ЛЕОН ПОЛЯКОВИСТОРИЯ АНТИСЕМИТИЗМАЭПОХА ЗНАНИЙ |
Восстановители
В 1775-1780 годах французские просвещенные круги начали интересоваться униженным положением евреев. Этот интерес совпал с распространением гуманистической чувствительности, переживаниями по поводу участи всех обездоленных, в том числе заключенных и сумасшедших.
Это не означает, что новое буржуазное общественное мнение существенно переменило свое отношение к иудаизму или даже к евреям. Это отношение в целом осталось неблагоприятным; речь здесь скорее идет о принятии на себя ответственности, об изменении отношения общества эпохи Просвещения к себе самому: если преследуемый народ обладает многочисленными пороками, то не ложится ли вина за них прежде всего на нас, преследовавших его?
В 1775 году эта точка зрения была настойчиво выражена адвокатом Пьером Луи Лакретеллем-младшим в защитительной речи, которая затем была опубликована за счет его клиентов. Она не была лестной для
"этого народа, который, казалось, был рожден для унижения, несчастья и интриг (...) Если угодно, это особый народ, выродившийся, которому чужды слава, честь и все, что приятно человеческим сердцам... Но разве в этом вина человека? Разве дело заключается не в его положении?"
Лакретелль просил суд пересмотреть "безумные законы в пользу своих клиентов и запретить их использование в будущем. Пусть их сердца покинет эта низменная жадность к наживе, эта подлая бесчувственность, эта жестокая недоверчивость, эта черная склонность к обману и ростовщичеству!" Он не сомневался, что эти пожелания могут исполниться, если общество станет относиться к евреям по справедливости.
Новые кампании в пользу евреев не были целиком спонтанными. Богатые евреи способствовали этому самыми разными способами, обеспечивая своих защитников необходимыми аргументами, организуя издание и перевод их сочинений, обращаясь к влиятельным и могущественным лицам, прежде всего в придворных кругах.
С другой стороны, речь здесь идет о преимущественно международной кампании, основной центр которой находился в германских странах, где этот вопрос уже давно был поставлен в повестку дня и где в Берлине Мозес Мендельсон являл изумленному миру образ еврея-философа, т. е. воплощенного возрождения.
О важности той роли, которую сыграли немецкие евреи в деле своей эмансипации, речь пойдет в следующей главе. Что же касается Франции, интересно отметить, что основные работы по этой тематике, предложенные широкому читателю, были переведены с немецкого, в том числе "Евреи" Лессинга (1781 г.) или "О политической реформе евреев" Дома (1782 г. ), а также "Трактат о законе Моисея" И. Д. Михаэлиса и "Образование для спасения..." Гартвига Вессели.
В 1787 году Мирабо, посещавший еврейские салоны Берлина, опубликовал свою книгу "О Мозесе Мендельсоне, или О политической реформе евреев". Его труд начинался в весьма типичной для той эпохи манере: "Человек, ввергнутый природой в гущу толпы униженных..."
Накануне Революции он готовил еще один труд на "эту тему, бесконечно заслуживающую внимания".
Подобная активность не могла не вызвать беспокойства, отражение которого можно обнаружить в некоторых популярных изданиях ("Современное евангелие", "Защита моего дяди", "Философия истории"), которые откровенно черпали свои доводы в арсенале Вольтера. Пользовавшийся достаточной известностью Луи Себастьян Мерсье опубликовал в 1770 году роман-предвидение "2440 год, мечта о его несбыточности".
В 1786 году он добавил к тексту еще одну главу, в которой его мечта обогатилась видением, предвосхищавшем одновременно "Протоколы сионских мудрецов" и гитлеровский геноцид:
"Евреи, - констатировал рассказчик из 2440 года, - размножились почти сверхъестественным образом при попустительстве других народов, проявивших исключительную терпимость. В результате они решили, что пришло время возродить закон Моисея и возвестить его миру всеми способами, которые давало им огромное богатство... Они считали себя народом-предшественником христиан, созданным для подчинения остальных, и для этого объединились вокруг своего вождя (...).
Титул короля евреев, возложенный на некоего честолюбца, вызвал политическую бурю; возникшие потрясения не могли нас не обеспокоить. Мы не хотели проливать много крови, а этот народ, со своей стороны, был готов к возобновлению всех ужасов, которыми изобилует его история, и где он был действующим лицом или жертвой. Вы оставили в покое эту закваску, которая незаметно распространилась по всем странам Европы (...).
Их ярость испугала нас, можно было подумать, что дело идет к тому, что в мире не останется никого, кроме верующих, преданных закону Моисея (...). Пришлось прибегнуть к решительным мерам, чтобы подавить это кровожадное суеверие..."
Автора "Парижских таблиц" Мерсье можно рассматривать как выразителя интересов цеховых организаций.
