Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным Т. Снайдер

Раздел 4: ЕВРОПА МОЛОТОВА-РИББЕНТРОПА

Немецкий террор начался в небе.

В 4:20 утра 1 сентября 1939 года без предупреждения посыпались бомбы на город Велюнь в центральной Польше. Немцы выбрали местность, лишенную военной значимости, как площадку для смертельного эксперимента. Может ли современная авиация терроризировать мирное население намеренными бомбежками?

Церковь, синагога, госпиталь - все пылало в огне. Волна за волной падали бомбы, все семьдесят тонн, разрушая большинство зданий и убивая сотни людей, преимущественно женщин и детей. Население бежало из города; когда прибыла немецкая администрация, в городе было больше мертвых, чем живых. По всей Западной Польше похожая участь постигла множество мелких городов и сел. Сто пятьдесят восемь населенных пунктов подверглись бомбежке(231).

В столице Польши, Варшаве, люди смотрели, как в чистом голубом небе носились самолеты. "Наши", - говорили люди сами себе с надеждой. Они ошибались.

10 сентября 1939 года крупный европейский город впервые подвергся систематической бомбежке вражеской авиацией. В тот день было совершено семнадцать немецких вылетов на Варшаву. К середине месяца польская армия была повержена, но столица все еще защищалась.

Гитлер заявил 25 сентября, что хочет капитуляции Варшавы. В тот день было сброшено приблизительно пятьсот шестьдесят тонн бомб и семьдесят две тонны зажигательных снарядов. Когда в начале необъявленной войны бомбили одну из главных густонаселенных европейских столиц исторического значения, погибло около двадцати пяти тысяч мирных жителей и шесть тысяч солдат. В течение всего месяца колонны беженцев двигались на восток, подальше от Вермахта. Немецкие истребители доставляли себе удовольствие, обстреливая их на бреющем полете(232).

Польша сражалась в одиночку. Франция и Британия, как и обещали, объявили войну Германии, но не предпринимали никаких военных действий во время кампании (французы на несколько километров продвинулись вглубь территории Саара, но затем отступили назад). Польская армия спешила занять оборонительные позиции. Польские военные тренировались в ожидании наступления либо с Востока, либо с Запада - либо Красной армии, либо Вермахта. В военных планах и военных играх 1920-х и 1930-х годов рассматривались оба эти варианта.

Теперь все доступные силы, около тридцати девяти дивизий (приблизительно девятьсот тысяч человек) были брошены против пятидесяти немецких дивизий (полтора миллиона человек). Даже при этом противник превосходил польские силы в живой силе и технике и предпринял моторизированные нападения с севера, запада и юга. И тем не менее сопротивление в некоторых местах было упорным.

Вермахт привык входить в страны, которые уже сдались, как, например, Австрия и Чехословакия. Теперь же немецкие солдаты столкнулись с огнем противника. Не все пошло по их плану. В Данциге, вольном городе на Балтийском побережье, который Гитлер хотел завоевать для Германии, поляки обороняли здание почты. Немцы разлили бензин в подвале и сожгли защитников живьем. Директор почты выбежал из здания, размахивая белым носовым платком, - в него сразу же выстрелили. 11 человек скончались от ожогов. Немцы отказали им в медицинской помощи. Тридцать восемь человек были приговорены к смерти и расстреляны за нелегальную защиту здания. Один из них, Францишек Краус, был дядей маленького Гюнтера Грасса, который позже станет известным романистом Западной Германии. Благодаря его роману "Жестяной барабан" это военное преступление получит широкую огласку. Оно было одним из многих(233).

Немецких солдат инструктировали, что Польша - не настоящая страна, а ее армия - не настоящая армия. Таким образом, мужчины, сопротивлявшиеся вторжению, не могли быть действительными солдатами. Немецкие офицеры инструктировали своих солдат, что смерть немцев на поле боя - "убийство". Поскольку сопротивление немецкой господствующей расе было, по выражению Гитлера, "дерзостью", у польских солдат не было права считаться военнопленными.

В селе Урыч польских военнопленных собрали в сарае, где они, как им сказали, проведут ночь. Затем немцы сожгли сарай.

Возле села Сладов немцы использовали военнопленных как живой щит, когда сражались с остатками кавалерийского полка. После того, как немцы уничтожили кавалеристов, которые не хотели стрелять по своим, они заставили военнопленных хоронить тела своих товарищей. Затем они выстроили военнопленных возле стены на берегу реки Вислы и расстреляли. По тем, кто пытался спастись и прыгал в реку, стреляли, как вспоминал единственный выживший, будто по уткам. Погибли около 300 человек(234).

Гитлер 22 августа 1939 года приказал своим командующим "закрыть сердца для жалости". Немцы убивали пленных. В городе Цепелев, после решительного сражения, были взяты в плен триста польских солдат. Вопреки доказательствам, немецкий командир заявил, что плененные - это партизаны, т.е. представители нерегулярных войск, на которых не распространяются законы войны.

Польские офицеры и солдаты, в полном военном обмундировании, были поражены. Немцы заставили их раздеться. Теперь они были больше похожи на партизан. Их всех расстреляли и сбросили в яму. За короткую польскую кампанию произошло по крайней мере 63 подобных операции. Было убито не менее 3000 польских военнопленных.

Немцы также убивали польских раненых. Однажды немецкие танки атаковали барак, на котором был знак красного креста. Это был польский военный госпиталь. Если бы на нем не было красного креста, танковое командование скорее всего проигнорировало бы его. Танки открыли огонь по бараку, и он загорелся. Автоматчики стреляли по людям, пытавшимся выбежать из горящего здания. Затем танки сравняли с землей остатки сгоревшего барака и тела всех, кто еще мог быть жив(235).

Офицеры и солдаты Вермахта обвиняли польское гражданское население в тех ужасах, которые на них обрушились. Как говорил один генерал: "Немцы - хозяева, а поляки - рабы". Руководство армии знало, что цели Гитлера в этой кампании были далеко не традиционными. Как резюмировал начальник ставки, это было "намерение Лидера уничтожить и искоренить польский народ". Солдат настроили рассматривать польское гражданское население как непорядочное и как недочеловеков. Один из них настолько был убежден в польской враждебности, что интерпретировал искаженное смертью лицо поляка как выражение иррациональной ненависти к немцам.

Солдаты быстро привыкли вымещать свою фрустрацию на любом, кого увидят. Как правило, немцы убивали мирное население после того, как захватывали новые территории. Они также убивали мирное население, когда теряли территории. Если они несли какие-либо потери, то отыгрывались за них на первом попавшемся: обычно на мужчинах, но также на женщинах и детях(236).

В городе Видзув немцы объявили сбор всех мужчин, и те пришли: они не боялись, поскольку ничего не совершили. У одной беременной женщины было плохое предчувствие, но ее оттащили от мужа. Всех мужчин города выстроили у забора и расстреляли. В Лонгиновке сорок поляков заперли в здании, которое затем подожгли.

Солдаты стреляли по тем, кто выбирался из окон горящего здания. Некоторые из карательных операций были немыслимо небрежны. В одном таком случае сотню гражданских лиц собрали для расстрела, потому что кто-то стрелял из ружья. Оказалось, что из ружья стрелял немецкий солдат(237).

Польша не сдавалась, но военные действия прекратились 6 октября 1939 года. Даже после того, как той осенью немцы установили гражданскую оккупационную администрацию, Вермахт продолжал массово убивать польских граждан в ходе произвольных карательных операций. В декабре, после того, как известными польскими преступниками были убиты два немецких солдата, немцы расстреляли из автоматов 114 мужчин, не имевших никакого отношения к произошедшему.

В январе немцы расстреляли 255 евреев в Варшаве после того, как еврейская община не выдала человека, которого немцы считали евреем (судя по его фамилии). Мужчина, которого требовали выдать, не имел никакого отношения к еврейской общине(238).

Немецкие солдаты получили инструкции считать евреев восточными варварами, и в Польше они действительно столкнулись с таким, чего никогда не увидели бы в Германии, - с большими религиозными общинами иудеев. Хотя Гитлер неистовствовал по поводу деструктивной роли евреев в жизни немецкого общества, евреи составляли мизерный процент немецкого населения. Среди немецких граждан, которые по Нюрнбергским законам считались евреями, большинство были светскими людьми, а многие даже не идентифицировали себя с еврейской общиной. Евреи в Германии были очень ассимилированы и часто сочетались браком с неевреями.

По историческим причинам еврейская жизнь в Польше была совсем другой. Евреев изгнали из Германии в позднем Средневековье, как и из большинства земель Центральной и Западной Европы. Польша в течение веков была раем для евреев, она стала и оставалась центром европейских еврейских поселений. В 1939 году евреи составляли около десяти процентов польского населения; большинство из них были религиозными, носили традиционное одеяние и соблюдали обычаи. Они в основном говорили на идише, который немцы считали искаженным вариантом собственного языка. В Варшаве и Лодзи - двух самых важных еврейских городах Польши - евреи составляли треть населения.

Судя по переписке немецких офицеров и солдат, они видели в польских евреях живые стереотипы, а не людей, особый сорт паразитов на и без того отсталой польской земле. Немцы в своих письмах к женам и подругам описывали жуткий беспорядок и грязь. В их представлении о Польше все красивое было создано предыдущими немецкими поселенцами, а все отвратительное было результатом еврейской коррупции и польской лени.

Казалось, немцы ощущали непреодолимое желание привести внешний вид евреев в порядок. Снова и снова солдаты окружали еврейских мужчин и брили им пейсы, а другие в это время смеялись и фотографировали. Они также между делом насиловали еврейских женщин, как будто это не было преступлением, за которое они могут быть наказаны. Если их ловили на содеянном, то напоминали им о немецких законах, запрещавших расовое кровосмешение(239).

В городе Солец евреев взяли в плен и закрыли в подвале. После попытки к бегству солдаты закидали подвал гранатами и убили всех. В городе Рава Мазовецкая немецкий солдат попросил у еврейского мальчика воды. Когда мальчик бросился бежать, солдат прицелился и выстрелил, но попал в одного из своих товарищей. Тогда немцы согнали сотни людей на городскую площадь и расстреляли их.

