ЛЕОН ПОЛЯКОВ

ИСТОРИЯ АНТИСЕМИТИЗМА

ЭПОХА ЗНАНИЙ

ПИШИТЕ

= Главная = Изранет = ШОА = История = Новости = Традиции = Музей = Антисемитизм = Атлас = ОГЛАВЛЕНИЕ =

Проблема неевреев

Накануне и во время наполеоновских войн многие умы искали простого и понятного объяснения тем апокалипсическим событиям, которые происходили в Европе с 1789 года. Поскольку еврейский народ был одновременно автором, хранителем и главным действующим лицом Священного Писания, его освобождение не могло не найти своего отражения в различных предлагавшихся попытках объяснения происходящего. Содержание этих эсхатологических построений может обеспечить нас первой путеводной нитью для изучения отношения христиан к эмансипации евреев.

Необходимо отметить, что основные теории этого типа возникли задолго до тех событий, которые они призваны были объяснять. Век неверия, т. е. век Просвещения, был также, как это хорошо известно, временем исключительного легковерия: когда было свергнуто иго церкви и ослабла теологическая дисциплина, новые откровения стали оспаривать истину у иудео-христианского откровения.

Во все времена не было недостатка в пророках, но отныне они могли свободно вербовать себе сторонников, основывать секты, ордена, религии (с этой точки зрения культ богини Разума можно рассматривать лишь как триумф наиболее радикальной ереси среди тех, которыми изобиловала эта эпоха). На более низкой ступени чистого шарлатанства деятели типа Калиостро или Сен-Жермена легко добивались успеха, занимаясь магией.

На высшем уровне мистического хилиазма Сведенборг и Сен-Мартен, следуя по стопам Якоба Беме (Якоб Беме, 1575-1624, знаменитый немецкий мистик, автор книги "Аврора, или Утренняя заря в восхождении". (Прим. ред ), занимались более серьезной деятельностью.

Если Калиостро и Сен-Жермен, как люди практического действа, сумели вскружить головы своих современников, то мистики Сведенборг и Сен-Мартен, занимаясь медитацией, смогли благодаря романтизму и философии оказать глубокое влияние на чувства последующих поколений.

Сведенборг, так же как и когда-то Беме, обильно цитировал Библию, что означает, что у них обоих имеются многочисленные упоминания евреев. Следует отметить, что Якоб Беме отличался исключительно благожелательным отношением к сыновьям Израиля, что было характерно во все времена (но особенно в наши дни) для христиан, глубоко обдумывавших "Послание к Римлянам"; он провозглашал грядущее "принятие" Избранного народа (см. "Послание к Римлянам", 11, 15. - Прим. ред.).

Позиция Сведенборга была совершенно иной. Эммануил Сведенборг прославился в Стокгольме и Лондоне как ученый, прежде чем он приобрел еще большую славу как пророк, активно общающийся с духами. Он не только решительно отвергал возможность подобного "принятия", но на основании своих ученых занятий и своих мистических видений он пришел к выводу, что во все времена евреи были отверженным народом, привязанным к материальным благам, склонным к идолопоклонству, по своей природе неспособным понять божественное послание (здесь можно увидеть одно из главных положений деизма).

Духи сообщили Сведенборгу, что до него плохо понимали Писание, ибо под "принятием Израиля" следует понимать принятие истинных христиан. По сути дела это принятие уже произошло, поскольку Страшный суд состоялся в 1757 году (В своем комментарии к 18-й главе Апокалипсиса (см. "De ultimo judico et de Babylon destructa", London, 1758) Сведенборг утверждает, что он был допущен Богом как свидетель на Страшный суд, который совершился в духовном мире в 1757 году. (Прим, ред)). На самого Сведенборга была возложена миссия возвысить новый Иерусалим, а те, кто примет его слова, образуют избранный круг.

Что же касается Иерусалима евреев, то это "город, в который они стекаются толпами; это отвратительный и смрадный город, поэтому его называют оскверненным Иерусалимом. Там евреи ходят, утопая в грязи, жалуясь и плача". У них нет другой пищи кроме грязи, или еще хуже "трупов, гнили, экскрементов". Однако другие евреи влачат свои дни за пределами оскверненного Иерусалима: "... эти евреи угрожают убить, уничтожить, сжечь, сварить всех тех, кого они встречают на своем пути, даже если это тоже евреи или их друзья.

Таким образом, я смог понять, какова их природа, поскольку в земном мире они не осмеливаются показывать свою истинную сущность". Без сомнения Сведенборг был первым среди современных авторов, кто заговорил о "подлинной сущности" евреев; если он и был сумасшедшим, то его безумие нашло множество поклонников, а мы уже неоднократно говорили, что подобное ожесточение против Избранного народа часто встречается среди тех неевреев, которые уверены, что на них возложена миссия разрушить вызывающую монополию этого народа и водрузить на это место свое собственное откровение. В этом смысле особенно показательной является враждебность Сведенборга к апостолу Павлу: во время своих путешествий в потусторонний мир отважный прорицатель узнает даже, что другие апостолы также предпочитают держаться подальше от этого еврея.

Сходные взгляды присущи и без сомнения наиболее влиятельному оккультисту следующего поколения Клоду де Сен-Мартену, "неизвестному философу" (Знаменитый французский мистик маркиз Луи Клод де Сен-Мартен, 1743-1803, был прозван "неизвестным философом", поскольку он сам себя так называл в некоторых своих сочинениях (Прим. Ред.).

Он также изучал проблему "принятия евреев" и на основании анализа их книг пришел к выводу, что подобное событие, роковое для неверных (неевреев), вступило бы в безусловное противоречие с волей Провидения. "Если евреи будут возвращены в семью народов в этом мире, никто больше не сможет надеяться на вечное спасение, потому что с этого момента навсегда окажется исполненным и завершенным Божественный круг высших деяний".

Следует подчеркнуть, что данное рассуждение, видимо, относится ко времени, когда Бонапарт в ходе своей египетской кампании обратился к евреям с "сионистской" прокламацией, выступив, таким образом, в роли их мессии. Добавим к этому, что в отличие от Сведенборга Сен-Мартен воздавал должное евреям, поскольку их преступление оказалось для неевреев

"неоценимо полезным... кровь, которую они отвергли от себя, была духом и жизнью".