С политической точки зрения радикальная реформа положения французских евреев отныне перешла в практическую плоскость. Просвещенный австрийский монарх Иосиф II подал пример, последовательно издав "эдикты о терпимости" для протестантов (1781 г.) и евреев (1783 г.).
Его зять Людовик XVI приказал Малербу в 1787 году урегулировать протестантский вопрос, а затем поручил ему заняться еврейской проблемой. Этот крупный государственный деятель монархии пришел к выводу, что реформа положения евреев была столь же необходимой, сколь тяжелой. По его мнению, евреи составляли не государство в государстве, а государство в государствах (imperium in imperiis).
В этом плане он сравнивал их с иезуитами: как и у них "руководители этого народа приходят на помощь отдельным лицам в той мере, в какой необходимо, чтобы отчаяние не вынудило их отказаться от своей религии, но никогда не выходят за рамки того, что необходимо для этой цели". Он относил к пророку Иеремии и вавилонскому плену политику, заключавшуюся в том, чтобы "склоняться перед бурей в ожидании осуществления великой мечты о возвращении на Землю обетованную и жить среди господствующих народов, не смешиваясь с ними и всегда оставаясь чужим народом".
Но для Малерба не возникал вопрос о том, чтобы заставить еврейские массы искупать ошибки своих вождей: "Эти несчастные тем не менее являются людьми, которые не смогут нигде найти себе пристанища; их изгнание - это варварство, почти равносильное тому, что привело к изгнанию морисков из Испании в 1610 году. Но Малерб удалился от дел в 1788 году до того, как он успел представить свой проект реформы.
Итак, эмансипация оказалась включенной в повестку дня. Академия Меда в 1785 году объявила конкурс на тему: "Есть ли средства сделать евреев во Франции более счастливыми и полезными?", так что подразумевалось, что они не являются ни счастливыми, ни полезными. Из десяти поступивших на этот конкурс сочинений почти все отражали дух Просвещения, т. е. уверенность в возможности разрешить все проблемы путем издания хороших законов, и предвосхищали централизующие и нивелирующие принципы Революции.
Так, аббат Грегуар сначала выражал надежду, что "однажды окажется возможным выкорчевать эту разновидность арго, этот германско-еврейско-раввинистический жаргон, которым пользуются немецкие евреи и который служит лишь для увеличения невежества и сокрытия обмана"; после этого он сформулировал общее пожелание об "упразднении жаргонов [патуа] во имя политического спокойствия и распространения просвещения". Чтобы лучше понять эту атмосферу, следует уделить немного внимания конкурсу, объявленному академией Меда.
Академия не нашла ни одну из десяти представленных работ полностью удовлетворительной. Авторов упрекали в том, что они не учитывали всех препятствий на пути возрождения евреев; среди прочего отмечался
"страх перед евреями, численность которых возрастает с большой скоростью, опасения создать в лоне королевства отдельный и по-прежнему чуждый народ, который, воспользовавшись свободой заниматься ремеслами и профессиями, чтобы увеличить свои капиталы, и свободой приобретения имущества для вложения капиталов, придет к захвату почти всех земельных угодий...".
Тем не менее, с удовлетворением констатировалось:
"В целом, все полученные нами работы за одним или двумя исключениями указывают на наши предубеждения против евреев как на основную причину их пороков, и особенно того из них, который больше всего нас возмущает.
Мы сами низводим их до состояния невозможности быть честными: как же мы можем требовать от них честности? Мы должны относиться к ним по справедливости, чтобы и они стали справедливыми по отношению к нам, таково желание человечества и всех разумных людей. Есть все основания верить, что правительство услышало это пожелание и не замедлит его осуществить".
В результате академия разделила свой приз между тремя работами, которые были опубликованы; их авторами были Залкинд-Гурвиц, аббат Грегуар и адвокат из Нанси Тьери.
Гурвиц, польский талмудист, занимавшийся в Париже ремеслом старьевщика, в дальнейшем стал хранителем восточного департамента Королевской библиотеки. Самостоятельно добившись эмансипации, этот еврей отошел от своей общины. Он писал: "Все, кто со мной знакомы, знают, что во Франции я совершенно одинок и не в состоянии пользоваться преимуществами, которые могли бы ввести для моего народа". Однако ему хватило смелости заняться самозащитой, он даже оказался единственным, кто выступил в защиту своих братьев, утверждая, что такие, как они есть, они не уступают в добродетели христианам. Он писал:
"Евреи - это самые мирные, самые трезвые, самые предприимчивые среди всех народов; тяжелые преступления почти не встречаются среди них, и единственные пороки, которые они разделяют с другими народами, - это ростовщичество и обман, да и то в значительной степени они являются результатом нужды, мести и предрассудков... Я утверждаю, что ни один стоик во всем мире не сможет на месте евреев быть более терпеливым и честным, чем они".