В городе Дынув в середине сентября ночью расстреляли из автоматов около двухсот евреев. В целом, евреи составили около 7000 из примерно 45000 польских мирных граждан, расстрелянных немцами к концу 1939 года, - это было несколько больше, чем процент евреев в польском населении(240).

Для нацистского мировоззрения, которым прониклись немецкие офицеры и солдаты, еврейский солдат представлял еще большую проблему, чем польский. Евреев вычистили из немецких вооруженных сил еще в 1935 году. Однако польские евреи, как и все мужское население Польши, призывались к службе в рядах польской армии. Среди офицеров было много евреев, особенно среди врачей. Немцы отбирали евреев из подразделений и отправляли в специальные штрафные концлагеря.

-------

Германия уже практически выиграла войну, когда 17 сентября в войну вступил СССР.

В тот день, когда немецкая авиация бомбила Львов (самый важный в то время польский город на юго-востоке), Красная армия подходила к нему. Вход в Польшу полумиллиона советских солдат вызвал одновременно и страх, и надежду. Полякам хотелось верить, что советские солдаты пришли сражаться с немцами. Некоторые сбитые с толку польские солдаты, изгнанные на восток немецкими атаками, на мгновение поверили, что у них есть союзники. Польские вооруженные силы отчаянно нуждались в помощи(241).

СССР утверждал, что его интервенция необходима, поскольку польское государство прекратило свое существование. Поскольку Польша больше не могла защищать собственных граждан, говорилось дальше, Красной армии пришлось войти в страну с миротворческой миссией. Советская пропаганда утверждала, что в защите особенно нуждались большие национальные меньшинства украинцев и беларусов. Однако, вопреки риторике, советские офицеры и солдаты готовились к войне и получили ее. Красная армия разоружила польские подразделения, а где было нужно - и сражалась с ними. Полмиллиона человек пересекли границу, которую никто больше не защищал, чтобы воевать с врагом, который был уже разбит. Советские солдаты встречали немецких солдат, демаркировали границу и в одном случае даже организовали совместный марш победителей. Сталин говорил о том, что альянс с Германией "скреплен кровью". Это была преимущественно кровь польских солдат, из которых более 64000 погибли в бою(242).

В таких городах, как Львов, в котором одновременно действовали Вермахт и Красная армия, перед польскими солдатами вставал трудный выбор: кому сдаться?

Советские военные обещали им безопасное возвращение домой после короткого собеседования. Никита Хрущев, сопровождавший советских солдат, повторял заверение. Художник Юзеф Чапски, польский офицер запаса, был среди тех, кого предали такой ложью. Его подразделение было отброшено назад немцами, а затем окружено советскими войсками. Чапскому и его людям обещали, что их привезут во Львов и там отпустят. Вместо этого их всех погрузили в грузовики на рыночной площади города. Женщины со слезами бросали им сигареты. Молодой еврей купил яблок и бросил их пленным в грузовик. Возле здания почты женщины забрали записки, которые солдаты написали своим семьям. Пленных отвезли на железнодорожную станцию и отправили на восток(243).

При пересечении советской границы у них возникло чувство, что они въезжают, по воспоминаниям Чапского, в "другой мир". Чапски сидел вместе с товарищем-ботаником, тоже офицером запаса, который любовался высокими травами в степях Украины. В другом вагоне польские фермеры смотрели сквозь щели на советские колхозы и с болью качали головами от вида беспорядка и запущенности. На остановке в Киеве, столице Советской Украины, польских офицеров ждал неожиданный прием. Украинцы с грустью смотрели на польских офицеров под охраной советских солдат. Некоторые из них, казалось, все еще верили, что именно польская армия освободит Украину от Сталина. Вместо этого около пятнадцати тысяч польских офицеров оказались в трех советских лагерях, которые подчинялись НКВД: один в восточной части Советской Украины (Старобельск), а два - в Советской России (Козельск и Осташков)(244).

Устранение этих мужчин (среди них была одна-единственная женщина) походило на обезглавливание польского общества. Советские войска взяли более ста тысяч военнопленных, но отпустили рядовых, оставив только офицеров. Более двух третей из них были офицерами запаса. Подобно Чапскому и его спутнику-ботанику, эти офицеры запаса были образованными профессионалами и интеллектуалами, не военными. Тысячи врачей, юристов, ученых, профессоров и политиков были устранены из Польши(245).

Тем временем советская оккупационная власть в Восточной Польше раздавала высокие должности представителям низших слоев общества. Тюрьмы освободились, и политических заключенных (обычно это были коммунисты) поставили во главе местной администрации.

Советские агитаторы призывали крестьян отомстить землевладельцам. Хотя большинство людей противилось призывам к совершению преступлений, тысячи не смогли устоять в царившем хаосе.

Неожиданно участились убийства топором. Одного мужчину привязали к столбу, содрали местами с него кожу, посыпали раны солью и заставили смотреть, как убивают его семью.

Обычно Красная армия вела себя хорошо, но иногда солдаты присоединялись к бесчинствам, как, например, в случае, когда двое убили представителя местной власти, а затем вырвали у него золотые зубы(246).

На фоне этих событий в страну массированно вошел НКВД. В последующий двадцать один месяц он произвел больше арестов в оккупированной восточной Польше, чем во всем Советском Союзе, схватив около 109400 польских граждан. Обычным приговором было восемь лет ГУЛАГа; к смерти были приговорены 8513 человек(247).

-------

На запад от линии Молотова-Риббентропа, там, где правила Германия, методы были еще менее утонченными. Теперь, когда Вермахт победил иностранную армию, приемы СС можно было опробовать на чужом населении.

Айнзацгруппы как инструмент истребления были творением Рейнхарда Гейдриха, который был правой рукой Генриха Гиммлера. Айнзацгруппы были специальными силами полиции безопасности и включали в себя другие подразделения полиции, чьей миссией было наведение порядка в тылу воюющих войск. С 1939 года они подчинялись гейдриховскому главному управлению имперской безопасности, состоявшему из полиции безопасности (правительственная структура) и СД (служба безопасности рейсхфюрера СС, служба разведки СС, которая была структурой Нацистской партии).

Айнзацгруппы действовали в Австрии и Чехословакии, но в этих странах они не столкнулись с сопротивлением, поэтому у них не было спецмиссии уничтожать определенные категории населения. Только в Польше айнзацгруппы должны были выполнить свою миссию "идеологических солдат" путем уничтожения образованных классов побежденного врага (в определенном смысле они убивали своих коллег: у пятнадцати из двадцати пяти командующих айнзацгруппами и айнзацкомандами была докторская степень).

В ходе операции "Танненберг" Гейдрих хотел, чтобы айнзацгруппы обезвредили "высшие слои общества", убив шестьдесят одну тысячу польских граждан. Как сказал Гитлер, "только ту нацию, чьи высшие слои уничтожены, можно загнать в рабство". Конечной целью этого проекта по обезглавливанию было "разрушить Польшу" как дееспособное общество. Убив самых образованных поляков, айнзацгруппы должны были сделать так, чтобы Польша напоминала немецкую расистскую фантазию об этой стране, и сделать ее неспособной сопротивляться немецкому строю(248).

Айнзацгруппы подошли к выполнению своего задания с кровожадной энергичностью, но у них не было опыта, а поэтому - и таких навыков, как у НКВД. Они убивали гражданское население, часто под прикрытием карательных операций против якобы партизан. В городе Быдгощ айнзацгруппы уничтожили около девятисот поляков. В Катовице - еще семьсот пятьдесят человек во внутреннем дворе, преимущественно женщин и девочек. Всего айнзацгруппы убили около пятидесяти тысяч польских граждан в ходе операций, которые не имели ничего общего со сражениями. Но эти пятьдесят тысяч, кажется, были не первыми в их списке, состоявшем из шестидесяти одной тысячи жертв. Очень часто это были группы людей, отобранные под влиянием момента. В отличие от НКВД, айнзацгруппы не следовали букве протокола и в Польше не вели точных записей о расстрелянных людях(249).

Большего успеха айнзацгруппы достигли в операциях против евреев, что требовало значительно меньшей дискриминации. Одной айнзацгруппе была поставлена задача терроризировать евреев, чтобы те сбежали на восток, из немецкой оккупационной зоны - в советскую. Максимальный объем этой работы предполагалось выполнить в сентябре 1939 года, когда все еще проводились военные операции. Так, например, в городе Бендзин эта айнзацгруппа сожгла синагогу огнеметами, убив за два дня пятьсот евреев.

Айнзацкоманды (меньшие по размеру подразделения) выполняли похожую миссию. В городе Хелм одна из них получила задание грабить богатых евреев. Немцы на улицах производили полный личный досмотр женщин, которые выглядели как еврейки, и досмотр полостей тела в помещении. Они ломали людям пальцы, снимая обручальные кольца.

В городе Пшемысль с 16 по 19 сентября айнзацкоманды расстреляли по крайней мере пятьсот евреев. Результатом таких операций было то, что сотни тысяч евреев сбежали в советскую оккупационную зону. Из окрестностей Люблина более двадцати тысяч евреев были попросту изгнаны(250).

После того, как Польша была покорена, немцы и их советские союзники встретились еще раз, чтобы пересмотреть свои отношения. В день, когда Варшава пала перед немцами, 28 сентября 1939 года, союзники подписали договор о дружбе и границах, который несколько изменил зоны влияния. По нему Варшава отходила немцам, а Литва - СССР (это граница, обозначенная на картах как "линия Молотова-Риббентропа"). Договор также обязывал обе стороны подавлять любое польское сопротивление режиму союзника. Нацистская Германия и Советский Союз подписали 4 октября еще один протокол, который обозначал их новую совместную границу. Польша прекратила свое существование.

Несколькими днями позже Германия формально аннексировала некоторые регионы в своей зоне, оставив остальную часть территории как колонию, известную под названием Генерал-губернаторства. Оно должно было стать свалкой для ненужных людей - поляков и евреев. Гитлер считал, что поляков можно держать в каком-нибудь восточном регионе в своего рода "природной резервации". Генерал-губернатор, которым был бывший юрист Гитлера Ганс Франк, разъяснил положение населения в двух приказах, изданных в конце октября 1939 года: в одном указывалось, что за порядком должна следить немецкая полиция, в другом - что у немецкой полиции есть полномочия выносить смертный приговор любому поляку, совершившему какое бы то ни было действие, которое могло быть расценено как направленное против интересов Германии и немцев. Франк верил, что поляки скоро поймут "безнадежность своей национальной участи" и примут верховенство немцев(251).

