Обреченные погибнуть Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне. Воспоминания и документы

Арон Шнеер, Павел Полян. Голоса жертв (Об этой книге)

Часть вторая. В финском плену

Циля Леечкис. Записки военфельдшера.[70]

одилась в 1917 г. в еврейской семье в колонии Ефингар (ныне село Плющевка) Николаевской области. В 1934 г. мои родители умерли, и мне пришлось переехать к братьям, которые проживали в Ленинграде.

В Ленинграде мне удалось быстро овладеть русским языком, закончить медицинскую школу, и после того, как я проработала несколько лет фельдшером, я поступила в 1-й Ленинградский мединститут. Там меня и застала война. На второй день я была мобилизована и доставлена в распоряжение 130-й авиабазы на станции Дно, где меня, в чине лейтенанта, зачислили военфельдшером при штабе. Вскоре 130-я авиабаза под натиском фашистских войск расформировалась, и медслужба перешла в распоряжение 7-й армии. При этом штаб, санотдел и все госпитали находились в Петрозаводске. Меня назначили начальником санлетучки, в состав которой входило 8 медсестер и 8 санитаров. Нас обеспечили вагоном продовольствия, необходимыми медикаментами и разным перевязочным материалом. Началась работа по обслуживанию больных и раненых из 3-й Ленинградской добровольческой дивизии, которая выходила из окружения. Все это было на станции Токари.

<…>

Рядом с нашими вагонами стоял бронепоезд, который привлек внимание немцев, они начали усиленно его бомбить, во время одной из таких бомбежек осколком меня ранило в правую ногу. Так как финские войска заняли Петрозаводск, наш путь был к нему отрезан. По распоряжению командования 3-й добровольческой дивизии мы начали отходить в лес, чтобы добраться до реки Свирь и переправиться к нашим войскам.

Здесь тяжелые дни и ночи гнетущего унизительного окружения, и понять это может лишь тот, кто видел все своими глазами. Запаса продовольствия не было, но нас выручали имеющиеся в лесу разные ягоды. Когда мы добрались до реки Свирь, оказалось, что перебраться через нее очень сложно: река эта с порогами и очень быстротечна. Лишь одни мужчины, соорудившие кое-какие плоты, смогли пуститься вплавь, но мы так и не узнали, удалось ли кому-либо из них добраться до противоположного берега. Мы, одни женщины, остались на берегу, затем добрались до кладбища, развели костер, кое-как обогрелись и устроились на ночлег.

На душе было грустно, но немного стало легче, когда я достала свой «мешочек-подушечку», в котором хранились студенческий билет, зачетка, фотографии братьев и родителей, а также письма родных.

<…>

На следующее утро нас окружила группа финских солдат. Они сняли с нас звездочки с пилоток и строем под конвоем повели в неизвестном мне направлении. Я была в шеренге с Юлией Кортелайнен, Зоей Ефремовой и Валей Безобразовой. С большой русой косой, вся в веснушках, она выглядела 15-летней девочкой. Всю дорогу плакала. По дороге солдаты о чем-то между собой переговаривались. Мы в страхе думали о том, что нас ждет в дальнейшем, но Юля, карелка, хорошо знавшая финский язык, нас успокоила, сообщив, что солдаты жалели нас, таких молодых, участниц войны. Наконец, нас привели в какой-то дом, накормили, и я смогла перевязать свою рану на ноге.

На следующий день нас включили в большую группу пленных и отправили на сборный пункт, а оттуда — в глубь Финляндии, недалеко от шведской границы, в поселок Педьзо. Женщины расположились в большом бараке с трехъярусными нарами. Среди нас были две беременные женщины из гражданского населения. В тяжелом смирении с действительностью, к которой невозможно было привыкнуть, прошли все 41-й и 42-й гг. В то же время стоит сказать, что в основной массе люди были настроены оптимистично, так как мы были молодыми и старались не унывать. Вечерами, если кто-нибудь начинал грустить, находились такие, кто своими шутками и песнями налаживал общее оптимистичное настроение.

Основная работа была в лесу. Мы собирали распиленные поленья и складывали их в штабеля. Стояли большие морозы, а план был большой, работать было тяжело. Мне повезло, так как меня, опытного фельдшера, через некоторое время поставили работать в открывшийся медпункт, в котором работала врач-военнопленная Агнесса Карповна Иванян, замечательный человек. В этих трудных условиях она не переставала наставлять нас, молодых девушек, чтобы мы вели себя скромно и достойно, однако сама втайне влюбилась в молодого врача Костю. Он был руководителем нашей художественной самодеятельности, и так как ей уже было за 30 лет, она решила заиметь ребенка. О своем муже она ничего не знала, он был на фронте. К ней отнеслись очень хорошо и даже поместили в финский роддом, где она родила девочку.

