Леонид Млечин Зачем Сталин создал Израиль?

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

СКАНДАЛ ВОКРУГ ЕГИПЕТСКОГО ПОСЛА

Израильские дипломаты обратились к польским дипломатам с просьбой быть посредниками в восстановлении отношений между двумя странами.

Представители арабских стран заявили, что если Советский Союз восстановит дипломатические отношения с Израилем, "это серьезно огорчит все население арабских стран". Мнение арабов мало интересовало советское руководство. Но и особого интереса к восстановлению отношений с еврейским государством тоже не было.

Переговоры шли медленно. Они велись в Болгарии между израильскими дипломатами и советским послом Михаилом Федоровичем Бодровым, который со временем получит назначение в Тель-Авив.

Двадцать четвертого июня вновь назначенный министром иностранных дел Молотов представил главе правительства Маленкову на утверждение проект постановления Совета министров о возобновлении дипломатических отношений с Израилем. Решение было принято.

Восьмого августа, выступая на сессии Верховного Совета, Маленков объяснил, почему произошло восстановление дипломатических отношений с Израилем: "Стремясь ослабить общую напряженность, советское правительство дало согласие на восстановление дипломатических отношений с Государством Израиль. Оно приняло во внимание при этом обязательство правительства о том, что Израиль не будет участником какого-либо союза или соглашения, преследующего агрессивные цели против Советского Союза. Мы полагаем, что восстановление дипломатических отношений будет способствовать развитию сотрудничества между обоими государствами.

Слова Маленкова в Израиле сочли "теплыми", хотя в реальности они были подчеркнуто холодными. Говоря об отношениях с арабскими странами, Маленков говорил о "дружеском сотрудничестве". В отношении Израиля слово "дружеское" отсутствовало.

Годы усиленной антисемитской, а затем и антиизраильской пропаганды не прошли даром. Все, что Сталин хотел заложить в умы людей, он заложил.

Писатель Корней Иванович Чуковский беседовал в те дни с женой классика советской литературы Леонида Леонова Татьяной Михайловной. Она жаловалась, что после сообщения о "врачах-вредителях" невозможно было обратиться к медикам: "Вы же понимаете, когда врачи были объявлены отравителями… Не было и доверия к аптекам; особенно к Кремлевской аптеке: что, если все лекарства отравлены?!"

Чуковский ошеломленно записал в дневнике: "Оказывается, были даже в литературной среде люди, которые верили, что врачи - отравители!!!"

Быстрое освобождение врачей, сообщения в прессе о том, что они не виноваты, было личной инициативой Берии. Когда арестовали самого Лаврентия Павловича, чекисты потребовали отменить решение о прекращении "дела врачей", настаивали на том, что все отпущенные на свободу после смерти Сталина должны быть арестованы вновь.

Новое руководство страны к чекистам не прислушалось. Врачей оставили на свободе, но обсуждать эти темы публично были запрещено. На пленуме ЦК после ареста Берии руководители партии и государства поносили его за то, что он приказал опубликовать сообщения об освобождении врачей в газетах. Ну, освободил бы втихую, зачем внимание привлекать, подрывать авторитет партии и органов?

"Взять всем известный вопрос о врачах, - откровенно говорил на пленуме секретарь ЦК Николай Николаевич Шаталин. - Их арестовали неправильно. Как выяснилось, заранее знали, что их арестовали неправильно. Надо было поправить, но так, чтобы это было не в ущерб нашему государству. Нет, этот вероломный авантюрист добился опубликования специального коммюнике министерства внутренних дел, этот вопрос на все лады склонялся в нашей печати и так далее… Ошибка исправлялась методами, принесшими немалый вред интересам нашего государства. Отклики за границей тоже были не в нашу пользу…"

У советских чиновников сложились странные представления о морали. Посадить невинных людей, протрубить на весь мир о мнимых преступлениях врачей - это не позор для страны. А вот публично признать, что они невиновны, - значит совершить преступление, нанести ущерб престижу государства…

После смерти Сталина на Лубянке продолжали допрашивать сестру первого президента Израиля Марию Вейцман. Причем обвинения не менялись. Только когда стало ясно, что продолжения антиеврейских дел не предвидится и исчезла нужда в ее показаниях, на Лубянке призадумались, что с ней делать? Просто отпустить, признать, что пожилая женщина, врач, ни в чем не виновата, было для руководителей госбезопасности делом немыслимым.

Двадцать восьмого июля новый министр внутренних дел генерал-полковник Сергей Никифорович Круглов утвердил обвинительное заключение по ее делу:

"Вейцман М. Е. вела антисоветскую агитацию, восхваляла условия жизни и культуру евреев, проживающих в Палестине, возводила клевету на политику партии и советского правительства, а также высказывала измышления в отношении вождя советского народа. Систематически слушала антисоветские клеветнические радиопередачи из США и Англии. Вынашивала мысль о своем выезде в Израиль, однако ничего практического в этом направлении не предпринимала".