-------

На востоке от линии Молотова-Риббентропа советский режим расширял собственную систему. Москва расширила территории Украинской и Беларусской республик на запад за счет Восточной Польши, заставляя новое население республик участвовать в аннексии собственной родины. Когда Красная армия вошла в Польшу, она преподносила Советскую державу как великую освободительницу национальных меньшинств от польского строя, а также как великую защитницу крестьян от помещиков.

В Восточной Польше 43% населения составляли поляки, 33% - украинцы, насчитывалось по 8% евреев и беларусов, а также незначительный процент чехов, немцев, русских, цыган, татар и других народов.

Но теперь представители каждой национальности и каждого класса должны были выражать ритуализованное одобрение нового порядка. 22 октября 1939 года всему взрослому населению тех территорий, которые СССР называл "Западной Белоруссией" и "Западной Украиной", пришлось проголосовать за избрание депутатов двух Народных собраний, временный характер которых обнаруживался в одном из законодательных положений - просьбе о том, чтобы земли Восточной Польши были присоединены к Советскому Союзу. До 15 ноября формальности аннексии были улажены(252).

Советский Союз принес в Восточную Польшу собственные институты и практики. Все теперь должны были зарегистрироваться для получения внутреннего паспорта, что значило наличие у государства информации обо всех его новых гражданах. После регистрации граждан последовал призыв в армию: около ста пятидесяти тысяч молодых поляков (поляков, украинцев, беларусов, евреев) вскоре оказались в рядах Красной армии. Регистрация позволяла еще и беспрепятственно заниматься главной советской социальной политикой - депортациями(253).

Советское Политбюро 4 декабря 1939 года приказало НКВД организовать высылку определенных групп польских граждан, которые представляли опасность для новой власти: ветеранов войны, лесничих, госслужащих, полицейских и членов их семей. Вслед за этим, февральским вечером 1940 года, в почти сорокаградусный мороз, НКВД схватил их всех: 139 794 человека, арестованных дома ночью под дулом автоматов, погрузили в товарные вагоны, направлявшиеся на спецпоселения в далеком Советском Казахстане или Сибири. Вся их жизнь круто изменилась еще до того, как они осознали, что происходит. Спецпоселения как часть ГУЛАГа были зонами принудительного труда, куда десятью годами ранее ссылали "кулаков"(254).

Поскольку НКВД определял понятие "семья" очень широко, то поезда были набиты пожилыми родителями и детьми тех людей, которые считались опасными. Во время остановок в пути следования на восток охранники ходили из вагона в вагон, спрашивая, есть ли еще умершие дети.

Веслав Адамчик, которому в то время было одиннадцать лет, спросил маму, забирают ли советские солдаты детей в ад. Еду и воду выдавали очень нерегулярно, а вагоны для скота не были оборудованы для путешествий и в них было очень холодно. Со временем дети научились облизывать иней с металлических гвоздей и видели, как старики замерзают насмерть. Мертвых взрослых забирали из вагонов и бросали в наспех вырытую общую могилу. Другой мальчик выглядывал из вагона и пытался их запомнить; позже он напишет, что, даже когда мертвые исчезали, "в наших мыслях оставались их мечты и их желания"(255).

Только за время пути умерло около пяти тысяч человек; до лета же умерло еще около одиннадцати тысяч. Маленькая польская девочка в сибирской школе описала, что произошло с ее семьей: "Брат заболел и через неделю умер от голода. Мы похоронили его на холме в сибирской степи. Мама от переживаний тоже заболела от голода, распухла и два месяца лежала в бараке. Они не хотели везти ее в больницу, пока не пришел конец. Тогда они забрали ее, и мама лежала в больнице две недели. Потом ее жизнь закончилась. Когда мы об этом узнали, нас охватило огромное отчаяние. Мы пошли на похороны за двадцать пять километров, мы пошли на холм. Можно услышать шум сибирского леса, где лежат два члена моей семьи"(256).

Эти поляки были чужими и беспомощными в Центральной Азии или на севере России даже больше, чем "кулаки", оказавшиеся там до них. Они, как правило, не знали русского языка, тем более - казахского. Местные, особенно в Центральной Азии, видели в них еще одну обузу, навязанную центром. По воспоминаниям о Казахстане одного поляка, "местные мало говорили по-русски и были очень недовольны всем этим и необходимостью кормить лишние рты; поначалу они ничего нам не продавали и никак не помогали".

Поляки не могли знать, что еще десять лет назад треть населения Казахстана вымерла от голода. Одного поляка, отца четырех детей, убили в колхозе из-за его сапог. Другой отец умер от голода в Сибири. Его сын вспоминал:

"Он распух. Они завернули его в простыню и сбросили в яму". Третий отец семейства умер от тифа в Вологде - северорусском городе смерти. Его двенадцатилетний сын уже тогда был немного философом: "Человек рождается однажды и умирает только раз. Так оно и случилось"(257).

Депортированные поляки, видимо, никогда раньше не слышали слово "кулак", а теперь открывали для себя историю его происхождения. В одном сибирском поселке поляки нашли скелеты "кулаков", депортированных в 1930- х годах. В другом поселке 16-летний поляк понял, что бригадир на его работе в лагере был "кулаком". По воспоминаниям тогдашнего подростка, "он честно мне сказал о том, что было у него на сердце", - о вере в Бога. Поскольку поляков считали римо-католиками, то есть христианами, то их присутствие вызывало такие признания насчет веры у украинцев и русских.

Но даже на Дальнем Востоке советские власти относились с огромной ненавистью к любому проявлению польскости. Польский мальчик, пришедший в город выменять одежду на еду, повстречал милиционера, который ударом сбил с его головы картуз. На картузе был изображен белый орел - символ Польского государства. Милиционеры не разрешили мальчику поднять картуз с земли. Как писали советские журналисты и повторяли советские учителя, Польша пала и больше никогда не поднимется(258).

-------

С помощью подсчета, классификации и силы советская власть могла принудить поляков подчиниться уже существующей системе. После нескольких недель хаоса она расширила свое государство на запад и освободилась от самых опасных потенциальных оппонентов. В западной части Польши, на запад от линии Молотова-Риббентропа, немцы не могли применить такой подход. Гитлер совсем недавно расширил свой Рейх, заняв Австрию и Чехословакию, но никогда до этого не занимал территории, заселенные таким большим количеством людей, не являвшихся немцами. В отличие от СССР, нацисты не могли даже утверждать, что принесли справедливость и равенство угнетенным народам или классам. Все знали, что нацистская Германия существует для немцев, и немцы не считали нужным притворяться, что это не так.

Предпосылка национал-социализма состояла в том, что немцы - высшая раса. Это предположение, столкнувшись с существованием польской цивилизации, нацисты должны были доказать, по крайней мере, самим себе. В древнем польском городе Кракове всех профессоров прославленного университета отправили в концлагеря. Статую Адама Мицкевича, великого поэта-романтика, сбросили с пьедестала на Рыночной площади, которую переименовали в Адольф-Гитлер-Плац. Подобные действия имели не только символический, но и практический характер. Краковский университет был старше любого университета в Германии. Мицкевича в его время уважали европейцы так же, как и Гете. Наличие такого заведения и такой истории, как и наличие польского класса просвещенных людей, было преградой на пути немецких планов, а также проблемой для нацистской идеологии(259).

Сама польскость должна была исчезнуть с лица земли и замещена "немецкостью". Как написал Гитлер, Германия

"должна закупорить эти чужеродные расовые элементы так, чтобы кровь ее народа снова не испортилась, либо же она должна без дальнейших отлагательств устранить их и передать освободившуюся территорию своим национальным товарищам".

В начале октября 1939 года Гитлер возложил на Генриха Гиммлера еще одно задание. Рейхсфюрер СС и руководитель служб германской полиции, Гиммлер теперь стал "рейхскомиссаром по германизации" - кем-то вроде министра по расовым вопросам. В регионах, аннексированных Германией у Польши, Гиммлер должен был устранить местное население и заменить его немецким(260).

Гиммлер взялся за работу с энтузиазмом, но задание было трудным: это были польские территории, а многочисленного немецкого нацменьшинства в независимой Польше не было. Когда СССР объявил, что входит в Восточную Польшу для защиты украинцев и беларусов, это, по крайней мере, выглядело правдоподобно с точки зрения демографии: их в Польше было около шести миллионов человек. А немцев, наоборот, было менее миллиона человек. На недавно аннексированных Германией территориях поляки по численности превосходили немцев в соотношении примерно 15:1(261).

К этому моменту министр гитлеровской пропаганды Йозеф Геббельс уже контролировал немецкую прессу, и таким образом у немцев (и тех, кто верил их пропаганде) создавалось впечатление, что в Западной Польше находится огромное количество немцев и что они подвергаются ужасным репрессиям. В реальности же все было совсем не так. И проблема состояла не только в том, что приблизительно девять миллионов поляков существенно превышали количество немцев в новых областях Рейха. Гитлер только что прибавил к своему Рейху значительно больше евреев (по крайней мере шестьсот тысяч человек), чем немцев, и по этой причине почти утроил количество евреев в Германии (с приблизительно трехсот тридцати тысяч человек до почти миллиона).

Вместе с Генерал-губернаторством (на территории которого насчитывалось один миллион пятьсот шестьдесят тысяч евреев) он добавил более двух миллионов евреев к контролируемым Берлином владениям. В городе Лодзь, который был присоединен к Германии, было больше евреев (233000 человек), чем в Берлине (82788 человек) и Вене (91480 человек) вместе взятых.

Только в Варшаве, которая входила теперь в состав Генерал-губернаторства, было больше евреев, чем во всей Германии. Этой аннексией Гитлер присоединил к Рейху больше поляков, чем он присоединил немцев в ходе этой и предыдущих аннексий, включая Австрию и пограничные регионы Чехословакии.

Принимая во внимание Генерал-губернаторство и Протекторат Богемии и Моравии, аннексированный у распавшейся Чехословакии, Гитлер прибавил к своей империи около двадцати миллионов поляков, шесть миллионов чехов и два миллиона евреев. Теперь в Германии было больше славян, чем в других европейских государствах, за исключением Советского Союза. В своем крестовом походе во имя расовой чистоты Германия к концу 1939 года стала вторым по величине многонациональным государством в Европе. Первым, конечно же, был Советский Союз(262).