Он также предлагал им утешение крещения. В этом сказалось влияние католического универсализма. "Неизвестный философ" также проводил параллель между французами и евреями, которая проливает свет на некоторые ожидания той эпохи:

"... французов можно рассматривать как народ нового закона, подобно тому, как евреи являются народом старого закона. Не следует удивляться подобному призванию, несмотря на все наши преступления и бесчестные поступки. Евреи, оказавшиеся избранным народом в свое время, были ничуть не лучше французов..."

Революционные победы, за которыми последовали победы Наполеона, дали мощный импульс эсхатологическим построениям, что вполне понятно. К теме вечных тайн бытия добавилась и проблема триумфа антирелигии. Беспокойные недоумения той эпохи были сформулированы Жозефом де Местром, основным автором "провиденциальной теории" Революции (1796):

"Я в этом ничего не понимаю, - таков основной лозунг наших дней... Отовсюду слышны возгласы: каким образом самые виновные в мире люди торжествуют в этом мире! Ужасное цареубийство приносит полный успех тем, кто его совершил! Властители оцепенели во всей Европе! Враги монархии находят себе союзников даже на тронах! Злодеи добиваются успеха во всех своих замыслах... Во французской революции есть сатанинские черты, отличающие ее от всего, что было, и от всего, что еще будет..."

Первый ответ на эти вопросы состоял в том, чтобы возложить вину на протестантов (направляемых сатаной или действующих самостоятельно и несущих всю полноту ответственности). Теория "протестантского заговора" могла опираться на прореволюционные симпатии большинства сторонников Реформации, которые играли роль постоянных козлов отпущения для христианнейших королей.

Кроме того, ведущие банкиры монархии, а также министр Некер были выходцами из среды протестантов. Но ссылки на "капитал" или "капитализм" еще не утвердились в умах в качестве основного способа объяснения проблем, поэтому тезис о протестантском заговоре быстро уступил место другому, менее убедительному с нашей, постмарксистской, точки зрения, а именно - представлениям о подрывной деятельности антихристианских сект, образовавших тайные общества.

Сейчас мы попросим читателя уделить этой теме немного внимания. Разумеется, вопрос о "тайных обществах", выдвинутых в связи с событиями 1789 года на роль ведущего исторического фактора, не заслуживает подобной чести (к тому же само изучение этого вопроса по определению не может быть осуществлено в должной мере). Напротив, вера во всемогущество этих обществ оказала неизмеримое влияние на историческое развитие Запада, особенно в первой половине XX века.

К тому же случилось так, что эта вера могла кристаллизоваться вокруг некоего предлога или происшествия, обязанного деятельности группки фанатиков и мистификаторов, игравших в тайное общество: возможно, подобное совпадение является необходимым условием для возникновения великих мифов такого рода, так что в каком-то смысле не бывает дыма без огня. Именно таким образом основные участники этой истории (французы Огюстен Баррюэль и Жозеф де Местр, англичанин Робайзон и немец Гехаузен) смогли приписать апокалипсис революции воздействию триады "иллюминатство - франкмасонство - философия", причем особый акцент ставился на первом ее члене.

Дело баварской секты иллюминатов странным образом напоминает о происшествии, которое Достоевский использовал для сюжета своего романа "Бесы". Расстриженный иезуит Адам Вейсгаупт утверждал, что возглавляет общеевропейский заговор, направленный на уничтожение всех европейских государств в целях создания всеобщей республики. Ему поверили и бросили его в тюрьму. Следует подчеркнуть, что это произошло за несколько лет до революции 1789 года, так что воображение, или искусство, опередили реальные события.

Франкмасонство связывалось нашими мыслителями с иллюминатами; что же касается "философии", то по мнению ведущего авторитета в этой области аббата Баррюэля был составлен заговор во главе с Вольтером, Д'Аламбером и прусским королем Фридрихом II, которые разработали подробный план действий. К тому же было совершенно ясно, что даже при отсутствии такого плана деятельность "философов" была не менее опасной, чем членов двух других оккультных сект.

Можно добавить к этому, что некоторые малоизвестные и забытые авторы заходили в своих поисках причин еще дальше. В 1794 году некий священник, которому папа Пий VI поручил написать историю "французских преследований", среди прочих подрывных факторов упоминал и "хитроумные изобретения", такие как воздушные шары и монгольфьеры.

Евреи тоже не были забыты во всех этих разысканиях. Однако можно констатировать, что в течение первого периода, продолжавшегося до 1806 года, антиреволюционные полемисты отводили им лишь эпизодическую и пассивную роль: они являются прислужниками, которых главные заговорщики используют для своих махинаций, или фоном, на котором яснее видны их злодейские замыслы. Так, немец Гехаузен, один из первых обличителей иллюминатов, уже в 1786 году привлек внимание к связям между иудаизмом и масонством:

"Никакая иная секта не использует знаки или родимые пятна - позвольте мне использовать это слово, чрезвычайно здесь уместное, - более откровенные, чем масонские символы, ориентированные на самые настоящие иудейские иероглифы. Весь масонский инвентарь, ковры, ритуалы, заповеди, а также их история - а она опубликована - по сути, есть лишь собрание иудейских картинок. Еврейский Соломон является одним из их верховных владык, а его храм - их главная аллегория".

Аббат Баррюэль также приписывал масонству иудейское происхождение. Но больше всего его возмущало намерение философских заговорщиков освободить евреев, "чтобы оторвать, наконец, людей от их религии", обеспечив "опровержение христианского Бога и Его пророков". В доказательство этого утверждения он цитировал переписку Вольтера с Фридрихом II. Но в этом первоначальном варианте сыновья Израиля оставались за пределами самого заговора, так что не предполагалось, что они сами предпринимали усилия для собственного возрождения и для развала церкви.

Для полноты картины следует сказать, что до того, как Наполеон созвал Великий Синедрион, современники не проявляли особого стремления к тому, чтобы включать евреев в число дьявольских сил, стремящихся причинить вред христианству. Если в другие времена народ-богоубийца обвиняли в стремлении погубить христианство с помощью магических средств и всевозможного колдовства, то эти легенды утратили всякое правдоподобие в новое время, когда даже сатане приходилось считаться с законами природы и с помощью своих агентов использовать стратегию, определяемую политическими реалиями.

