катары были убеждены, что занятия сексом помогают Сатане сохранять свою власть над людьми.

На суде Тулузской инквизиции в 1310 году об одном из наставников ереси было сказано, что он ни за какие блага мира не коснется женщины; при рассмотрении другого дела одна женщина показала, что ее отец, после того как над ним была совершена еретификация (так инквизиция называла посвящение в катары), запретил ей прикасаться к нему, и она не нарушала этого запрещения даже у его смертного одра. Аскетизм катаров доходил до полного запрета на употребление в пищу всего, что имеет животное происхождение, — мяса, яиц и молока; исключение делалось только для рыбы. Осуждение брака, запрещение мяса и отрицание клятвы были главными внешними признаками, на которых позже основывалась инквизиция при привлечении их к суду. В 1229 году два видных тосканских катара публично в присутствии папы Григория IX отреклись от своих заблуждений; через два дня они торжественно засвидетельствовали искренность своего обращения, вкусив мяса перед собранием епископов, что и отмечено в официальном протоколе.

Вскоре после основания инквизиции один из обвиняемых, защищаясь пред ее судом в Тулузе, сказал: «Я не еретик, так как имею жену, сплю с ней, имею детей, ем мясо, лгу, клянусь; таким образом, я верующий христианин». Катары, повешенные в Госларе в 1052 году, даже у виселицы отказались зарезать цыпленка; в XIII веке это испытание считалось верным средством узнать еретика. Вообще же инквизиторы не тратили времени на поиск свидетельств в подтверждение заведомо ложных преступлений «Если вы спросите еретиков, — пишет св. Бернар, — то окажется, что они самые лучшие христиане; в речах их вы не найдете ничего предосудительного, а дела их не расходятся со словами. Согласно своему нравственному учению, они никого не обманывают, никого не притесняют, никого не бьют; щеки их бледные от постоянных постов, они не сидят сложа руки и трудами снискивают себе хлеб». Действительно, катары в большинстве были трудолюбивыми работниками; во Франции они были известны как «ткачи», так как ересь особенно сильно распространилась среди представителей этого ремесленного цеха — монотонное занятие давало ткачам много свободного времени для размышлений.

Хотя масса катаров и была необразованна, их наставники являлись сведущими богословами, и у них была богатая народная литература, бесследно погибшая, за исключением перевода Нового Завета и краткого служебника. По всей вероятности, катары уже в 1178 году имели переводы Нового Завета на народные языки; под этим годом записан диспут в Тулузе кардинала-легата с двумя катарскими епископами, совершенно не знавшими латинского языка, но очень начитанными в Священном Писании. Формула исповеди, которую они приносили в своих собраниях, показывает, насколько строго умели они подавлять суетность мысли и слова.

Не было ничего привлекательного в учении катаров для людей чувственных, скорее, оно должно было отталкивать их, и если катаризм смог распространиться с поразительной быстротой, то объяснение этому нужно искать в недовольстве, которое в народных массах вызывала церковь. Хотя аскетизм, возводимый катарами в закон, и был совершенно неприменим в действительной жизни огромной массы людей, но нравственная сторона этого учения была поистине удивительна, и в общем основные его положения соблюдались в жизни строго. Люди, остававшиеся верными церкви, с чувством стыда и сожаления сознавались, что в этом отношении еретики стояли много выше их. Но с другой стороны, осуждение брака, учение, что сношение между мужчиной и женщиной равносильно преступлению, и другие подобные преувеличения вызывали толки, что кровосмешение среди еретиков — обычное явление; рассказывались небывалые истории о ночных оргиях, на которых люди предавались свальному греху; а если после этого рождался ребенок, то его будто бы держали над огнем, пока он не испускал дух, а потом из его тела делали адские дары, обладавшие такой силой, что всякий, вкусивший их, не мог более выйти из секты.