Артур Грейзер, назначенный гаулейтером самых больших новых регионов Германии, известных как "рейхсгау Вартеланд", был особенно восприимчив к идее "германизации". Его провинция расширилась с запада на восток, от крупного польского города Познань до другого крупного города Лодзь.

Эта территория была домом приблизительно для 4 миллионов поляков, 365000 евреев и 327000 немцев.

Гиммлер предложил депортировать к февралю 1940 года миллион человек, в том числе всех евреев и несколько сотен тысяч поляков. Грейзер начал проект по "германизации" с того, что очистил помещения трех психиатрических лечебниц, расстреляв пациентов.

Пациентов четвертой психиатрической лечебницы в селе Овинская ждала другая участь: в октябре и ноябре 1939 года их забирали в штаб-квартиру местного Гестапо и травили угарным газом, испускаемым из канистр. Это было первое немецкое массовое уничтожение таким методом. Было убито около семи тысяч семисот польских граждан из заведений для душевнобольных, что обозначило начало политики "эвтаназии", которая вскоре начнет действовать и в границах довоенной Германии. В течение двух последующих лет будут отравлены газом более семидесяти тысяч немецких граждан в качестве "жизни, непригодной к жизни". "Германизация" имела как внутренний, так и внешний параметры; агрессивная война за границей позволяла убивать немецких граждан. Так это началось, и так будет продолжаться(263).

Цель устранения евреев из Германии совпала с другим идеологическим приоритетом - переселением немцев из Советского Союза. После того, как Советский Союз расширил свои границы на запад, захватив Восточную Польшу, Гитлеру пришлось озаботиться немцами (бывшими гражданами Польши), которые оказались под советской властью. Гитлер организовал переезд этих людей в Германию. Они будут жить в Вартеланде, в домах депортированных поляков. Но это означало, что сначала нужно было депортировать не евреев, а польских фермеров, чтобы освободить место для прибывающих немцев.

Но даже если евреям разрешалось до поры до времени оставаться в собственном доме, их ждали страдания и унижения. В городе Козенице ортодоксальных евреев заставляли плясать возле кипы горящих книг и скандировать: "Война - это наша вина". В городе Лович 7 ноября 1939 года все мужское еврейское население заставили маршем идти к зданию тюрьмы, после чего еврейская община должна была их выкупить(264).

Во время первой депортации из Вартеланда в Генерал-губернаторство, осуществлявшейся с 1 по 17 декабря 1939 года, преимущественное большинство из 87883 человек составили поляки.

Полиция выбрала сначала поляков, которые "представляют непосредственную опасность для немецкой нации".

Во время второй депортации, проводившейся с 10 февраля по 15 марта 1940 года, было выслано еще 40128 человек, и снова большинство из них были поляками. Путешествие было коротким: в обычное время дорога из Познани, столицы Вартеланда, до Варшавы, самого крупного города Генерал-губернаторства, заняла бы несколько часов.

Тем не менее, тысячи людей замерзли до смерти в поездах, которые часто днями простаивали на запасных путях. Гиммлер комментировал: "Там просто такой климат". Излишне говорить, что климат в Польше был преимущественно таким же, как и в Германии(265).

-------

Зима 1939-1940 года в Польше и Германии была непривычно суровой; в Украине, России и Казахстане зима была еще холоднее. По мере того, как дни в советских спецпоселениях становились короче, тысячи польских граждан заболевали и умирали.

В трех лагерях Советской России и Украины, где содержались польские военнопленные, мужчины соблюдали свой собственный политический и религиозный календарь.

В Козельске, Осташкове и Старобельске люди нашли возможность отпраздновать 11 ноября - День Польской Независимости. Во всех трех лагерях мужчины собирались праздновать Рождество. Эти заключенные были в основном римо-католиками, но среди них было немало иудеев, протестантов, православных и греко-католиков. Они оказались в поруганных православных монастырских комплексах, молились или причащались по тихим углам разваливающихся соборов(266).

Узники видели, что произошло с православными монахами и монашками во время большевистской революции: скелеты в неглубоких могилах, выбитые пулями в стене очертания человеческих тел. Один из узников в Старобельске не мог не заметить стаи черного воронья, которое, казалось, никогда не покидало монастырь. Тем не менее, молитва приносила надежду и люди разных вероисповеданий молились вместе до 24 декабря 1939 года, когда из всех трех лагерей забрали священников, пасторов и раввинов - больше их никто никогда не видел(267).

Эти три лагеря были своего рода лабораторией для наблюдения за поведением польских просвещенных классов. Козельск, Осташков и Старобельск стали польскими на вид. У узников не было другой одежды, кроме армейской формы с белыми орлами на фуражках. Не нужно говорить, что никто не носил эту эмблему публично в бывшей Восточной Польше, где общественные места теперь украшали серп, молот и красная звезда. Даже когда закрыли польские университеты на немецкой стороне, а на советской сделали их украинскими и русскими, заключенные в лагерях организовывали лекции выдающихся польских ученых и гуманистов, которые были среди офицеров запаса. Офицеры создавали скромные кредитные кооперативы с тем, чтобы те, кто был победнее, мог позаимствовать у тех, кто был побогаче. Они декламировали наизусть стихи, заученные в школьном возрасте. Некоторые могли читать по памяти очень длинные романы эпохи польского реализма. Конечно же, у узников были размолвки, они дрались и крали друг у друга, а несколько человек (как выяснилось, всего несколько) согласились сотрудничать с советскими властями. Офицеры не могли прийти к согласию по вопросу, как держать себя в руках во время длинных ночных допросов. И все же дух национальной солидарности был ощутим, возможно, даже и для советской власти(268).

Мужчины, тем не менее, были одиноки. Они могли писать своим семьям, но не могли рассказывать о своем положении. Им приходилось быть осторожными, так как они знали, что НКВД просматривает все, что они пишут. Узник из Козельца, Добеслав Якубович, доверял дневнику письма, которые хотел написать своей жене, о своих мечтах увидеть, как она одевается, о желании увидеть дочку. Узники вместо обратного адреса должны были писать адрес санатория, что приводило к очень болезненной неразберихе(269).

Узники подружились со сторожевыми собаками и собаками из близлежащих городков. Собаки приходили в лагеря, пробегали через ворота мимо охранников или пролезали через дыры под забором либо в самом заборе с колючей проволокой, которые были слишком малы для человека. Одним из офицеров запаса в Старобельске был Максимилиан Лабендзь, самый известный ветеринар Варшавы. Уже пожилой человек, он еле пережил высылку. Он присматривал за собаками, а иногда даже проводил операции. Его любимцем был песик, которого офицеры назвали Линек, сокращенно от Сталинек (то есть, по-польски, "маленький Сталин").

Всеобщим же любимцем среди приходящих собак был Фош, названный по фамилии французского генерала, главнокомандующего союзными войсками, разбившими Германию в 1918 году. Конец 1939-го - начало 1940 года - это было время, когда польское правительство в изгнании обосновалось в Париже и когда поляки еще надеялись, что Франция победит Германию и спасет Польшу. Свои надежды на контакт с внешним миром они возлагали на маленькую собачку Фош, у которой, казалось, в городе был дом. Они запихивали записки под ошейник, надеясь на ответ. Однажды, в марте 1940 года, они его получили: "Люди говорят, что вас скоро отпустят из Старобельска. Люди говорят, вы поедете домой. Мы не знаем, правда ли это"(270).

Это была неправда. В том месяце в Москве начальник сталинского НКВД, Лаврентий Берия, возможно, под влиянием Сталина, принял решение. Берия прямо написал, что хочет ликвидации польских военнопленных. В предложении к Политбюро, то есть на самом деле к Сталину, Берия написал 5 марта 1940 года, что каждый из польских офицеров "только и ждет, когда его освободят, чтобы активно начать сражаться против советской власти". Он утверждал, что контрреволюционные организации на новых советских территориях возглавляют бывшие офицеры. В отличие от заявлений о "Польской военной организации", имевших место пару лет назад, это не было вымыслом.

Советский Союз оккупировал и аннексировал половину Польши, и некоторые поляки считали своим долгом сопротивляться. Приблизительно двадцать пять тысяч таких поляков входили в состав разных организаций сопротивления в 1940 году. Правда, в такие организации быстро проникал НКВД и все их члены подвергались арестам, но оппозиция была очевидной и ощутимой. Берия использовал реальность польского сопротивления для оправдания своего предложения относительно военнопленных: "применить к ним высшую меру наказания - расстрел"(271).

Сталин одобрил предложение Берии, и маховик Большого террора вновь закрутился. Берия учредил специальную "тройку" для быстрого рассмотрения дел всех польских военнопленных. Эта "тройка" была наделена властью пренебрегать предложениями предыдущих следователей и выносить вердикты без каких-либо контактов с самими осужденными.

Похоже на то, что Берия установил квоту на расстрелы, как это было в 1937-м и 1938 годах: все узники в трех лагерях плюс шесть тысяч человек из тюрем в Западной Беларуси и Западной Украине (по три тысячи человек в каждой), плюс особо опасные элементы среди некомиссованных офицеров, которые не были арестованы.

После быстрого просмотра дел 97% поляков в трех лагерях, а это 14587 человек, были приговорены к смерти. Исключение составили несколько советских агентов, этнические немцы и латыши, а также люди, имевшие иностранную протекцию. 6000 заключенных из тюрем также были приговорены к смерти, как и 1305 человек, арестованных в апреле(272).

Узники трех лагерей ожидали, что их отпустят домой. Когда в апреле 1940 года из Козелецка забирали первые партии заключенных, товарищи устроили для уходивших прощальную церемонию. Офицеры имитировали (насколько это было возможно без оружия) почетный караул, когда уезжающие шли к автобусам. Заключенных в группах по несколько сотен человек довезли по железной дороге через Смоленск к меньшей станции Гняздово. Там их ссадили с поезда и они оказались перед кордоном солдат НКВД, у которых к винтовкам были пристегнуты штыки. Примерно по 30 человек садились в автобусы, которые повезли их на Козлиные Горы, на опушку Катыньского леса. Там их обыскали и забрали все ценные вещи. Офицер Адам Сольски до последнего момента вел дневник:

"Они спросили про обручальное кольцо, которое я..."