Инициатива "врага Европы", который уже был возведен в ранг чудовища ("L'ogre de Corse", "корсиканское чудовище" - прозвище, данное роялистами Наполеону. Прим ред. ) или Антихриста в лагере его хулителей, обеспечила новую пищу для размышлений и оживила старые страхи.

Воображение воспалилось, и эту лихорадку использовали государственные учреждения. Одна парижская газета писала в 1806 году:

"Никогда еще столько не говорили о евреях, как в настоящее время. Вся Европа пребывала в неизвестности по поводу истиной причины созыва [Великого Синедриона], а также возможных результатов этой ассамблеи..."

Но эта неопределенность отнюдь не ограничивалась Европой. В далеких Соединенных Штатах Америки зрители на расстоянии наблюдали за европейскими распрями. В 1806-1807 году общественное мнение разделилось: был ли Наполеон всеобщим благодетелем, "спасителем евреев, умиротворителем Европы и благодетелем рода человеческого", или его купили за еврейские деньги? Не был ли случайно и он сам евреем, как утверждают некоторые?

Этот последний аргумент, выдвигавшийся по другую сторону Атлантики в игривом тоне, в Европе обсуждался с большим пылом. Мы уже отмечали, с каким беспокойством встретило австрийское правительство известие о созыве Великого Синедриона, так что эта новость не была использована для целей политической пропаганды только из-за опасений испортить отношения с Наполеоном. Подобные соображения не имели значения для России, находившейся в открытом конфликте с Францией. В начале 1807 года Священный Синод постановил читать во всех русских церквах обращение, обвиняющее Наполеона в заключении кощунственного союза с евреями:

"...чтобы завершить порабощение Церкви, он собрал во Франции еврейские синагоги, воздал почести раввинам и основал новый еврейский Великий Синедрион, тот же гнусный суд, который когда-то осмелился приговорить к распятию Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа. А теперь он осмеливается собрать всех евреев, которых гнев Господа рассеял по лику земли, и бросить их всех на разрушение Церкви Христовой, чтобы, о несказанная наглость, превосходящая все злодеяния, чтобы они провозгласили Мессию в лице Наполеона".

Глава римской католической церкви также опубликовал пасторское послание с обвинениями Императора французов в богохульстве. Таким образом, политическая пропаганда пыталась заставить звучать национальные мистические струны. Результат был достигнут, если судить по тому, какое место отводила русская пресса того времени теме Наполеона-Антихриста или Наполеона - Мессии евреев, а мистическое франкофильство русского общества все возрастало вплоть до Отечественной войны 1812 года. Каббалистические подсчеты, которыми занимается в "Войне и мире" Толстого Пьер Безухов, обдумывающий план убийства Наполеона, являются отражением этого состояния умов в русской классической литературе.

Самыми влиятельными вдохновителями этих хилиастических домыслов были немецкие теософы, последователи Сведенборга и "неизвестного философа". Разве эпопея Наполеона могла быть чем-либо иным, как не окончательной битвой Добра и Зла, эпохой великих испытаний, когда должно наступить царство Зверя? А корсиканский узурпатор разве не был самим Антихристом, или по крайней мере черным ангелом бездны Аполлионом, предсказанным Апокалипсисом (Откровение Иоанна, 9, 11).

Тем самым его противник Александр не мог быть не кем иным, как белым ангелом или ангелом Церкви. Именно на это намекал самый влиятельный среди придворных мистиков царя Иоганн Генрих Юнг-Штиллинг. Автор его биографии профессор Макс Гейгер уверяет, что "он оказывал прямое и решающее воздействие на ход исторических событий". Эсхатология Юнг-Штиллинга была благоприятной для евреев, несмотря на то. что в его глазах они были "абсолютно аморальными и порочными"; в противоположность Сведенборгу и Сен-Мартену он полагал, что именно Израиль во плоти должен собраться в Земле обетованной и восстановить

Храм накануне второго пришествия Христа.

"Представьте себе Палестину, расположенную между Азией, Африкой и Европой, на востоке Средиземноморья, связанную наземными и морскими путями со всеми странами мира, а также представьте самый трудолюбивый и энергичный народ на земле, т. е. еврейский народ, преисполненный жгучей любовью к Богу и Христу и стремящийся привести к Христу все человечество..."

Но при этом было необходимо, чтобы сначала отверженный народ крестился; по этому поводу наш теософ проявлял непоколебимый оптимизм. По его собственному утверждению он получал сведения от тайных информаторов, чьи откровения он записывал в своем дневнике секретным письмом. Так, после созыва Великого Синедриона к нему с визитом прибыл "некий важный человек, чьим отцом был сирийский эмир".

"Он сказал мне, что его отец принадлежал к обществу, которое устраивало свои заседания в Иерусалиме на Храмовой горе. Это общество было не чем иным, как древним Синедрионом, который сохранился до сих пор. Он состоит из людей, внешне соблюдающих иудаизм, но которые на самом деле являются тайными христианами и лишь ждут сигнала своего Магистра, чтобы собрать народ Израиля по всем частям света и привести его к Христу и на родину".

Посланник, о котором Юнг-Штиллинг не сообщает других подробностей, должен был быть или обращенным в христианство, или шарлатаном, а возможно, и тем и другим одновременно. Все это заставляет задуматься о некоторых тайных источниках теософского вдохновения; не скрывается ли за всеми этими мистическими проявлениями, где-то в тени, еврейский мистификатор? В любом случае очевидно, что по причине неясности целей пророческая страсть может привести как к любви, так и к ненависти, как к "филосемитизму", так и к "антисемитизму" - основным здесь является неустанный интерес к судьбе библейского народа.

Не задерживаясь на многочисленных немецких соперниках Юнг-Штиллинга, среди которых самым крупным и самым известным был католический философ Франц фон Баадер, отправимся теперь в Великобританию, являющуюся традиционным очагом апокалипсической экзегезы и заклятым врагом корсиканского чудовища.

В силу этого совпадения английские хилиасты, разумеется, клеймили позором Наполеона Бонапарта, что же касается евреев, то здесь их взгляды сильно различались в зависимости от индивидуальностей и темперамента.