До нас дошло много подобных россказней, которые пускались в обращение с очевидной целью возбудить против еретиков народную ненависть; но не надо забывать, что инквизиторы, то есть люди, знавшие лучше всех правду о еретиках, всегда утверждали, что все рассказы о тайном разврате катаров — пустая выдумка. Во многих сотнях судебных отчетов и приговоров нет даже намека на это — кроме нескольких следственных дел, которые вел в 1387 году инквизитор фра Антонио Секко в альпийских долинах.

Но особенно страшна была для церкви способность катаров к совращению других в свою ересь. Миссионеры катаров по всей Европе призывали к покаянию и обращению: их можно было встретить даже у подножий костров, на которых сжигались их братья. Часто они выдавали себя за католиков и образцово соблюдали все церковные обряды, пока, заручившись доверием соседей, не начинали тайно трудиться над их обращением. Они раздавали свои листки, в которых сулили прощение грехов тем, кто будет читать их и распространять. Много католических священников перешли в ересь благодаря чтению этих листков. Занятный прием был пущен в ход катарами во Франции: они сделали образ Божьей Матери и нарисовали ее кривой и безобразной, говоря, что Иисус Христос, чтобы показать свое смирение, нарочно избрал Себе в матери такую безобразную женщину; затем они стали творить этим образом чудеса исцеления, притворяясь для этого больными; образ этот быстро прославился настолько, что многочисленные копии с него помещались повсюду в церквах и часовнях, пока еретики не открыли своего обмана. Нечто подобное проделали они и с распятием, у которого недоставало верхней перекладины и на котором ноги Спасителя были сложены крестом и прибиты тремя гвоздями. Этот новый тип распятия вызвал много подражаний, пока, к великому смущению многих, не открылось, что он был сделан катарами в насмешку.

Мы с трудом можем представить себе, что, собственно, в учении катаров порождало энтузиазм и ревностное искание мученической смерти; но никакое другое вероучение не может дать нам такого длинного списка людей, которые предпочитали бы ужасную смерть на костре вероотступничеству. Если бы было верно, что из крови мучеников родятся семена церкви, то катаризм был бы в настоящее время господствующей религией Европы. Во время первых гонений, о которых сохранились известия, в 1017 году в Орлеане, тринадцать катаров из пятнадцати остались непоколебимы перед пылающими кострами. Когда в 1040 году были выявлены катары в Монфорте и миланский архиепископ призвал к себе их главу Джерардо, то последний не замедлил явиться и добровольно изложил свое учение, счастливый, что ему представился случай запечатлеть свою веру ценой жизни. Глубокое впечатление на всех тем радостным мужеством, с которым они встретили ужасную смерть, произвели катары, сожженные в Кельне в 1163 году. Когда они были уже в предсмертной агонии, то их глава Арнольд, по словам очевидцев уже наполовину обгоревший, освободил руку и, протянув ее к своим ученикам, сказал: «Будьте тверды в вере вашей. Сегодня будете вы со святым Лаврентием». Во время крестового похода против альбигойцев крестоносцы, взяв один замок, предложили пленным на выбор отречение или костер; нашлось сто восемьдесят человек, которые предпочли смерть. Один хорошо осведомленный инквизитор говорит, что катары, если даже они не отдавались добровольно в руки инквизиции, всегда были готовы умереть за свою веру в противоположность вальденсам, которые ради сохранения жизни не останавливались перед притворным отречением от ереси. Католические писатели изо всех сил стараются уверить нас, что непоколебимая твердость в убеждениях у этих несчастных не имела ничего общего с твердостью христианских мучеников, но была просто ожесточением сердца, внушенным Сатаной.

Вполне естественно, что катаров обвиняли в поклонении дьяволу. Люди, сроднившиеся с повседневной церковной практикой, с покупкой всего просимого и желаемого ценой молитвы, вкладов и добрых дел, конечно, думали, что катары, признававшие Сатану творцом всего вещественного, призывали его, дабы испросить себе земных благ. Но мы не находим ни одного свидетельства, чтобы катары когда-либо поколебались в своей вере в Иисуса Христа или стремились к какому-либо иному благу, кроме единения с Богом.