Узников завели в здание на территории комплекса, где и расстреляли. Их тела потом доставляли, видимо, на грузовике по 30 тел, к общей могиле, вырытой в лесу.

Так продолжалось до тех пор, пока не расстреляли всех 4410 узников из Козельска(273).

В Осташкове, когда узники покидали лагерь, музыканты играли им для поднятия настроения. Их забрали на поезде группами по 250-300 человек в тюрьму НКВД в Калинине (ныне Тверь). Там их держали очень недолго, пока длилась сверка документов. Они ожидали, не зная, что будет потом, и, видимо, до последнего момента ни о чем не подозревали. Офицер НКВД спросил у одного из узников, который оказался наедине со своими тюремщиками, сколько ему лет. Молодой человек улыбнулся: "Восемнадцать". - "Чем ты занимался?" - "Был телефонным оператором" (все еще улыбаясь). - "Как долго ты проработал?" - Юноша посчитал на пальцах: "Шесть месяцев".

После этого на него, как и на остальных 6314 узников, прошедших через эту комнату, надели наручники и отвели в звуконепроницаемую камеру. Двое держали за руки, а третий сзади выстрелил в затылок(274).

В Калинине главного палача, которого узники никогда не видели, звали Василием Блохиным. Он был одним из главных палачей Большого террора, когда командовал расстрельной командой в Москве. Ему доверяли казнь некоторых особо высокопоставленных фигурантов показательных процессов, но он также расстрелял тысячи рабочих и крестьян, которых уничтожали под строжайшим секретом. В Калинине он носил кожаную фуражку, фартук и длинные перчатки, чтобы не запачкаться кровью. Он расстреливал немецкими пистолетами каждую ночь примерно по двести пятьдесят человек, одного за другим. После этого тела увозили на грузовике в близлежащее Медное, где у НКВД были дачи. Тела сбрасывали в большую яму, предварительно вырытую экскаватором(275).

Из лагеря в Старобельске узников увозили поездом, по сто-двести человек за раз, в Харьков, где их содержали в тюрьме НКВД. Хоть они и не могли этого знать, но их привозили в один из самых больших расстрельных центров для поляков во всем Советском Союзе. Теперь наступила их очередь, и они шли на смерть, не зная о том, что происходило здесь в прошлом, не зная, что происходит с их товарищами в других лагерях, не зная, что будет с ними самими. Где-то через день пребывания в тюрьме их забирали в комнату, где проверяли детали их дел. Потом отводили в другую комнату, темную и без окон. Охранник спрашивал: "Можно?" - и затем вводил заключенного. Один энкавэдист вспоминал: "Клац - и конец". Тела бросали на грузовики, на головы убитых натягивали пиджаки, чтобы не пачкать кровью дно кузова. Для удобства их грузили сначала головами вперед, затем - ногами(276).

Так были уничтожены 3739 узников лагеря из Старобельска, включая всех друзей и знакомых Юзефа Чапского: ботаника, которого он помнил за его спокойствие; экономиста, который старался скрывать свои страхи от беременной жены; доктора, который в Варшаве посещал кафе и поддерживал артистов; лейтенанта, читавшего наизусть пьесы и романы; юриста, бывшего сторонником европейской федерации; инженеров, учителей, поэтов, соцработников, журналистов, хирургов и солдат. Чапского не расстреляли - в числе немногих узников трех лагерей его перевели в другой лагерь и он остался жив(277).

Место действия одной из ключевых сцен "Братьев Карамазовых" Федора Достоевского - Оптина пустынь в Козельске, которая в 1939 и 1940 годах стала советским лагерем для военнопленных. Здесь происходит самый знаменитый диалог романа - разговор между юным дворянином и монастырским старцем о возможности моральности без Бога. Если Бог умер, тогда все дозволено? В 1940 году в реальном здании, в котором происходил книжный диалог, в бывшей резиденции монахов, сидели следователи НКВД.

Они олицетворяли собой советский ответ на этот вопрос: только смерть Бога несет освобождение человечеству. Многие польские офицеры неосознанно давали другой ответ: там, где все дозволено, Бог - это последнее пристанище. В своих лагерях они видели соборы и молились в них. Многие посетили пасхальную службу, прежде чем их отправили на смерть(278).

Узники трех лагерей (по крайней мере, многие из них) догадывались, что их фильтруют, отбирают для какой-то роли, которую они могли бы сыграть в Советском Союзе. Они, впрочем, не знали (или почти не знали), что если они завалят этот тест, их убьют. Они ничего не знали о "польской операции" во время Большого террора, в ходе которой десятки тысяч советских поляков были расстреляны всего двумя годами ранее. Даже если бы они и понимали, что за этим стоит, тяжело представить, что многим из них удалось бы продемонстрировать хоть какую-то правдоподобную преданность советской системе. В лагерях им довелось читать советские газеты, смотреть пропагандистские фильмы и слушать советские радионовости по громкоговорителю. В основном, все это им казалось нелепым и оскорбительным. Даже те, кто доносил на своих товарищей, считали систему абсурдной(279).

Диалог между двумя культурами не очень удавался, по крайней мере, не было очевидных общих интересов. В этот период, когда Сталин был союзником Гитлера, таких общих интересов нельзя было себе представить, а вот возможностей для непонимания было предостаточно. Коллективизация и индустриализация модернизировали Советский Союз, но без внимания к населению или, лучше сказать, к потребителю, что было характерно для капиталистического Запада.

Советские граждане, управлявшие Восточной Польшей, сваливались с велосипедов, ели зубную пасту, пользовались унитазами как раковинами, носили по несколько наручных часов, бюстгальтеры - как ушанки, а комбинации - как вечерние платья. Польские узники тоже многого не знали, даже о более важных вещах. В отличие от советских граждан, которые находились в такой же ситуации, как и они, поляки верили, что их не могут осудить или расстрелять без юридических оснований. То, что эти советские и польские граждане, многие из которых родились еще во времена Российской империи, так плохо теперь понимали друг друга, было знаком великой цивилизационной трансформации сталинизма.

Главный следователь в Козельске, человек, унаследовавший резиденцию монастырского старца из Достоевского, выразил это деликатно: дело в "двух расходящихся философиях". В конечном итоге, советский режим мог расширять и навязывать свою философию. На шутки по поводу советских людей в Восточной Польше можно было легко возразить так: а страна теперь как называется? Поляки в лагерях не могли соответствовать советской цивилизации. Они не жили так, как жили советские люди: российские и украинские крестьяне, видевшие их, через десятилетия вспоминали об аккуратности, чистоте и гордости поляков. Их нельзя было заставить жить так, как жили советские люди, по крайней мере, не за такой короткий срок и не при таких обстоятельствах, но их можно было заставить умереть, как заставляли советских людей.

Многие польские офицеры были сильнее и образованнее захвативших их в плен энкавэдистов, но они были безоружны и обескуражены, когда двое держали их под руки, а третий стрелял; их хоронили там, где, казалось, никто никогда их не найдет. В смерти они могли разделить молчание граждан советской истории(280).

В целом, этот меньший по масштабам террор, это возобновление "польской операции" привели к гибели 21892 польских граждан. Подавляющее их большинство (хотя и не все) были поляками по национальности. Польша была многонациональным государством, и офицерский состав был многонациональным, поэтому многие из расстрелянных были евреями, украинцами и беларусами. Около 8% жертв были евреями, что соответствует проценту еврейского населения в Восточной Польше(281).

Как и во время Большого террора, карали также и семьи репрессированных. За три дня до того, как Берия предложил расстрелять узников всех трех лагерей, он приказал депортировать их семьи. Советский режим знал, кем были эти люди: заключенным позволялось переписываться с теми, кто был им дорог, и таким образом были составлены списки имен и адресов. "Тройки" в Западной Беларуси и Западной Украине подготовили имена 60667 человек для высылки в спецпоселение в Казахстане. Большинство из них были членами семей тех, кого в одном из приказов назвали "бывшими людьми".

Это обычно были семьи без мужей и отцов. Женам сказали (типичная советская ложь), что их отсылают туда, где сейчас находятся их мужья. На деле же семьи высаживали в сибирской тайге (где "вечные грязь и снег", как писал один тринадцатилетний польский мальчик), а мужчин расстреливали в Катыни, Калинине, Харькове, Быковне и Курапатах.

Группа польских детей отправила 20 мая 1940 года Сталину письмо: они обещали быть хорошими советскими гражданами и жаловались только на то, что "трудно жить без наших отцов". А на следующий день энкавэдисты получили денежное вознаграждение за то, что очистили три лагеря от узников и не допустили ни единого побега(282).

Поскольку мужчин не было, эта депортация стала для ее жертв более сложной, чем февральская. Женщин с детьми (а часто и с пожилыми родителями их мужей) выгружали в Казахстане. Так как они уезжали в апреле и на сборы не давали времени, у большинства женщин не было нужной одежды. Ту, что была, им часто доводилось выменивать на продукты.

Женщины пережили следующую зиму, научившись собирать засохший помет животных и топить им печи.

Тысячи женщин умерли.

Многим из них довелось решать вопрос выживания собственных детей. Они хотели, чтобы их дети росли поляками, но часто понимали, что должны отдать их в советские заведения, чтобы у тех была пища и возможность выжить. Одна женщина оставила пятерых своих детей в кабинете НКВД и исчезла, прижав к груди шестого, - больше никто ее не видел. Беременная жена экономиста из лагеря в Старобельске, который за нее переживал и которого расстреляли в Харькове, рожала уже в ссылке. Младенец умер(283).

В то же самое время, в марте 1940 года, руководитель НКВД Берия приказал депортировать тех, кто отказался получать советские паспорта.

Это означало, что они отвергают советскую систему, а также являются реальной проблемой для советских бюрократов. Польских граждан, отказывавшихся заносить свои персональные данные в советские списки, нельзя было выследить и наказать с желаемой эффективностью. Так получилось, что подавляющее большинство тех, кто отверг советские паспорта, были еврейскими беженцами из Западной Польши.

Эти люди сбежали от немцев и не имели ни малейшего желания становиться советскими гражданами. Они боялись, что, если примут советские документы, им не позволят вернуться в Польшу, когда она возродится.