Но можно также утверждать, что для пророчеств такого рода совершенно не требуется каких-то особых политических условии, поскольку оказалось, что через пятьдесят лет более пятидесяти английских и американских авторов занялись этим независимо друг от друга и пришли к выводу, что Антихрист уже пришел в образе Наполеона III и что он уже заключил союз с евреями! (См. M. Baxter, Louis-Napoleon the destined monarch of the world and personal Antichrist, foreshown in Prophecy to confirm a seven-years Covenant with the Jews... (Philadelphia, 1863), где автор излагает свои собственные идеи, а затем перечисляет труды пятидесяти семи авторов, которые пришли к таким же выводам, что и он сам.)

Англия была также основным центром пропаганды французских эмигрантов, решительно настроенных, как и все эмигранты, выступать в роли политических подстрекателей. Главный печатный орган эмиграции "Л'Амбигю" в 1806-1807 годах посвятил целую дюжину статей Великому Синедриону, в которых Наполеон подвергался всевозможным нападкам и критике:

"...имеет ли он намерение заставить евреев признать его Мессией, которого они так долго ждали? Время нам это покажет. Нам остается только смотреть, как этот Антихрист сражается против вечных Божественных установлений: это должно стать последним актом его дьявольского существования".

Другой полемист писал в более солидных тонах, упоминая об энтузиазме, с которым евреи отнеслись к Саббатаю Цви, цитируя Боссюэ и предостерегая всю Европу:

"...автор стремился выполнить свой долг перед христианскими народами и правительствами; если проявят беспечность и не примут срочных и эффективных мер, то они слишком поздно поймут все последствия".

Некий корреспондент из Вены называл евреев

"чумой, которая разъедает внутренности австрийской монархии".

Пророчество Нострадамуса также пошло в дело, и через месяц "Л'Амбигю" открыл своим читателям главную тайну: узурпатор сам был евреем или потому, что его семья "была еврейского происхождения", или потому что "его легкомысленная мать Летиция Феш (Мать Наполеона Мария-Летиция принадлежала к старинному итальянскому роду Рамолино. Прим. ред.) родила его после того, как в Аяччо проявила к кому-то из потомков Израиля такое же гостеприимство, как Раав в Иерихоне по отношению к соглядатаям Иисуса Навина" (Иерихонская блудница Раав (или Рахав) скрыла в своем доме двух соглядатаев, посланных Иисусом Навином.

За это ее дом и все находящиеся в нем были пощажены при взятии города, а Раав стала женой Салмона и вошла в родословную царя Давида и Иисуса Христа (Книга Иисуса Навина 2, 1-3, 6, 16, Евангелие от Матфея 1, 5). (Прим. ред.). Эта последняя версия, видимо, распространялась во время Египетской кампании, поскольку в мае 1799 года один знакомый писал всегда хорошо информированному Юнг-Штиллингу, что "человек греха" был рожден от незаконной связи восточной принцессы с неким "видным иудеем".

Самым оригинальным способом тема Великого Синедриона разрабатывалась в самой Франции. Пока Бональд (Виконт Луи-Габриэль де Бональд (1753-1840), известный французский писатель, философ и политический деятель, был одним из лидеров наиболее реакционного крыла французской элиты (Прим. ред.) и другие католические публицисты разворачивали кампанию против эмансипации евреев, аббат Баррюэль, успевший за это время примириться с императорским режимом и ставший каноником собора Нотр-Дам, действовал в правительственных сферах.

Подобно Юнг-Штиллингу он располагал тайными информаторами, один из которых, "итальянский военнослужащий" по имени Симонини предоставил в его распоряжение планы мирового еврейства. Прежде чем предпринимать конкретные действия, Баррюэль предусмотрительно обратился к папе Пию VII с вопросом, насколько можно было доверять этим сведениям. Папа якобы передал ему, что все свидетельствовало в пользу правдивости информации Симонини.

Дело было весьма важным. Сумев войти в доверие к крупным еврейским семьям Тосканы, Симонини разузнал, что тысячелетняя мечта Израиля была близка к осуществлению. Таким образом, получали окончательное объяснения все беды и несчастья, от которых страдал христианский мир. Это евреи основали секту франкмасонов, а также иллюминатов. Именно евреи обнаруживались за всеми антихристианскими сектами.

Другие евреи выдавали себя за христиан, чтобы "успешнее их обманывать". Особенно они старались разложить католическую церковь, так что только в одной Италии более восьмисот священников, в том числе несколько епископов и кардиналов на самом деле работали на них. Что же касается окончательной цели заговорщиков, то они стремились "достичь мирового господства, запретить все религии, чтобы их вера стала господствующей, превратить христианские церкви в синагоги, а оставшихся христиан обратить в рабство".

Несмотря на всю серьезность этой информации, аббат Баррюэль воздержался от ее публичного распространения, как он говорил, из опасений вызвать массовое убийство евреев. Чтобы "воспрепятствовать Синедриону добиться своих целей", он посчитал более рациональным тайно предупредить полицию и церковь в лице Жозефа Фуше и кардинала Феша. В результате он приписывал себе заслугу "внезапного закрытия Великого Синедриона, распущенного императором без каких-либо положительных результатов".

Итак, еврейство оказалось связанным с масонами, иллюминатами, "философизмом" как главный виновник войн и революций, и внезапно евреям стали приписывать ведущую роль в этом гигантском заговоре. Вероятно, именно здесь находится первоначальный источник "Протоколов сионских мудрецов". И хотя Баррюэль, чьи сочинения были переведены на все основные европейские языки, воздерживался от публикации при жизни своего главного откровения, другие сделали это вместо него. Возможно, именно это использовал Жозеф де Местр, когда обращался с предупреждением к царю в 1810 году:

"Евреи... заслуживают особого внимания со стороны всех правительств, но особенно русского правительства, под управлением которого находится большое их число: не следует удивляться тому, что главный враг Европы откровенно поощряет их. Они уже владеют огромными богатствами в Тоскане и Эльзасе; они уже имеют свои штаб-квартиры в Париже и Риме, откуда изгнан глава церкви. Все заставляет думать, что их деньги, ненависть и таланты используются главными заговорщиками.

Самый главный и самый зловещий талант этой проклятой секты, которая не брезгует ничем для достижения своих целей со времени своего появления, состоит в том, чтобы использовать государей для их же погибели. Те, кто читал книги, относящиеся к этому вопросу, знают, с каким искусством они умеют делать людей, разделяющих их взгляды, приближенными государей".