В последней фразе отразились происшедшие в стране перемены: Мария Вейцман, конечно, виновата в том, что она слушала иностранное радио и радовалась созданию еврейского государства. Но в связи с изменением обстановки кара не будет строгой.

Министр внутренних дел и заместитель главного военного прокурора решили:

"Следственное дело по обвинению Вейцман Марии Евзоровны направить на рассмотрение Особого совещания при МВД СССР, предложив определить меру уголовного наказания - пять лет исправительно-трудовых лагерей с применением указа президиума Верховного Совета Союза ССР от 27 марта 1953 года "Об амнистии".

Двенадцатого августа особое совещание приговорило Марию Вейцман к пяти годам "за проведение антисоветской агитации" и тут же решило - на основании указа об амнистии "Вейцман Марию Евзоровну от наказания и из-под стражи освободить".

Тем временем шло следствие по делу Берии и его соратников. От Лаврентия Павловича следователи требовали ответа: а с какой целью он предлагал восстановить в Москве еврейский театр и возобновить выпуск газеты на идиш? Это по-прежнему казалось предосудительным и подозрительным.

Процессы над соратниками Берии и другими высокопоставленными чекистами были закрытыми. В печати никаких деталей. В результате расчет с позорным прошлым не совершился, моральное очищение не состоялось. Многие советские граждане остались в убеждении, что дело было нечисто и какую-то пакость врачи-евреи все-таки совершили. А уж в злонамеренность "мирового еврейства", которое в нашей стране именовали "мировым сионизмом", поверили очень многие. Израиль воспринимался как подозрительное, опасное и враждебное государство.

Причем верили в это не толькое рядовые граждане, отрезанные от всех источников информации, но и руководители государства. Они попались на удочку собственной пропаганды. Советские разведчики и дипломаты сообщали только то, что начальство желало слышать. Поэтому нормальные отношения с Израилем фактически так и не восстановились.

Двадцать седьмого ноября пятьдесят третьего года в Москву вновь приехал посланником Шмуэль Эльяшив.

Через месяц, двадцать первого декабря, он пришел с протокольным визитом к Громыко, который вновь вернулся в министерство иностранных дел.

Дело в том, что Вышинский летом пятьдесят второго отправил Андрея Андреевича послом в Англию. Это было понижением и ссылкой. Если бы Вышинский пробыл на посту министра подольше, он бы вообще убрал Громыко с дипломатической службы.

Когда Андрей Андреевич приехал в Лондон, резидент внешней разведки министерства госбезопасности, выяснив по своим каналам, что новый посол не в фаворе, отправил на него телегу в Москву. Громыко пришлось писать объяснение на имя Сталина. Все это могло поставить крест на его дипломатической карьере.

Смерть вождя все изменила. Седьмого марта Вышинский был освобожден от должности министра "в связи с реорганизацией правительства". Обижать Андрея Януарьевича не хотели. Его утвердили постоянным представителем в Организации Объединенных Наций и - чтобы подчеркнуть его высокий статус - сделали первым заместителем министра.

Министерство иностранных дел вновь возглавил Молотов.

Вячеслав Михайлович немедленно отозвал своего любимца Громыко из Лондона. В апреле пятьдесят третьего тот занял прежнюю должность первого заместителя министра.

"Эльяшив коснулся вопроса о еврейской иммиграции в Израиль, - записал Громыко в отчете о беседе с израильским посланником, - и высказал пожелание, чтобы Советское правительство пошло навстречу просьбам евреев - граждан СССР о разрешении им выезда в Израиль.

Я с самого начала отвел этот вопрос и заявил, что мне не совсем ясно, почему посланник ставит на обсуждение вопрос, относящийся к советским гражданам. Я указал далее, что не вижу оснований для того, чтобы обсуждать данный вопрос с пользой для дела".

Громыко отказывался обсуждать этот вопрос все последующие тридцать лет…

Когда в Израиль вернулись советские дипломаты, посланником утвердили Александра Никитича Абрамова. Второго декабря пятьдесят третьего его принял министр иностранных дел Моше Шаретт. Он говорил по-русски, доверительно сообщил, что премьер-министр Бен-Гурион окончательно подал в отставку. Шаретт еще сам не знал, что именно ему предстоит возглавить правительство.

Абрамов попросил Шаретта назначить церемонию вручения верительных грамот рано утром или поздно вечером. Посольство оставалось в Тель-Авиве, а грамоты вручались в Иерусалиме, где располагалось правительство, и надо было проделать семьдесят километров в одну сторону. А проехать сто сорок километров при сильнейшей жаре в советском парадном мундире, рассчитанном на страны умеренного климата, невозможно. Кондиционеры в машины еще не ставили.