Таким способом евреи доказали, что они - преданные граждане Польши, и стали жертвами обоих режимов, захвативших их родную землю. Они сбежали от разрушительных операций СС только для того, чтобы НКВД депортировал их в Казахстан или Сибирь. Из 78339 депортированных в ходе июньской операции 1940 года, направленной на беженцев, около 84% были евреями(284).

Польские евреи, как правило, не знали жизни вне города и были так же беспомощны, как и поляки, оказавшиеся там до них. Ремесленников и сапожников посылали на лесоповал на крайнем севере России. Еврейский мальчик Юзеф вспоминал, что евреев в его родном городке заставили сжечь синагогу под смех немецких солдат. Его семья убежала на советскую зону, но отказывалась от советских паспортов. Его брат, отец и мать умерли в ссылке(285).

-------

В Западной Европе этот период был известен как "странная война": казалось, что ничего не происходит. Франция и Великобритания пребывали в состоянии войны с Германией с сентября 1939 года, но в течение осени, зимы и весны следующего года, когда Польша была повержена, разрушена и разделена, когда десятки тысяч ее граждан были уничтожены, а сотни тысяч депортированы, у этой войны не было западного фронта. Немцы и их советские союзники были вольны делать все что угодно.

Немцы напали на Данию и Норвегию в апреле 1940 года, обеспечив себе таким образом доступ к природным ресурсам Скандинавии и предотвратив британскую интервенцию в Северной Европе. Однако "странная война" закончилась, когда 10 мая Германия напала на Нижние земли и Францию.

К 14 июня около ста тысяч французских и 60000 британских солдат погибли, а немцы уже были в Париже. Франция пала значительно быстрее, чем кто-либо мог ожидать. В том же июне 1940 года Советский Союз тоже расширил свою империю на запад, аннексировав все три независимых Балтийских государства: Эстонию, Латвию и Литву.

В Литве, самом крупном и густозаселенном Балтийском государстве, национальный вопрос и вопрос международных отношений стояли особенно остро. В межвоенный период Литва потребовала себе находившийся на северо- востоке Польши город Вильнюс вместе с окрестностями. Хотя эти территории были преимущественно населены поляками, евреями и беларусами, литовцы считали Вильнюс своей столицей по праву, поскольку он был столицей важного государства периода Средневековья и раннего Нового времени - Великого Княжества Литовского. В 1920-х и 1930-х годах лидеры независимого Литовского государства использовали в качестве административного центра Каунас, но своей столицей считали Вильнюс.

Сталин сыграл на этих эмоциях в 1939 году: вместо того, чтобы аннексировать Вильнюс для Советского Союза, он подарил его все еще независимой Литве. Неудивительно, что ценой за это было установление советских военных баз на литовской территории. Советские войска, уже расположившиеся здесь, были наготове, когда политическая революция, даже более поспешная и искусственная, чем в Восточной Польше, была навязана Литве летом 1940 года. Большая часть литовской политической элиты сбежала в нацистскую Германию(286).

За всем этим внимательно наблюдал японский консул в Литве, Тиунэ Сугихара, который в Каунасе мониторил немецкие и советские военные передвижения. Летом 1940 года японское руководство взяло четкий курс: оно будет стараться заключить нейтралитет с Советским Союзом. Обезопасив таким образом северную территорию, японцы могли планировать на 1941 год движение в южном направлении. Сугихара был одним из относительно немногих японских чиновников, в компетенции которых было следить за развитием немецко- советских отношений после падения Франции.

Не имея штатных подчиненных, он использовал в качестве информаторов и помощников польских военных офицеров, которые избежали как советского, так и немецкого ареста. Он давал им японские паспорта и возможность пользоваться японскими дипломатическими должностями. Сугихара помогал полякам находить спасительные лазейки для их друзей-офицеров. Поляки поняли, что можно устроить поездку в Японию через Советский Союз, имея какую-то выездную японскую визу. Этим путем удалось бежать только небольшому количеству польских офицеров, хотя по крайней мере один из них добрался до Японии и писал разведывательные донесения о том, что видел, пересекая СССР(287).

В это же время Сугихару начали навещать еврейские беженцы. Эти евреи были польскими гражданами, которые сбежали от немецкого вторжения в сентябре 1939 года, но теперь боялись советской власти. Они слышали про июньскую депортацию евреев 1940 года и опасались повторить их судьбу. Они были правы: годом позже советская власть депортирует

17500 человек из Литвы,

17000 - из Латвии и

6000 - из Эстонии.
При содействии польских офицеров Сугихара помог нескольким тысячам евреев выбраться из Литвы. Они проделали длинный путь на поезде через Советский Союз, затем кораблем в Японию, а оттуда - в Палестину или США.

Эта операция была заключительной частью (молчаливой, но прочной) нескольких десятилетий сотрудничества польской и японской разведок(288).

-------

В 1940 году нацистские лидеры хотели избавиться от примерно двух миллионов евреев на своей половине Польши, но не могли договориться между собой, как этого достичь. Изначальный военный план предусматривал создание своего рода резерваций для евреев в Люблинском округе Генерал-губернаторства. Однако, поскольку площадь захваченной немцами территории Польши была относительно невелика, а Люблин от Берлина не дальше (700 км), чем два огромных города, из которых депортировали бы евреев (600 км до Варшавы и 500 км до Лодзи), то это так и не стало приемлемым решением проблемы.

Ганс Франк, генерал-губернатор, возражал против прибытия евреев на свою территорию. В конце 1939-го и в начале 1940 года Гиммлер и Грейзер продолжали привозить поляков из Вартеланда в Генерал-губернаторство - всего 408525 человек, что было близко к числу польских граждан, депортированных советской властью.

Это принесло огромные страдания переселяемым, но не помогло изменить этнический баланс в Германии. Поляков было попросту слишком много, и перемещение их из одной части оккупированной Польши в другую только добавило хаоса. Это вряд ли способствовало воплощению в жизнь великой мечты Гитлера об освобождении жизненного пространства на востоке(289).

Адольфа Эйхмана, специалиста по депортациям, наняли осенью 1939 года, чтобы повысить эффективность операции. Эйхман уже продемонстрировал свои умения, ускорив эмиграцию австрийских евреев из Вены. Однако он обнаружил, что проблема с депортацией евреев в Генерал-губернаторство состоит не столько в ее недостаточной эффективности, сколько в бессмысленности. Эйхман узнал, что генерал-губернатор Ганс Франк больше не хочет видеть евреев в своей колонии. Эйхман умудрился послать в Генерал-губернаторство около четырех тысяч австрийских и чешских евреев в октябре 1939 года до того, как эту практику приостановили.

Он тогда сделал очевидный вывод: два миллиона евреев нужно депортировать с немецких земель на восток - на огромную территорию союзника Германии, Советского Союза. Сталин, если на то пошло, уже создал зону еврейского поселения - на Дальнем Востоке СССР, в Биробиджане. Как заметили немцы (и у них будет еще одна возможность это заметить), у советского режима, в отличие от их собственного, была государственная возможность и незаселенная местность для эффективного осуществления массовых депортаций. Немцы предложили трансфер европейских евреев в январе 1940 года. Сталин не проявил интереса(290).

Если Генерал-губернаторство находилось слишком близко и было слишком маленьким, чтобы решить вопрос, который нацисты считали расовой проблемой, и если СССР не был заинтересован забрать евреев, то что оставалось сделать с расовыми врагами, которые составляют коренное население? Их нужно держать под контролем и эксплуатировать до того, как будет найдено "окончательное решение" (в его качестве все еще рассматривали депортацию).

Модель предложил Грейзер, приказавший 8 февраля 1940 года создать гетто для двадцати трех тысяч евреев города Лодзь.

В том же месяце Людвиг Фишер, немецкий губернатор Варшавского округа, поручил юристу Вальдемару Шону разработать план гетто.

В октябре и ноябре более ста тысяч поляков-неевреев вычистили с территории северо-западного района Варшавы, который немцы выбрали в качестве гетто, и свезли туда более ста тысяч варшавских евреев из остальных районов города.

Евреев заставляли носить нарукавные повязки, обозначавшие, что они евреи и подчиняться другим унизительным правилам. Они утратили частную собственность за пределами гетто - она перешла сначала к немцам, а затем иногда переходила к полякам (многие из которых потеряли свои дома из-за немецких бомбежек). Если варшавских евреев ловили за пределами гетто без пропуска, они подвергались смертной казни. Участь евреев на остальной территории Генерал- губернаторства была такой же(291).

Варшавское и другие гетто в 1940-м и 1941 годах стали импровизированными трудовыми лагерями и загонами для людей. Немцы избрали еврейское самоуправление, или юденрат, обычно из числа довоенных общественных деятелей местной еврейской общины.

В Варшаве юденрат возглавил Адам Черняков, журналист и довоенный сенатор. Юденрат выступал посредником между немцами и евреями гетто.

Немцы также создали невооруженные отряды еврейской полиции (в Варшаве их возглавлял Юзеф Шерински), которые должны были поддерживать порядок, пресекать побеги и проводить в жизнь немецкую политику принуждения.

Было совершенно неясно, что из этого получится, хотя со временем евреи убедились, что жизнь в гетто не может поддерживаться бесконечно. Тем временем Варшавское гетто стало местом посещения немецких туристов.

Историк гетто Эммануэль Рингельблюм писал, что "особой популярностью пользуется барак, где лежат десятки трупов в ожидании похорон". Бедекерский путеводитель по Генерал-губернаторству был издан в 1943 году(292).

Летом 1940 года, после падения Франции, немцы вернулись к идее отдаленного "окончательного решения". Советская власть отвергла идею депортации евреев в СССР, а Франк воспрепятствовал их массовому переселению в свое Генерал-губернаторство. Мадагаскар был владением Франции; после завоевания Франции единственным препятствием для его реколонизации был Королевский флот. Гиммлер размышлял так:

"Я верю, что благодаря великому путешествию евреев в Африку или другую удаленную колонию я увижу полное искоренение самого понятия "евреи"".

Это, конечно, был не предел его амбиций, поскольку он продолжал:

"За несколько более продолжительный период времени станет возможным вызвать исчезновение с нашей территории таких национальных понятий, как украинцы, гурали, лемки. И то, что сказано об этих кланах, относится - в соответственно большем масштабе - также и к полякам..."(293)

Евреи умирали в больших количествах, особенно в Варшавском гетто, куда было согнано более четырехсот тысяч человек. Гетто занимало территорию всего лишь около пяти квадратных километров, поэтому плотность населения была 77220 человек на квадратный километр.