Во второй половине XIX века антисемитские агитаторы пользовались всеми этими источниками. Однако характерно, что евреи, утратившие связь с Наполеоном, стали самостоятельно добиваться мирового господства.

"Habent sua fata fabulae" - "Вымыслы имеют свою судьбу" - парафраза знаменитого изречения римского грамматика Теренция Мавра "Habent sua fata libelli" - "Книги имеют свою судьбу". - Прим. ред.),

Наполеон как мессия евреев был мифом, который умер также быстро как и родился, так что мы смогли восстановить его, лишь обратившись к первоисточникам, Для последующих поколений европейцев великий полководец представал в образе блестящего арийского героя (к тому же нацисты попытались присвоить его после необходимой "германизации"), так что он плохо подходил для роли дирижера тайного заговора.

Что же касается его семитских истоков, то по тем же причинам они могли льстить лишь еврейским чувствам в особых ситуациях, например, в случае Дизраэли, главного еврейского гаранта расовой интерпретации истории, как мы это увидим ниже. К тому же к востоку от Вислы евреи станут культивировать воспоминания об "освободителе Израиля", портрет которого украшал многочисленные еврейские дома в XIX веке.

* * * *

Причина того, что мы, вероятно, слишком много внимания уделили оккультистам и мистикам на грани шарлатанства, состоит в нашей вере в то, что у этих одержимых, может быть, благодаря их интуиции или внутренней убежденности, была чрезвычайная чувствительность, позволявшая им улавливать как страхи, так и надежды масс верующих.

Многие другие современники с более устойчивой психикой, знаменитые и безвестные, также были потрясены зрелищем еврейской эмансипации и, не провозглашая идею заговора, представляли различные оттенки мнений о еврейском господстве. Так Бональд, цитируя И. Г. Гердера, предсказывал в 1806 году "... что сыновья Израиля, повсюду составляющие государство в государстве, благодаря своей настойчивости и рассудительности добьются того, чтобы поработить всех христиан".

Шатобриан полагал, что Синедрион "последовательно и постепенно добился того, чтобы поставить мировые финансы под еврейский контроль, и тем самым завершил гибельную подрывную деятельность". В 1808 году супрефект департамента Гар так резюмировал эту проблему:

"Лучше изгнать евреев из Европы, чем они сделают это с нами!"

Во времена Бальзака другие свидетели, которым мы дадим слово ниже, считали, что евреи уже добились победы. Поэтому необходимо попытаться пролить какой-то свет на глубинные причины подобных опасений.

Следует обратиться к социально-экономическим потрясениям этой эпохи и новой роли денег. Гердер, чьи высказывания в искаженном виде приводил Бональд, критиковал в этой связи беззаботность христиан:

"Там, где обнаруживаются евреи, исправление положения должно начинаться с испорченных христиан. Министерство, в котором еврей решает все дела, особняк, где ключ от гардероба и кассы находится в руках у еврея, администрация или община, делами которой заправляют евреи, университет, в котором евреи в качестве финансовых попечителей и посредников могут контролировать студентов, - все это бездонные болота, которые невозможно осушить; однако попытки исправить политическую ситуацию делаются не там, где следует: они направлены на евреев, а не на христиан..."

Что касается Бональда, то он обвинял евреев, "распространивших в Европе тот дух корыстолюбия, который столь широко охватил христиан". Так появились "евреи и поставщики" маршала Гнейзенау, "призванные стать пэрами нашего королевства"; так европейская элита, напуганная исчезновением прежнего иерархического порядка, элита, которая в прошлом была лучшей защитницей евреев, стала примыкать к новому антисемитскому лагерю.

Бональд восклицал:

"Евреи могут обманывать христиан, но они не должны править ими. Подобная зависимость оскорбляет их достоинство в большей мере, чем еврейская алчность ущемляет их интересы".

Таким образом, речь здесь идет отнюдь не об "экономическом антисемитизме", а совсем о других вещах. Во все времена подобные взгляды выражали лишь поверхностный взгляд на вещи, даже в случаях, когда речь идет об ожесточенной конкуренции.

В своем апологетическом эссе о Дрюмоне Жорж Бернанос скажет по этому поводу

"о предлоге, придуманном для умиротворения этого прекрасного мира, истосковавшегося по логике".

В той же книге он выскажет сожаление по поводу "ужасного единообразия нравов" в эпоху, "когда казалось, что все катится по наклонной плоскости с возрастающей каждый день скоростью". Некоторые замечания Гете могут нам помочь лучше понять, что здесь имеется в виду.

Набрасывая в конце своих дней идиллическую картину нравов прошлого,

Гете особо подчеркивал преимущества "диферсифицированной субординации, которая скорее объединяла, чем разъединяла всех от малых до великих, от императора до еврея, и способствовала всеобщему благоденствию".

Итак, по мнению поэта, постоянное место, по традиции отведенное каждому, на какой бы ступени социальной лестницы он ни находился, скрепляло общество и обеспечивало всеобщее благополучие. Не идет ли в данном случае речь о проблеме личной идентификации на фоне начинающегося обезличивания? В обществе, вставшем на путь демократизации, в котором Император лишен былого величия, а еврей не прикован ко дну своей пропасти, традиционная система отсчета оказалась нарушенной; разумеется, именно об этом идет речь в формуле "беспорядок хуже несправедливости".

Известия о любых изменениях в статусе евреев приводили Гете в бешенство; подозревая интриги "всемогущего Ротшильда", он восклицал, что "последствия этого будут самыми серьезными и самыми разрушительными... все моральные семейные чувства, которые опираются исключительно на религиозные принципы, окажутся подорванными этими скандальными законами".

Возможно, вся западная христианская традиция говорит здесь с нами устами Гете. Какова же была психологическая реальность тысячелетнего представления о "народе-свидетеле", народе, в связи с которым все церковные мыслители согласно проповедовали идею "испытательной ценности" для истинности христианства? В чем состояла психорелигиозная функция этих неверных, называемых богоубийцами, само существование которых считалось преступлением, но которые, тем не менее, находились под защитой канонического иммунитета и, по словам апостола, приносили спасение?

В ходе первых кампаний по эмансипации один римский апологет утверждал: "Еврейское гетто - это лучшее доказательство истинности религии Иисуса Христа, чем целая богословская школа". Почему? Не является ли причиной то, что евреи стали необходимым ориентиром, позволяющим христианам осознавать себя христианами и воплощать добро путем противопоставления злу, аналогично тому как, по мнению многих теологов, само существование зла объясняется его ролью для проявления добра?