Почва для восприятия учения катаров была, по всей вероятности, подготовлена павликианством. Около 970 года византийский император Иоанн Цимисхий переселил павликиан во Фракию, откуда они очень быстро распространились по всему Балканскому полуострову. В Далмации павликиане основали приморский город Дугунтию, который стал местопребыванием одного из главных их епископов. В эпоху Иннокентия III число павликиан на полуострове было огромно, они обращали местных жителей целыми толпами и причиняли папе немало хлопот. Даже тогда, когда катары стали очень многочисленны в Западной Европе, они не забывали, что главная их опора находится на правом берегу Адриатики, и обращались к балканским епископам за разрешением возникавших между ними богословских недоразумений и споров.

Вскоре после водворения павликиан в Болгарии влияние их миссионеров сказалось и на Западе. Правда, от этой эпохи до нас дошло мало документальных известий, и нам часто приходится довольствоваться случайными указаниями, но если мы видим, что Герберт д’Аурильяк, избранный в 991 году архиепископом Реймским, счел необходимым в своем исповедании веры заявить, что Сатана творит зло по своей доброй воле, что Ветхий и Новый Заветы имеют равное значение, что брак и употребление мяса в пищу разрешены, то мы вправе заключить из этого, что павликианское учение проникло уже до Шампани, где ему пытались противостоять. К этому же времени относится рассказ о равеннском грамматике Вильгарде, который по внушению злых духов, являвшихся ему в образах Вергилия, Горация и Ювенала, составил из латинских поэтов непогрешимое руководство к жизни и распространял учение, во многом несогласное с верой. По всей вероятности, его учение в основе своей было катарское. Вильгард имел многочисленных учеников по всем городам Италии, которые были частью сожжены, частью перебиты. Эта же ересь распространилась в Сардинии и Испании, где ее подавили с невероятной жестокостью.

Немного позднее катары появляются в Аквитании, и оттуда их учение распространилось по всему югу Франции. В 1017 году эту ересь обнаружили даже в Орлеане при обстоятельствах, обративших на себя всеобщее внимание, — ее распространяли видные лица из числа местного духовенства. Узнав об этом, король Роберт Благочестивый немедленно поспешил в Орлеан. Призванные на допрос еретики заявили, что они скорее умрут, чем отрекутся от катаризма. Тогда их вывели за городские стены и там, перед пылающим костром, еще раз предложили отречься от своих заблуждений; они предпочли смерть, и их мученический конец поразил всех присутствовавших. В 1205 году новый очаг ереси был открыт в Люттихе, но эти еретики проявили меньшую твердость и получили прощение, после того как отреклись от своих заблуждений.

Примерно в это же время появились еретики в Ломбардии, в замке Монфорте, близ Асти; причем среди них оказалась и графиня Монфорте. Около 1040 года архиепископ Миланский Эриберто, объезжая свою епархию, посетил Асти, и еретики явились к нему без всякого колебания по первому зову. Возбужденная чернь, вопреки воле епископа, предложила им выбор между крестом и костром. Немногие сдались, большинство же, закрыв лицо руками, сами бросились в пламя. В 1045 году еретики появились в Шалоне; епископ Рожер обратился к люттихскому епископу Вазо за советом, что ему делать с ними и не следует ли ему обратиться к светской власти, чтобы погасить ересь в зародыше, пока она не охватила всего населения. Вазо уже слышал, будто еретики выделяются бледным цветом лица и что духовные судьи, воображая, что всякий бледный должен быть еретиком, отправили на тот свет огромное число добрых, но бледных католиков. Это заставило его быть осмотрительным в своем ответе: «Те, кого мы считаем врагами Бога, могут быть помещены Им на небе выше нас».