Посольства в Москве и в Тель-Авиве приступили к исполнению своих обязанностей, но дипломатия была довольно относительная. Директор экономического отдела МИД Израиля в разговоре с советским посланником сказал, что хотел бы развивать торговые отношения между двумя странами, и поинтересовался, в каких промышленных товарах нуждается Советский Союз.

Посланник вместо конкретного ответа "посоветовал ему прочесть решения сентябрьского пленума ЦК КПСС и постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР в связи с этими решениями". Об этом Абрамов, довольный собой, сообщил в Москву…

Резидентом внешней разведки в Тель-Авив поехал Яков Прокофьевич Медяник. Он работал под крышей первого секретаря посольства. Со временем Медяник стал генералом и заместителем начальника первого главного управления КГБ, ведал всей разведывательной работой на Ближнем и Среднем Востоке.

Тридцатого декабря пятьдесят третьего года израильский посланник Эльяшив доложил в Израиль о первых впечатлениях от пребывания в Москве. Он закончил письмо словами:

"В газетах больше не найдешь вещей, обижающих евреев. Также не встретишь сообщений из Израиля или высказываний об Израиле в той форме, в какой это было ранее. Не ручаюсь за будущее, но отмечаю факт, что такого до этого не было…"

Тем временем в советской дипломатии происходили незаметные перемены. Москва стала проявлять осторожный интерес к развивающимся странам, которые, в свою очередь, подавали сигналы о готовности развивать отношения. Израильские политики, не верившие в возможность сближения арабского мира и Советского Союза, были разочарованы.

Первого февраля пятьдесят четвертого года назначенный посланником в Египте Даниил Семенович Солод сообщил в Москву, что его коллега - посланник Египта в Советском Союзе Азиз аль-Масри - поднял вопрос о продаже Египту советского оружия. Причем аль-Масри сослался на мнение заместителя премьер-министра Египта подполковника Гамаля Абд-аль Насера.

Опытный Солод, не имея инструкций, уклонился от в высшей степени деликатного разговора об оружии.

С египетским посланником в Москве Азизом аль-Масри вышел конфуз.

Двадцать восьмого сентября пятьдесят четвертого года отдел культуры и науки ЦК КПСС доложил руководству партии:

"В № 7 журнала "Вопросы истории" за 1954 г. опубликована статья А. М. Некрича "Англо-германские противоречия по колониальному вопросу перед Второй мировой войной". В указанной статье автор, говоря о подрывной деятельности гитлеровской Германии в тот период в странах Востока, упоминает о том, что в числе германских платных агентов был начальник египетского генерального штаба генерал Азиз-Али Мысри паша…

Как известно, в настоящее время Азиз-Али Мысри паша под именем А. аль Масри занимает пост посла Египта в СССР".

Советских руководителей не смутил сам факт пребывания в Москве в роли посла платного агента нацистов. Попросить египтян отозвать дипломата - такой вопрос даже не возникал. Испугались другого: египтяне обидятся!

Работникам журнала "Вопросы истории", автору статьи, известному историку Александру Некричу пришлось объясняться и оправдываться (см. "Отечественная история", 2003, № 5). Впрочем, руководители отдела культуры и науки ЦК КПСС проявили либерализм и никого не наказали, предложили ограничиться внушением:

"Считали бы целесообразным указать главному редактору журнала "Вопросы истории" т. Панкратовой на проявленную редакцией беспечность при публикации статьи А. М. Некрича и обязать ее установить строгий контроль над подготовкой к печати статей по новейшей истории".

Либерализм отдела ЦК объяснялся просто: главный редактор журнала академик Анна Михайловна Панкратова цековским чиновникам была не по зубам. Она пользовалась большим влиянием, состояла членом ЦК КПСС, и ее только что избрали членом президиума Верховного Совета СССР.

Через год, пятнадцатого сентября пятьдесят пятого года, Насер информировал советского посла, что из Саудовской Аравии в Египет переехал Рашид Али Гайлани - тот самый, который с помощью нацистской Германии устроил в сорок первом году военный переворот в Ираке, а после провала бежал в Берлин.

Рашид Али Гайлани после поражения Германии нашел убежище в Саудовской Аравии, где собирал силы для борьбы с еврейским государством. Теперь нацистский преступник обосновался среди египетских единомышленников. Советской реакции не последовало. Отношения с Египтом были важнее поиска нацистских преступников…

Не только Египет, но и Сирия выказала интерес к советскому оружию. Тридцать первого марта пятьдесят четвертого года министр национальной обороны Сирии Мааруф ад-Давалиби принял советского посланника Сергея Сергеевича Немчину и тоже завел разговор о продаже советского оружия или о получении оружия в Чехословакии.

Сергей Немчина также уклонился от ответа. Он был назначен в Сирию в пятьдесят третьем году, до этого работал в Лондоне, Париже и Бангкоке.