Помимо этой тысячелетней роли другие механизмы, без сомнения, действовали в противоположном направлении, в соответствии с намерениями идеологов эмансипации. Когда рухнули стены гетто, молодые евреи в школах или в армии в глазах своих товарищей лишились по крайней мере части мистических атрибутов и опасных характеристик, которые в любом обществе обычно приписывают тем, кого не знают и кто придерживается иных традиций. Отрывок из "Утраченных иллюзий" Бальзака прекрасно показывает это разумное отношение, по здравом размышлении состоящее в том, чтобы принимать еврея таким, каким он стал отныне, и отбросить прежние предрассудки:

"...Люсьен задавал себе вопрос, каковы были мотивы этого вдохновителя королевских интриг. Вначале он позволил себе принять тривиальный довод: испанцы благородны!

Испанец благороден подобно тому, как итальянец - ревнивец и отравитель, француз легкомыслен, немец честен, еврей низок, англичанин благороден. Переверните эти утверждения!

Вы получите истину, Евреи накопили много золота, они написали "Робера дьявола", играют "Федру", поют "Вильгельма Телля", заказывают картины, строят дворцы, пишут путевые очерки и замечательные стихи, они могущественны как никогда, их религия разрешена, наконец, они кредитуют папу..."

Либеральные публицисты этой эпохи, в частности Бенжамен Констан, выражали сходные идеи, и можно привести примеры подобного разумного подхода и для других стран. Но разнообразные документы, изучаемые с целью выяснения проблемы эмоционального отношения христиан к эмансипации евреев, по всей видимости, отражают совсем иную тональность, особенно в Германии. Описывая всплеск ненависти в 1819 году, Людвиг Берне говорил о "необъяснимом ужасе", внушаемом иудаизмом, который "как привидение, как призрак зарезанной матери, с насмешкой сопровождает христианство с колыбели".

Но постоянные жертвы и одновременно богоубийцы, т. е. мистические убийцы и детоубийцы, становились, подобно призракам-мстителям, бесконечно более опасными для христианского воображения, когда освобождались от своих цепей. Без сомнения эти новые страхи выражал Боналъд в своей большой статье "О евреях":

"Пусть никто не заблуждается по этому поводу, господство евреев будет жестоким, как и в случае других порабощенных в течение долгого времени народов, которые оказались на равных со своими прежними хозяевами. Евреи, все идеи которых извращены, которые нас презирают и ненавидят, найдут в своей Истории ужасные примеры..."

Можно заметить разницу между антисемитизмом и средневековой юдофобией, из которой он вышел, поскольку эта последняя осуществляла глобальное противопоставление еврейства христианству. В процессе этого столкновения, или многовековой "холодной войны" с ее экономической подоплекой, происходил также конфликт интересов между двумя общественно-религиозными группами, причем каждая из них в рамках собственных традиций и образа жизни получала свою долю, а также психологическое удовлетворение.

Однако в связи с большими преобразованиями в новом мире правила игры оказались нарушенными. Евреи, лишенные против своего желания привычной роли, в большинстве покорились, стали "ассимилироваться" с христианами, видеть в них своих братьев и пытались, к ужасу большинства этих последних, стереть границу, которая их разделяла.

Другие христиане, например Бальзак, не видели никакого зла в том, чтобы допустить бывших детей гетто в свое общество. Разница в позициях определялась эмоциональной предрасположенностью, индивидуальной уравновешенностью, "личностной структурой" каждого, в результате начинает вырисовываться профиль антисемита.

С другой стороны, эпоха способствовала росту ненависти и предрассудков, называемых "расовыми" или "этническими"; казалось, были налицо все социальные факторы, т. е. отсутствие норм и законов, в чем социологи усматривают необходимые, а иногда и достаточные условия для возникновения подобных проблем: стандартизация нравов происходит одновременно с возрастанием "вертикальной мобильности" и ускорением урбанизации. Но по мере того, как эта враждебность направляется исключительно на евреев, в игру непременно вступают древние религиозные мифы.

В Германии революция нравов получила отражение даже в некоторых языковых выражениях, которые выступают в роли сигнала тревоги для сторонников старого порядка вещей. Иногда они получают возможность выразить свое беспокойство в официальных документах. Так, при обсуждении проекта реформ Гарденберга (Князь Карл-Август Гарденберг, 1750-1822, с 1810 юля был прусским канцлером, много сделавшим для реформирования и возрождения Пруссии. (Прим. ред.) прусская знать протестовала против отмены ее привилегий в следующих выражениях:

"... уже ни нам, ни нашим владениям не дают достойных имен, поскольку считают, что это слишком хорошо для нас. В проекте указа говорится о "крупных поместьях, называемых доменами знати". Напротив, можно привести в качестве примера евреев, которых также не называют их именем, но по противоположной причине, а именно, потому что считают его слишком позорным для них.

В указе, разрешающим евреям покупать землю, они называются "исповедующими религию Моисея". Эти евреи, если только они на самом деле сохраняют верность своей религии, неизбежно являются врагами любого существующего государства (если же они не верны своей вере, то являются лицемерами).

Они располагают огромными суммами наличных денег; как только земельные владения достаточно упадут в цене, чтобы им стало выгодным их приобретение, они тотчас же перейдут в их руки; в качестве землевладельцев евреи станут основными представителями государства, а наша старинная и почтенная бранденбургская Пруссия превратится таким образом в новомодное еврейское государство (em neumodischer Judenstaat)".

В первоначальном проекте протеста говорилось о "новом Иерусалиме". Тема иудаизации христианских земель разрабатывалась многими писателями-романтиками и превратилась в Германии в литературный штамп, поскольку собственность на родную землю - это могучий символ. Ахим фон Арним посвятил этой теме роман "Старшие в роде" ("Die Majoratsherren", 1820).

В этом романе упадок благородной семьи древнего происхождения объясняется еврейской алчностью. Призрак порабощения христиан описывается там следующим образом;

"...затем город попал под господство чужестранцев, наследственные поместья были запрещены, и евреи покинули свои узкие улицы, в то время как весь континент попал в оковы подобно преступнику, схваченному на месте преступления...".