Однако евреи, умиравшие в Варшаве, в большинстве своем не были варшавскими евреями. В Варшавском округе, как и по всей территории Генерал-губернаторства, немцы свозили евреев из маленьких поселений в большие гетто.

Евреи, живущие за пределами Варшавы, были обычно беднее и потеряли все, что имели, во время депортации. Отвозя их в Варшаву, им давали мало времени на сборы, и они часто не могли взять с собой того, что у них было. Эти евреи из Варшавского округа стали в гетто уязвимым подклассом, склонным к голоду и болезням.

Из приблизительно 60000 евреев, умерших в Варшавском гетто в 1940-м и 1941 годах, большую часть составляли переселенцы и беженцы. Именно они больше всего страдали от жесткой немецкой политики, например, от решения не выделять гетто продуктов в течение всего декабря 1940 года. Они часто умирали от голода после долгих мучений и моральной деградации(294).

Родители часто умирали первыми, оставляя детей в одиночестве в чужом городе. Гитля Шульцман вспоминала, что после смерти матери и отца она "бесцельно бродила по гетто и вся опухла от голода".

Сара Сборов, чья мать умерла, лежа с ней в одной постели, и чья сестра после этого опухла от голода и тоже умерла, писала:

"Внутри себя я все знаю, но не могу это выразить".

Умевший очень четко формулировать свои мысли подросток Израиль Ледерман понимал, что идет

"две войны: война пуль и война голода. Война голода хуже, потому что тогда человек страдает, от пуль умираешь сразу". По воспоминаниям доктора, "десятилетние дети продавали себя за хлеб"(295).

В Варшавском гетто организации еврейской общины устроили приюты для сирот. Некоторые дети от отчаяния хотели, чтобы их родители умерли, и тогда они, по крайней мере, могли бы получать сиротские продовольственные пайки. Некоторые приюты были чудовищным зрелищем.

По воспоминаниям одной воспитательницы, дети

"матерились, били друг друга, отталкивали друг друга от горшка с кашей. Тяжелобольные дети лежали на полу, другие опухали от голода, трупы не убирали по нескольку дней".

Она работала изо всех сил, наводя порядок в приюте, но в конце концов дети заболели тифом. Ее заперли внутри на карантин вместе с подопечными. Как она писала в своем дневнике с необыкновенной проницательностью, приют "теперь используется как газовая камера"(296).

Хотя немцы сохраняли довоенную польско-еврейскую элиту, выбирая из них членов юденрата для внедрения в гетто немецкой политики, они в то же время имели тенденцию считать польскую нееврейскую элиту политической угрозой.

В начале 1940 года Гитлер пришел к заключению, что более опасных поляков Генерал-губернаторства нужно просто казнить. Он сказал Франку, что польские "руководящие элементы" следует "ликвидировать". Франк составил список групп, подлежавших уничтожению, который очень походил на список операции "Танненберг": в него входили образованные, политически активные люди и духовенство.

По интересному стечению обстоятельств он огласил этот план "ликвидации" тех, кого считали "духовными лидерами", своим подчиненным 2 марта 1940 года, за три дня до того, как Берия начал террористические операции против польских узников в Советском Союзе. Его основная политика была такой же, как и у Берии: уничтожить людей, уже находившихся под арестом, затем арестовать тех, кого считали опасными, и тоже их уничтожить.

В отличие от Берии, Франк пользовался случаем для расстрела и обычных преступников, по-видимому, чтобы освободить места в тюрьмах. К концу лета 1940 года немцы убили около трех тысяч человек, которых считали политически опасными, и примерно столько же обычных преступников(297).

Немецкая операция была не так хорошо скоординирована, как советская.

"Акция AB" (Ausserordentliche Befriedungsaktion, Чрезвычайная акция по умиротворению), как назывались эти убийства, по-разному проводилась в каждом из округов Генерал-губернаторства. В Краковском округе узникам зачитали суммарный вердикт, хотя никакого приговора на деле не было вынесено. Вердикт указывал на измену, что оправдывало смертельный приговор, но этому противоречило то, что в документах было зафиксировано, будто бы всех застрелили при попытке к бегству.

На деле же узников забрали из тюрьмы Монтелюпих в Кракове в близлежащую Kшесавице, где они сами себе вырыли ямы. На следующий день их расстреляли, группами по 30-50 человек. В Люблинском округе узников держали в городском замке, затем отвезли на юг от города. При свете фар грузовиков их расстреляли из автоматов перед ямами. В ночь 15 августа 1940 года было расстреляно 450 человек(298).

В Варшавском округе узников держали в тюрьме Павяк, а затем вывезли в Пальмирский лес. Там немцы заставили людей выкопать несколько длинных рвов по тридцать метров в длину и три метра в ширину. Узников разбудили на рассвете и приказали собрать свои вещи. Вначале они, видимо, подумали, что их перевозят в другой лагерь. И только когда грузовики завернули в лес, они поняли, что с ними будет.

Самой кровавой была ночь с 20 на 21 июня 1940 года, когда расстреляли 358 человек(299).

В Радомском округе акция была особенно систематической и жестокой. Узников связали и зачитали им вердикт: они представляли "угрозу для немецкой безопасности". Как и в других городах, поляки обычно не понимали, что это была как бы юридическая процедура. Их уводили большими группами вечером, согласно расписанию: "3:30 - связать, 3:45 - зачитать вердикт, 4:00 - перевозка".

Несколько первых групп отвезли в песчаную местность в двенадцати километрах на север от Ченстохова, где им надели на глаза повязки и расстреляли. Жена одного из узников, Ядвига Флак, позже смогла пробраться на место расстрела. Она увидела в песке безошибочные признаки того, что произошло: осколки костей и кусочки наглазной повязки. Ее муж Мариан был студентом, ему только что исполнилось двадцать два года. Четверо узников, которые были членами городского совета, выжили. Зять Гиммлера, который управлял городом, полагал, что они нужны ему для того, чтобы построить для немцев плавательный бассейн и бордель(300).

Позже группы из Ченстохова отвезли в лес. Там были расстреляны 4 июля 1940 года трое сестер Глинских - Ирена, Янина и Серафина. Все три отказались выдать информацию о местонахождении родных братьев. Янина называла немецкое правление "смешным и временным". Она говорила, что никогда не предаст "своего брата или другого поляка". И не предала(301).

По пути к месту экзекуции узники выбрасывали из грузовика записки в надежде, что прохожие их найдут и передадут семьям. Это был своего рода польский обычай, и записки на удивление часто доходили до адресатов. Люди, писавшие их, в отличие от узников трех советских лагерей, знали, что умрут. Узники Козельска, Осташкова и Старобельска тоже бросали записки из автобусов, покидая лагеря, но они чаще писали так: "Мы не знаем, куда они нас отправляют"(302).

Отсюда разница между советскими и немецкими репрессиями. На восток от линии Молотова-Риббентропа советский режим тяготел к секретности, и за исключением разве что каких-то экстраординарных случаев ему удавалось ее соблюдать. На запад от линии Молотова-Риббентропа немцы не всегда хотели скрытности, и она им плохо удавалась, даже если они ее хотели. Так жертвы "операции АВ" смирялись или пытались смирить свои семьи с постигшей их судьбой. Люди, ожидавшие смерти, по-разному видели смысл происходящего.

Мечислав Габровски писал:

"Кровь, пролитая на польской земле, удобрит ее и взрастит мстителей свободной и великой Польши".

Ричард Шмидт, который набросился на своих следователей, не хотел поощрять месть:

"Пусть дети не мстят, ибо месть порождает месть".

Мариан Мушински попросту попрощался с семьей:

"Господь с вами. Люблю вас всех"(303).

-------

Некоторые их тех, кто шел на смерть в ходе "Акции АВ", думали о своих семьях, посаженных в тюрьму советским правительством. Хотя советская и немецкая власти не координировали своих действий против образованных поляков, они выбирали себе в жертву одинаковый тип людей. СССР старался устранить те элементы, которые считал опасными для своей системы, под предлогом классовой войны. Немцы же защищали свои территориальные приобретения, исходя из тех соображений, что неполноценная раса должна знать свое место. В конце концов, политика обоих государств была очень похожей: депортации и массовые расстрелы проводились более-менее одновременно.

По крайней мере в двух случаях произошло так, что советский террор уничтожил одну сестру, а немецкий - другую. Янина Довбор была единственной женщиной среди польских офицеров, арестованных советским режимом. Она любила приключения и еще девочкой научилась летать на дельтаплане и прыгать с парашютом. Она была первой в Европе женщиной, прыгавшей с пятиметровой высоты и выше. В 1939 году она прошла обучение как пилот и была зачислена в резерв Польских вооруженных сил. В сентябре 1939 года она была арестована СССР. Согласно одним материалам, ее самолет сбили немцы и она выпрыгнула с парашютом, но была арестована советской властью как польский младший лейтенант. Ее забрали в Осташков, а затем в Козельск. У нее была собственная комната, и она проводила время с товарищами по военной авиации, с которыми чувствовала себя в безопасности. Ее расстреляли в Катыни 21 или 22 апреля 1940 года и закопали в яме вместе с 4409 мужчинами. Ее младшая сестра Агнешка оставалась в немецкой зоне. Вместе с некоторыми друзьями она вступила в организацию сопротивления в конце 1939 года. Ее арестовали в апреле 1940 года, приблизительно в то время, когда ее сестра была расстреляна. Агнешку расстреляли в Пальмирском лесу 21 июня 1940 года. Обеих сестер похоронили в неглубоких могилах после фиктивного суда, обеих убили выстрелом в затылок(304).

Братьев Внуков, родом из области, которая некогда принадлежала центрально-восточной Польше, но теперь находилась довольно близко к немецко- советской границе, постигла такая же участь. Старший брат Болеслав был популистским политиком, которого избрали в парламент Польши. Якуб, младший брат, изучал фармакологию и конструировал противогазы. Оба женились в 1932 году, у обоих были дети. Якуб вместе с другими специалистами из его института был арестован советской властью и расстрелян в Катыни в апреле 1940 года. Болеслава же арестовали немцы в октябре 1939 года, отвезли в Люблинский замок и расстреляли в ходе "Акции АВ" 29 июня 1940 года. Он написал прощальную записку на носовом платке: "Я умираю за Родину с улыбкой на губах, но умираю невиновным"(305).