Уже в 1052 году ересь появляется в Германии, где благочестивый император Генрих Черный перевешал много еретиков в Госларе. В XII столетии ересь стала распространяться по северу Франции. Покровителем еретиков считался граф Иоанн Суассонский, но, несмотря на это, суассонский епископ Лизиард захватил нескольких из них и первый применил к ним, в целях обнаружения их виновности, суд Божий, что стало впоследствии правилом. Один из осужденных, брошенный в воду, над которой было произнесено заклинание, всплыл на поверхность; сильно смущенный этим, епископ заключил всех еретиков в тюрьму, а сам отправился на собор в Бовэ (1114 год), чтобы посоветоваться с другими епископами. Но чернь не разделила сомнений епископа: боясь, что добыча ускользнет из ее рук, она ворвалась в тюрьму и сожгла всех еретиков, не дожидаясь решения собора; составитель хроники с похвалой отзывается об этом проявлении благочестивой ревности.

В это же время новый очаг катаризма был открыт во Фландрии. Здешний ересиарх открыто исповедовал свои убеждения; его заперли в хижину, которую подожгли со всех сторон, и он умер, славословя Бога. У него было много сторонников, особенно среди ткачей. По мере удаления от XI века случаи обнаружения ереси становились более частыми. В 1144 году ее выявили в Люттихе, в 1153 году — в Артуа, в 1157 году — в Реймсе, в 1163 году — в Везеле.

В 1170 году катары объявляются в Безансоне, а в 1180 году их снова обнаруживают в Реймсе. Последний случай представляет невероятные подробности, сохраненные нам неким Жерве де Тильбюри. Однажды после полудня он ехал верхом в свите своего архиепископа Гильома, как вдруг его внимание привлекла красивая девушка, работавшая одна в винограднике; недолго думая, он обратился к ней с любезными предложениями, но она отвергла их, говоря, что, если послушается его, будет бесповоротно осуждена. Такая строгая добродетель была очевидным признаком ереси, и архиепископ тут же приказал отвести девушку в тюрьму, по подозрению в катаризме. Обвиняемая была допрошена архиепископом и назвала имя женщины, наставившей ее; последняя была немедленно схвачена и на допросе проявила такое знакомство со Священным Писанием, что ни у кого не осталось сомнения, что ее учил ответам сам Сатана. Сбитые с толку богословы отложили дело до другого дня; обе обвиняемые решительно отказались уступить, несмотря ни на угрозы, ни на обещания, и их единогласно присудили к сожжению. Тогда старшая из женщин вынула из-под платья клубок ниток и, держа нитку за конец, бросила его за окно, громко при этом закричав: «Возьми его!» Клубок взвился на воздух; женщина вылетела за ним из окна и пропала… Молодая девушка осталась и безропотно приняла смерть на костре.

Население германских стран стояло сравнительно в стороне от религиозного движения, хотя близкое соседство рейнских провинций и Франции вызывало отдельные случаи проявления ереси. От 1100 года до нас дошло известие о нескольких еретиках в Трире, которые, по-видимому, остались безнаказанными, хотя двое из них были священниками; в 1200 году в том же городе было снова обнаружено восемь человек еретиков, некоторые из них были преданы суду, но, пока тянулось дело, чернь захватила пленников в свои руки и тут же сожгла их. По-видимому, в Кельне в эту эпоху уже существовала правильно организованная катарская церковь, так как один из сожженных называется епископом. В 1163 году в Кельне выявили восемь мужчин и трех женщин, пришедших сюда из Фландрии, где в то время свирепствовали гонения; они радостно пошли на костер.

В 1166 году в Англии обнаружили тридцать еретиков, мужчин и женщин, по-видимому фламандцев, которые перебрались за море и выступили там с проповедью своего учения. Им удалось соблазнить только одну женщину, да и та отреклась на суде от своих заблуждений; сами же они остались непреклонны. Король Генрих II, желавший подчеркнуть свою верность церкви, собрал под своим председательством собор епископов в Оксфорде, чтобы выяснить вопрос о религиозных воззрениях этих лиц. Еретики были присуждены к наказанию кнутом, заклеймены знаком ключа на лице и в суровую зиму высланы в сельскую местность, где погибли все до единого, так как никто не хотел дать им приюта. Англия оказалась страной, негостеприимной для ереси. После этого случая только в конце столетия было обнаружено несколько еретиков в Йорке, а в начале XIII века раскрыли общину еретиков в Лондоне, и одного из них сожгли на костре.