У фон Арнима навязчивая идея по поводу евреев проявлялась как в творчестве, так и в повседневной жизни. В 1809 году он основал в Берлине патриотическое общество "Deutsch-christliche Tischgesellschaft" ("Немецкое христианское общество за обеденным столом"), в которое не допускались "филистеры и евреи": "... ни евреи, ни обращенные евреи, ни потомки евреев".

Шурин фон Арнима Клеменс фон Брентано, особенно прославившийся благодаря своим сказкам про зловредных евреев, говорил членам "общества за обеденным столом" о еврейской сущности: "Это то, от чего любой еврей хотел бы избавиться ценой всего, что есть в этом мире, кроме денег". В отличие от евреев, филистеры считались неспособными понимать, кто они, а определение, которое давал mi Брентано, было довольно смутным.

Это напоминает "евреев и поставщиков" маршала Гнейзенау: какие бы выражения ни использовались, это всегда "евреи и компания", светящаяся голова и хвост с неопределенными очертаниями кометы, приносящей несчастье. Напротив, Беттина фон Арним, своенравная сестра Клеменса, талантливая писательница и выдающийся человек (она была маленькой Беттиной Гете), принадлежала к числу того непокорного меньшинства, которое существует везде и всегда и борется против сплоченного большинства, защищая дело евреев.

Однажды, когда ей было двадцать лет, ее случайно увидели на берлинской улице с метлой в руке, когда она подметала лачугу какого-то бедного и больного еврея... В своих романах и полувымышленных диалогах она выступала за эмансипацию евреев. Можно лишь пожалеть, что не сохранилось следов дискуссий по этому животрепещущему вопросу, где сестра должна была выступать против брата и жена против мужа.

Подобные сочинения, примеры которых легко умножить, а также такие источники, как письма и личные дневники, позволяют сделать вывод о существовании определенного расположения к тем евреям, которые предпочитали соблюдать старинные правила игры и сохраняли свое традиционное положение.

Именно такова была позиция молодого Бисмарка, повторившего в 1847 году на Франкфуртском сейме догматические аргументы Бональда, но с характерными для того времени ораторскими оговорками:

"...я признаю, что в этом отношении я полон предрассудков; я впитал их с молоком матери, и никакая, даже самая тонкая система доказательств не поможет мне от них избавиться. Я признаю, что одна только мысль о том, что еврей может выступать в роли представителя августейшего королевского величества, которому я должен буду выказывать повиновение, да, я признаю, что одна эта мысль внушает мне чувство глубокого смущения и унижения; она вполне может лишить меня той радости, того чувства чести и честности, с которыми я в настоящее время стараюсь выполнять свой долг перед государством. К тому же я разделяю эти ощущения с массами людей из народа, и я не краснею оттого, что оказался в их обществе..."

Некоторое время спустя в письме к жене Бисмарк с похвалой отзывался о старом Ротшильде из Франкфурта:

"...он нравится мне именно потому, что он не мелкий еврейский торгаш ("Schacherjude"), и кроме того он строго придерживается ортодоксального иудаизма, не дотрагивается ни до чего, когда угощает обедом, и ест только кошерное".

Таким образом, симпатия основывается здесь на двойной возможности дистанцироваться от евреев. Однако этот великий практик советовал случить "еврейских кобыл" с "христианскими жеребцами" и гарантировал хорошие результаты от этого скрещивания (хотя он воздерживался от того, чтобы рекомендовать это собственным сыновьям).

"Не бывает плохих рас", - говорил он, постулируя радикальные различия между ними и полагаясь на свое тонкое чутье, чтобы издалека определять, кто еврей.

Наряду с Бисмарком следует упомянуть первого короля, которому он служил, Фридриха Вильгельма IV, который в 1842 году, в начале своего правления решил наградить вечный народ исключительной милостью, восстановив в Пруссии еврейские гетто. Этот загадочный государь говорил об эмансипации евреев с тем же отвращением, что и Гете.

Он писал одному из приближенных;

"Отвратительная еврейская шайка каждый день своими словами и писаниями подрубает корни немецкого бытия: они не хотят, в отличие от меня, возвышения и свободного сравнения всех государств, которые составляют немецкий народ, они хотят смешать в одну массу все государства".

Со временем благодаря успехам ассимиляции тема особой вредности невидимых евреев стала любимым аргументом воинствующих антисемитов. Так, Дрюмон писал:

"... всякий видимый еврей, всякий известный еврей не представляет особенно большой опасности, иногда он даже заслуживает уважения; он поклоняется Богу Авраама, и это право никто не стремится у него оспаривать, а поскольку известно, чего можно от него ожидать, легко за ним присматривать. Опасность представляет неопределенный еврей... Это по самой своей сути вредное и одновременно неуловимое существо... Это самый сильный источник беспорядков, какого когда-либо рождала земля, и он идет по жизни с радостью, которую всегда дает евреям сознание того, что разными способами они постоянно причиняют зло христианам".

В антисемитской полемике Германии начала XX века термин "цивилизованный еврей" ("Zivilisationsjude") приобрел оскорбительное значение "фермента разложения".

Окончательная формулировка принадлежит Гитлеру:

"Еврей всегда скрывается внутри нас, но проще поразить его во плоти, чем в качестве невидимого демона".

Народные массы, чьи идеи, по его собственным словам, разделял Бисмарк, очень редко выражали их членораздельным образом. Но в 1819 году в Германии, а также в некоторых соседних странах произошли народные волнения, которые можно рассматривать как выражение чувств и отношении этих народных масс к евреям.

Чтобы нарушить существующий порядок, народ обычно нуждается в подстрекательстве со стороны влиятельных или образованных людей. В Германии у истоков погромов 1819 года обнаруживается националистическая экзальтация "освободительных войн", культивировавшаяся прежде всего профессорами и студентами.

Помимо философа Фихте следует упомянуть таких пропагандистов, как Эрнст Мориц Арндт и Фридрих Ян. Первый из них, ярый галлофоб, выступал за систему непроницаемых границ между народами Европы, которую даже расистские теоретики Третьего рейха считали слишком жесткими; второй, знаменитый "отец гимнастики" (Turnvater John), уверял, что смешанные народы, подобно животным-гибридам, утрачивают свою "силу национального воспроизводства".