Весной и летом 1940 года немцы расширяли свою незначительную систему концентрационных лагерей, чтобы иметь возможность устрашать и эксплуатировать поляков. В конце апреля 1940 года Генрих Гиммлер посетил Варшаву и приказал, чтобы двадцать тысяч поляков поместили в концлагеря. По инициативе Эриха фон дем Бах-Зелевского, гиммлеровского комиссара по "германизации" Силезии, был построен новый концлагерь на месте бараков Польской армии недалеко от Кракова, в Освенциме, более известный по его немецкому названию Аушвиц. Когда "Акция АВ" подошла к завершению, узников больше не расстреливали, а отправляли в немецкие лагеря, очень часто в Аушвиц.

Первая партия в Аушвиц состояла из польских политзаключенных из Кракова; их отослали 14 июня 1940 года и дали им номер 31-758. В июле партии польских политзаключенных отправляли в Заксенхаузен и Бухенвальд; в ноябре еще две партии - в Аушвиц. 15 августа начались массовые аресты в Варшаве, где сотни, а затем тысячи человек хватали на улицах города и отправляли в Аушвиц. В ноябре 1940 года лагерь стал местом уничтожения поляков. Примерно в это же время он привлек внимание инвесторов из "IG Farben"(306).

Аушвиц стал гигантским трудовым лагерем, весьма похожим на советскую модель, хотя его рабсила служила интересам немецких компаний, а не сталинской мечте о плановой индустриализации(307).

-------

В отличие от немцев, ошибочно полагавших, что они истребили польский образованный класс в своей части Польши, советский режим в значительной мере действительно этого добился. В Генерал-губернаторстве польское сопротивление нарастало, а в Советском Союзе сеть была быстро разорвана, активисты - арестованы, сосланы, а иногда и расстреляны.

Тем временем намечался новый вызов советской власти со стороны украинцев. Польша была родиной для примерно пяти миллионов украинцев, почти все из которых теперь жили в Советской Украине. Они не обязательно были довольны новым режимом. Украинские националисты, чьи организации нелегально действовали в довоенной Польше, знали, как работать в подполье. Теперь, когда Польши больше не существовало, фокус их усилий, естественно, сместился. Советская политика сделала часть местных украинцев восприимчивыми к идее национализма. Если некоторые украинские крестьяне вначале с радостью встречали советскую власть и ее подарки в виде наделов земли, то коллективизация быстро настроила их против режима(308).

Организация украинских националистов теперь начала предпринимать действия против институтов советской власти. У некоторых ведущих украинских националистов были межвоенные связи с немецкой военной разведкой и с разведывательной службой СС Рейнхарда Гейдриха - Службой безопасности (СД).

Насколько Сталину было известно, некоторые из них все еще собирали разведданные для Берлина. Поэтому четвертая советская депортация с аннексированных территорий Восточной Польши затронула преимущественно украинцев. Первые две затрагивали в основном поляков, а третья - в основном евреев. Операция в мае 1941 года переместила 11 328 польских граждан, преимущественно украинцев, из Советской Западной Украины в спецпоселения. Самая последняя депортация, 19 июня, коснулась 22 353 польских граждан, большинство из которых были этническими поляками(309).

По воспоминаниям маленького польского мальчика из Бялостока, "они забрали нас под бомбами и был пожар, потому что люди начали гореть в вагонах". Германия неожиданно напала на Советский Союз 22 июня, и ее бомбардировщики догнали советские поезда с узниками. Около двух тысяч депортированных погибли в вагонах, став жертвами обоих режимов(310).

Зачищая свои новые земли, Сталин готовился к другой войне, но не верил, что она начнется так скоро.

-------

Когда Германия неожиданно напала на Советский Союз 22 июня 1941 года, Польша и СССР вдруг превратились из врагов в союзников. Теперь каждый из них сражался с Германией. Тем не менее, ситуация была неловкой. За предыдущих два года советский режим репрессировал около полумиллиона польских граждан: около 315000 человек были депортированы, около одиннадцати тысяч арестованы, тридцать тысяч расстреляны и около 25000 умерли в тюрьме.

Польское правительство знало о депортациях, но не знало о расстрелах. Тем не менее, советские и польские власти начали формировать Польскую армию из сотен тысяч польских граждан, разбросанных теперь по советским тюрьмам, трудовым лагерям и спецпоселениям(311).

Польское высшее командование осознало, что исчезли несколько тысяч польских офицеров. Юзеф Чапски, польский офицер и артист, переживший заключение в Козельске, был откомандирован польским правительством в Москву с миссией найти пропавших людей, с которыми он был вместе в лагере. Человек трезвого ума, он, тем не менее, воспринимал свое задание как повеление свыше.

У Польши теперь был второй шанс сразиться с Германией, и Чапски должен был найти офицеров, которые поведут людей в бой. Пока он ездил по Москве, ему на ум приходили строки из польской романтической поэзии - сначала глубоко мазохистическая мечтательность Юлиуша Словацкого, просившего Бога держать Польшу на кресте, пока она не окрепнет настолько, чтобы стоять самостоятельно. Затем, разговаривая с одним трогательно искренним поляком, Чапски вспомнил знаменитые строки из написанной в ссылке поэмы Циприана Норвида о тоске по родине:

"По тем, чье да на да похоже, /

А нет на нет, без светотени... /

Тоскую, Боже...".

Горожанин, утонченный человек из этнически смешанной семьи, Чапски находил утешение, воспринимая свою нацию через призму романтического идеализма(312).

Чапски опосредованно обращался к Святому Письму, ибо в поэме Норвида процитировано Евангелие от Матфея:

"...да будет слово ваше: да - да; или нет - нет; а что сверх того - то от лукавого".

Это были те же самые строки, которыми Артур Кёстлер закончил свой роман о Большом терроре, "Слепящую тьму".

Чапски посетил Лубянскую тюрьму в Москве, где происходит действие романа, и то место, где допрашивали Александра Вайсберга, друга Кёстлера, перед тем, как его отпустили в 1940 году. Вайсберга с женой арестовали в конце 1930-х годов; их опыт стал источником для романа Кёстлера. Чапски собирался расспросить одного из следователей Лубянки о своих друзьях, пропавших польских офицерах. У него была назначена встреча с Леонидом Рейхманом, офицером НКВД, допрашивавшим польских узников(313).

Чапски передал Рейхману рапорт, в котором описывались известные передвижения тысяч пропавших офицеров. Рейхман как будто прочитал его от начала до конца, проводя карандашом по каждой строчке, но не делая никаких пометок. Затем он произнес несколько уклончивых фраз и пообещал позвонить Чапскому в гостиницу, когда сам ознакомится с вопросом. Однажды около полуночи зазвонил телефон. Это был Рейхман, он сказал, что должен покинуть город по спешному делу. У него не было новой информации. Он дал Чапскому несколько имен других чиновников, с которыми можно будет поговорить; они все уже получали запрос от польского правительства. Чапски даже теперь не заподозрил правды о том, что все пропавшие офицеры были убиты. Но он понял, что от него что-то скрывают, и решил уехать из Москвы(314).

На следующий день, возвращаясь в гостиничный номер, Чапски ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Уставший от внимания, которое вызывает форма польского офицера в советской столице, он не придал этому значения. Возле гостиничного лифта к нему подошел пожилой еврей: "Вы польский офицер?" Еврей был родом из Польши, но тридцать лет не посещал Родину и хотел снова ее увидеть. "Тогда я смогу умереть без сожалений", - сказал он. Чапски без раздумий пригласил мужчину к себе в номер с намерением дать ему выпуск журнала, издаваемого польским посольством, с фотографией Варшавы на первой странице - Варшавы, которая была столицей Польши и центром еврейской жизни, локусом двух цивилизаций и местом их встречи. Дворцовая площадь была разрушена. Это была Варшава после немецкой бомбежки. Компаньон Чапского сполз со стула на пол, склонил голову и зарыдал. Когда еврейский господин ушел, Чапски и сам заплакал. После одиночества и лживости официальной Москвы единственный момент человеческого контакта все для него изменил. Он вспоминал: "Глаза бедного еврея спасли меня от бездны неверия и полного отчаяния"(315).

Печаль, разделенная двумя мужчинами, была вызвана недавними событиями - совместной немецко-советской оккупацией Польши. Вместе, начиная с сентября 1939 года и до июня 1941 года, тогда еще будучи союзниками, советское и немецкое государства уничтожили почти двести тысяч и депортировали около миллиона польских граждан. Поляков выслали в ГУЛАГ и Аушвиц, где десятки тысяч погибнут в течение последующих месяцев и лет. Польские евреи при немецкой оккупации были загнаны в гетто, ожидая в неизвестности решения своей судьбы. Десятки тысяч польских евреев умерли от голода и болезней.

Особую рану нанес замысел (как Москвы, так и Берлина) обезглавить польское общество, сделать из поляков покладистую массу, которой можно управлять, а не руководить. Ганс Франк, цитируя Гитлера, обозначил свою работу как истребление "руководящих элементов" Польши. Офицеры НКВД довели свое задание до логического экстрима, изучая выпуск польского издания "Кто есть кто" для отбора жертв. Это была атака на саму концепцию современности, на социальное воплощение идеалов Просвещения в этой части света. В Восточной Европе гордостью общества была интеллигенция, образованный класс, который принимал на себя роль лидера нации, особенно во время периодов безгосударственности и трудностей, и сохранял национальную культуру в своих записях, выступлениях и поведении. В немецком языке было такое же слово с точно таким же значением; Гитлер дал довольно четкое указание "уничтожить польскую интеллигенцию". Главный следователь в Козельске говорил о "противоположных философиях"; один из немецких следователей в ходе "Акции АВ" приказал убить пожилого мужчину за проявление "польского мышления". Считалось, что именно эта интеллигенция воплощает эту цивилизацию и демонстрирует особый способ мышления(316).

Массовое уничтожение двумя оккупационными режимами было трагическим знаком того, что польская интеллигенция выполнила свою историческую миссию.