В медпункте я была загружена с утра до вечера, выполняла разнообразную фельдшерскую и не только фельдшерскую работу, в том числе делала перевязки, уколы, ухаживала за женщинами после родов. Нашлись завистники, которые говорили обо мне: «И здесь жидам везет». И в самом деле, несмотря на большой объем работы, мне самой было неудобно перед остальными.

Все бараки были огорожены и находились под охраной, о побеге речи быть не могло, но все же был такой случай. Тамара Зарубина решилась совершить побег и тут же в 3 км от лагеря была схвачена. Ее с позором, с ограничением в пище, поместили в холодную комнату, где она находилась 5 суток.

За нашим женским бараком следила Роува Павола (бывшая надзирательница тюрьмы). Она регулярно, два раза в неделю, как детей, водила нас в баню и следила, чтобы нам регулярно меняли нательное и постельное белье, поэтому не было у нас вшивости и других неприятностей. Мы всегда удивлялись, как эта женщина могла доброжелательно относиться к нам, несмотря на то что ее дом был разрушен, а муж погиб в войне с Советским Союзом в 1939–1940 гг.

В мужских бараках почти каждый день кто-то умирал, в основном из-за отравления, так как мужчины часто ходили по мусорникам, употребляя в пищу порченые овощи и другие порченые кухонные отбросы. Эти сведения, по-видимому, дошли до советского правительства, и последовала соответствующая нота от Министерства иностранных дел об увеличении пайки и улучшении медицинского обслуживания больных военнопленных. После этого был создан специальный госпиталь для больных, и условия жизни военнопленных улучшились. В госпитале было много случаев операций грыж (разных), удаления аппендицита, встречались случаи резекции желудка, которые выполнялись финскими хирургами. Русские врачи вначале были только ассистентами, а спустя некоторое время им разрешалось и оперировать.

Была в лагере и самодеятельность, там исполнялись русские и даже финские песни. Вечерами приятно было слышать такие песни, как, например, «Ермак», «Катюша». К нам в барак часто приходили разные представители, что всегда нас пугало: вдруг ку-да-то заберут. Особенно страшно было по ночам.

Начальником госпиталя был финский врач Саваннем. Его любили все без исключения за его гуманное отношение к больным, как русским, так и финнам. Он часто брал меня с собой, когда посещал больных из гражданского населения, так как знал, что я хорошо могу взять кровь из вены, сделать уколы, производить перевязки. В этих случаях я сопровождала его под конвоем.

Через некоторое время меня перевели в лабораторию, где я проводила клинические анализы крови, мочи, кала, желудочного сока и мокроты на туберкулезные палочки. Финская лаборантка Линда заносила в журналы результаты анализов, которые я выполняла. В выходной день Линда приводила меня в свой домик, и там с утра до позднего вечера я занималась уборкой и уставала больше, чем в лаборатории. Однажды рано утром, придя первой к лаборатории, я увидела сорванные замки и очень испугалась, но потом Линда меня успокоила, сказав, что это больные русские искали в лаборатории спирт, и всем известно, какие они воры. И хотя я поняла, что меня в этом не обвинят, за слово «воры» мне было очень обидно.

В декабре[71] 1944 г. Финляндия вышла из войны. Нас, пленных, эшелоном повезли в Выборг и там произвели обмен пленными. Так закончились три долгих года плена. Вспоминая пережитое, я не могу словами выразить все то, что повидала за это время: тот кошмар и ужасы, крики и стоны умирающих солдат и офицеров после тяжелых ранений и во время нахождения на лечении. Все это на протяжении многих лет и даже до сих пор неизгладимой болью отзывается в моем сердце. Хотя мне лично во многом повезло.

После тщательной проверки органами мне, как и многим другим девушкам, было разрешено вновь вернуться на офицерскую службу, но без звания. Я служила в военном госпитале и закончила войну в Братиславе. В конце сентября 1945 г. меня, как студентку, демобилизовали в связи с началом учебного года в вузах. Я приехала в Ленинград и после определенной проверки была допущена к дальнейшей учебе. Закончив институт, я стала врачом. Из-за голода в блокадном Ленинграде погибла мой довоенный любимый профессор д-р Черноруцкая, благословившая меня перед уходом на фронт. Ее благословение, я уверена в этом, помогло мне выжить.

В заключение хочу сказать, что, благодаря гуманному отношению к нам финнов и их правительства, была сохранена жизнь многих военнопленных, в том числе и евреев. Я еврейка, Леечкис Циля, или Силия, как меня называли финны, была в числе спасенных ими. Ныне я Рябинская (по мужу), имею двух детей и трех внуков. Мы от всей души желаем, чтобы народы Израиля, Финляндии и других стран всегда жили в мире и больше никогда не было войн.

Израиль, 1993 г.