Сильно была заражена ересью Италия; центром ереси считался Милан; отсюда выходили миссионеры, сюда приходили учиться пилигримы из западных стран; здесь же, наконец, впервые появилось несчастное название «патарены», под которым вскоре катары стали известны у всех народов Европы. В романских наречиях «pates» значит «старое белье»; тряпичники назывались в Ломбардии «патары»; квартал в Милане, населенный ими, назывался Патария. Впрочем, в официальном языке инквизиции XIII века для обозначения еретиков всегда использовалось слово «катар».

В 1198 году на папский престол вступил Иннокентий III, и борьба против ереси тотчас усилилась. В марте 1199 года жители Витербо изгнали своего епископа и поставили во главе города человека, отлученного от церкви. Негодование папы не знало границ. «Если бы, — писал он к жителям Витербо, — стихии сговорились уничтожить вас всех, без различия пола и возраста, предав вашу память на вечный позор, то и это наказание было бы для вас еще мало». Он велел водворить обратно изгнанного епископа и строго соблюдать законы против ереси; если же в течение пятнадцати дней старый порядок не будет восстановлен, то, потребовал папа, жители соседних городов и замков должны поднять оружие и поступить с Витербо как с мятежным городом. Однако Витербо проявил упорство, и только в июне 1207 года, когда Иннокентий сам прибыл в город, он был очищен от патаренов, все их дома разрушены и имущество конфисковано. Более или менее суровые меры, принятые в Милане, Ферраре, Вероне, Римини, Флоренции, Прато, Пьяченце, Фаэнце и Тревизо, показывают, как широко распространилась ересь в Италии.

Но особенно острое противостояние развернулось на юге Франции. Здесь на протяжении нескольких десятков лет соборы один за другим призывали на головы еретиков всевозможные кары, но словами все и ограничивалось: у церкви не было средств вести борьбу со столь сильным врагом. Катары даже созвали собор в Сен-Феликс-де-Карамане, близ Тулузы. Председательствовать на соборе прибыл из Константинополя епископ Никита, высшее духовное лицо катаров; приехали также делегаты из Ломбардии. На этом соборе были избраны епископы на вакантные кафедры Тулузы, Валь-д’Арана, Каркассона, Альби и территории Франции к северу от Луары, а также комиссары для разграничения Тулузской и Каркассонской епархий. Одним словом, дело велось так, как будто это был собор независимой и признанной церкви, предназначенной заменить собой старую римскую церковь.

В 1177 папа Александр III потребовал от Раймунда Тулузского, пользовавшегося властью независимого государя, остановить распространение ереси. Катары составляли большинство жителей Тулузского графства, и многие здешние рыцари и сеньоры тайно или явно покровительствовали ереси. Но Раймунд был настолько благоразумен, что не пожелал истощать силы в борьбе со своими же подданными; при этом, решившись сохранить, по крайней мере, внешние приличия, он обратился к Людовику VII и Генриху Клервоскому, настоятелю ордена цистерцианцев. В самых мрачных красках Раймунд описал положение вещей в своих владениях: духовенство развращено, церкви пусты или, того хуже, лежат в развалинах, таинства в презрении и т. д.