Он также провозгласил, что поляки, французы, приходские священники, юнкеры (мелкие прусские помещики) и евреи были несчастьем для Германии, что составляло слишком много несчастий для одной страны.

Если Арндт и Ян нападали на евреев лишь при удобном случае, другие агитаторы специализировались в этой области, особенно начиная с 1814 года, когда идеологи освобождения и ветераны прошлых войн оказались лицом к лицу с реакционной действительностью Священного союза вместо того, чтобы наблюдать цветение германской свободы, за которую они сражались. Среди этих свобод важное место принадлежало свободе отправить евреев обратно в гетто и полностью уничтожить завоевания эмансипации.

С 1814 года стали появляться десятки подстрекательских листков, авторами которых были как газетные писаки низшего пошиба, так и известные ученые. Не останавливаясь на первых, скажем несколько слов о вторых.

Самым знаменитым среди них был кантианец Якоб Фриз (1773-1843), ученик Фихте и глава философской школы, которая стремилась свести физиологию к механике. В своем памфлете о "еврейской опасности" он требовал "полного уничтожения касты евреев" (позднее он оправдывался, уверяя, что имел в виду не евреев, а иудаизм).

Фриз был также единственным профессором, почтившим своим, присутствием знаменитый праздник в Бартбурге в 1817 году, когда распоясавшиеся студенты среди прочих изданий, которые они сочли реакционными, бросали в огонь книги, в которых содержались выступления в защиту евреев.

Среди соперников Фриза можно отметить берлинского профессора Рюэса, ученика изобретательного Мейнерса (См. выше с. 49-50), а также доктора Кёппе, который в своей брошюре предложил следующую краткую формулу: "Образованные евреи представляют собой космополитический сброд, который необходимо преследовать и изгонять отовсюду".

Постепенно эта пропаганда стала оказывать свое воздействие на массы, которые летом 1819 года перешли к действиям.

Мы говорили об идеях, проповедуемых подстрекателями, но мы ничего еще не сказали о тех интересах, которые стояли за ними. Германия находилась в тисках экономического кризиса. Прекращение континентальной блокады позволило осуществлять импорт английских товаров, что разорило многих предпринимателей. Множество крестьян также оказались в долгах. Кредитор-еврей еще был привычной фигурой как в городах, так и в деревнях. Как обычно, корпорации стремились вытеснить еврейских ремесленников.

С другой стороны, нельзя было исключать возможность правительственных и полицейских провокаций, направленных на то, чтобы отвлечь народ от освободительных чаяний. Таково было мнение одного французского наблюдателя и такова была классическая стратегия погромов. Полицейские донесения, напротив, обвиняли анархистов-германофилов, которые хотели бросить евреев "как мяч в руки народа, чтобы посмотреть, как далеко можно завести возбужденную чернь ввиду будущих волнений".

Отсюда видно, что выдвигаются многочисленные, иногда взаимоисключающие объяснения. Возможно, более убедительной является точка зрения прусского историка фон Трейчке, который в связи с антиеврейскими волнениями говорил о "чрезвычайных чувствах, вызванных освободительными войнами, которые открыли все тайны немецкой души".

Каким бы ни был генезис этих событий, волнения начались в Вартбурге в начале августа 1819 года и стремительно распространились по немецким городам и деревням за исключением прусского королевства, в котором сохранялся порядок, вошедший в поговорку, так что евреи отделались там лишь несколькими тумаками.

В других регионах беспорядки были более серьезными, но чаще всего ограничивались грабежами и разрушением синагог: крови пролито было немного. Тем не менее жертвы были болезненно поражены тем, что добрые соседи или вчерашние клиенты набросились на их магазины и жилища с топорами и ломами в руках; здесь заключается тайна погромов, когда вчерашние друзья "начинают плясать совершенно иначе". За этим последовала волна эмиграции в направлении Соединенных Штатов, а также Франции, которая приняла беженцев с распростертыми объятиями.

Могущественный Ротшильд во Франкфурте, чей банк едва не был разграблен, также задумался о том, чтобы покинуть Германию. Министры Священного союза забеспокоились, и в связи с бездействием многочисленных муниципальных органов Меттерних приказал австрийским властям вмешиваться в случае необходимости. В то же время он издал указ о суровых мерах по отношению к студенческим корпорациям и революционным агитаторам.

В письме к своему брату Рахель Фарнхаген-Левин в связи с этими событиями обвиняла "Фриза, фон Арнима, фон Брентано и им подобных". Далее она писала:

"Я испытываю бесконечную печаль из-за евреев. Когда за них заступаются, они этим дорожат; но мучить их, презирать, относиться к ним как грязным евреям, давать им пинков в зад и спускать с лестницы... Они возбуждают народ именно на те беспорядки, на которые его еще можно вызвать сегодня".

Ее психологический анализ отличается достаточной тонкостью: в простых выражениях Рахель разъясняет "функциональное значение" евреев, козлов отпущения для христианства. Ее муж рассматривал эту проблему в политическом аспекте и упрекал сыновей Израиля в тесной связи с сильными мира сего:

"Преследование евреев в наших городах - это ужасное явление. Власти не везде вмешиваются с такой же энергией как в Гамбурге; в Гейдельберге серьезные обвинения предъявлены директору Пфистеру; в Карлсруэ почтенные горожане подхватили клич "Хеп! Хеп!" Сходство этих антиеврейских проявлений доказывает, что ошибаются те, кто видит в нашей раздробленности препятствие для всеобщего народного движения.

Следует признать единство немцев в проявляемом ими чувстве. Однако эта антиеврейская буря могла бы предшествовать событиям, которые бы обеспечили им полное равенство в правах благодаря народному [подъему]. Следует посоветовать евреям активно вступить в либеральный лагерь; до настоящего времени их скорее рассматривали как сторонников тех, кто обладает властью..."

И опять некоторые просвещенные евреи пытаются исправлять и образовывать своих братьев: беспорядки 1819 года побудили Ганса и его друзей основать "Общество за культуру и науку евреев". Но напрасно они во все возрастающем количестве вели активную борьбу в рядах либерального или прогрессистского лагеря, новые антиеврейские волнения произошли в Германии в 1830, 1834, 1844 и 1848 годах.


= Главная = Изранет = ШОА = История = Новости = Традиции = Музей = Антисемитизм = Атлас = ОГЛАВЛЕНИЕ =