Людовик VII обещал ему поддержку, а затем в дело ввязался и английский король Генрих II, бывший одновременно герцогом Аквитании — территории на юго-западе Франции. Короли послали к Раймунду посольство, в состав которого вошли кардинал-легат, архиепископы Нарбонны и Буржа, Генрих Клервоский и другие прелаты. Посланцам королей были розданы длинные списки еретиков; первой жертвой преследования наметили богача Петра Морана, который пользовался огромным уважением среди еретиков. Чтобы спасти свое состояние от конфискации, Моран отрекся от ереси и добровольно принял унизительное наказание: раздетого до пояса и жестоко бичуемого с двух сторон — епископом Тулузским и аббатом из Сен-Сернена, — его провели на глазах несметной толпы к алтарю собора Св. Стефана, где объявили, что он должен отправиться на три года в Святую землю, а до отъезда ежедневно подвергаться публичному бичеванию на улицах Тулузы.

Это произвело впечатление на катаров, и множество людей вернулось в лоно католической церкви, но искренности в этом не было ни на грош. Когда же легат попытался уничтожить двух ересиархов, катарских епископов Валь-д’Арана и Тулузы, то ничего у него не вышло. Епископы согласились явиться к нему, но им пришлось выдать охранные грамоты, и все их наказание свелось к отлучению от церкви. В конце концов посольство королей вернулось восвояси, не достигнув, по свидетельству хроник, желаемых результатов; правда, по требованию приезжих прелатов Раймунд Тулузский издал указ об изгнании еретиков, но никто не думал его выполнять.

В сентябре 1178 года Александр III созвал Третий Латеранский собор; в приглашении говорилось о плевелах, которые заглушают пшеницу и должны быть вырваны с корнем. Собор объявил крестовый поход против всех врагов церкви; это был первый случай применения столь грозного оружия против христиан. Всем, кто поднимет оружие на защиту святого дела, было обещано прощение любых грехов на два года вперед, а тем, кто падет в борьбе за ее интересы, церковь обещала вечное спасение. Понятно, что подобные обещания привлекли под знамена церковной рати массу воинов, на душе которых лежали всевозможные преступления.

Возглавить крестовый поход в качестве папского легата было поручено Генриху Клервоскому. Со значительными силами он вторгся в 1181 году во владения виконта Безье и осадил крепость Лавор, где со многими видными катарами укрылась дочь Раймунда Тулузского, виконтесса Аделаида. Лавор был взят. Виконт Роже де Безье покорился и клятвенно обещал не поддерживать больше еретиков, а захваченные в крепости катарские епископы Раймунд де Бэмиак и Бернар Раймунд отреклись от ереси. Но стоило распустить крестоносное войско, как выяснилось, что происшедшее нельзя счесть за большую победу. Число еретиков в землях, опустошенных крестоносцами, только возросло.

После этого в течение четверти столетия катарская ересь сравнительно свободно распространялась в Гаскони, Лангедоке и Провансе. Быть может, взятие Иерусалима неверными в 1186 году направило на Палестину сохранившийся религиозный жар, не оставив ничего на поддержание веры в самой Европе. Фактически на ересь не было предпринято ни одного серьезного наступления.

Во время затишья еретики проповедовали и обращали в ересь открыто, без всякой помехи. Они были полновластными хозяевами в округах Альби, Каркассона и Лорагэ (в Лангедоке), вся область между Бордо и Безье была заражена ересью. Еретиков было много в Анжу, Аквитании и Бургундии. Один немецкий инквизитор утверждает, что в Ломбардии, Провансе и в других странах было больше еретических богословских школ, чем истинно католических, что еретики вели публичные диспуты, на которые народ стекался толпами, что они проповедовали на площадях и в домах и что никто не пытался остановить их. У еретиков были правильно организованные епархии; у них существовали не только мужские школы, но и женские, и однажды в одном женском монастыре все монахини перешли в катаризм, не бросив монастыря и не переменив своей одежды.

Вряд ли когда переживала церковь столь опасное положение, как то, в котором она оказалась, когда надел папскую тиару тридцативосьмилетний Лотарио Конти, более известный как Иннокентий III. В своей вступительной речи он заявил, что его главной заботой будет уничтожение ереси, и, несмотря на бесконечные столкновения с императорами и королями, которые отвлекали его от выполнения этой задачи, он до самой смерти оставался верен своему слову.