Иронически цитируя строку Вольтера:
"Мои преступления - это ваши преступления, и вы меня за них наказываете",
Гурвиц относил их к антиеврейским полемистам:
"Они преувеличивают малейшие проступки евреев и обвиняют в них весь народ; к тому же они выдают следствия за причины; они говорят, что евреи заслуживают быть угнетенными, потому что они ростовщики и мошенники, вместо того чтобы сказать, что они ростовщики и мошенники, потому что их угнетают и им запрещено заниматься всеми законными профессиями".
От евреев он переходил к иудейскому учению, проводя различие между "филантропией" и не слишком щепетильными выводами на основе "мести и отчаяния", которые извлекали из учения не слишком образованные раввины. Будучи и сам сыном раввина, он обсуждал эти вопросы со знанием дела. Попутно он обратился к королевскому правительству с заявлением, в котором констатировалось:
"Ложь, распространяемая по поводу евреев, дает мощное оружие в руки пирронистов и атеистов. (Пиррон - древнегреческий философ, основатель школы скептицизма. - Прим. ред.)
В самом деле, какой веры может заслуживать история в целом и, особенно, библейская история, т. е. история евреев древности, если правительство поощряет столько клеветы против Библии и столько бессмысленных выдумок по адресу современных евреев, одобряет цинизм, с которым их выдают за народ пигмеев с косыми глазами и ограниченным умом..."
Автор этой апологии доказывал также, что за стенами гетто культивировались свои представления о чести, совсем как в парижских салонах:
"Мне остается ответить на третий упрек, адресованный евреям, а именно отсутствие у них честолюбия и полное безразличие к вопросам чести и к оскорблениям. Этот упрек совершенно лишен смысла - достойные люди пользуются уважением, бесчестных и невежественных презирают среди евреев точно так же, как и среди других народов.
У них также проводятся диспуты в синагогах; их мудрецы не становятся хуже оттого, что не носят квадратных шляп; среди них также есть такие, кто не согласен занимать второе место в общине, подобно Цезарю в Риме. Если это честолюбие не приводит их к настоящей славе, то только потому, что угнетенное положение закрывает им этот путь..."
Очевидно, что наш автор постоянно сравнивает между собой те два общества, которые ему известны, еврейский, откуда он вышел, и тот, что он посещал в Париже. Возможно, эта двойная культура обостряет его зрение и делает из него предшественника еврейских социологов будущих поколений. Академия Меца проявила себя далеко не худшим образом, присудив ему первый приз, тем более что, принося извинения за свой "сарматско-французский стиль", этот искусный диалектик в то же время проявил себя сформировавшимся стилистом ("Апология евреев в ответ на вопрос, имеются ли средства сделать евреев более счастливыми и более полезными во Франции", сочинение М. Залкинд-Гурвица, польского еврея Париж, 1789).
Две другие работы, награжденные академией, имели много общих черт ("Очерк физического, моральною и политического возрождения евреев", сочинение г-на Грегуара, кюре диоцеза Меца. Мец, 1789, "Диссертация по проблеме, есть ли средства сделать евреев более счастливыми и полезными во Франции", сочинение г-на Гьери, адвоката в парламенте Нанси Париж, 1788.).
Адвокат и священник проявили себя более жесткими по отношению к евреям, чем бывший старьевщик, описывая их испорченность в одинаково мрачных тонах.
"Нелепая боязливость... они встречаются нам с печатью позора на лице и душой, часто увядшей от пороков; посмотрим, можно ли надеяться развить у них ростки социальных добродетелей..." (Тьери).
"Это растения-паразиты, подтачивающие дерево, к которому они прицепились... Если бы евреи были дикарями, было бы намного легче их возрождать..." (Грегуар).
В главе, посвященной физическому телосложению евреев, аббат задавал себе вопрос о причинах их вырождения, которое, следуя за авторитетом Бюффона, он объяснял среди прочего их питанием, а именно употреблением мяса ритуально убитых животных.
Единственными достоинствами, которые оба наши автора признавали за сыновьями Израиля, были семейные добродетели, "почти повсеместно присущие им: действенная доброта к неимущим братьям, глубокое уважение к современным им ученым и писателям; они будут в отчаянии, если умрут, не получив благословения своих отцов и не передав его своим детям" (Грегуар);
"у этого народа супруги еще хранят верность, отцы добры и чувствительны, а сыновья неизменно почтительны" (Тьери).
Никто из них не осмеливается отвергнуть, как ложное, теологическое обвинение в богоубийстве.
"Верно, что эта религия учит нас, что евреи, виновные в самом тяжком злодеянии, заслужили Божественный гаев..." (Тьери);
"кровь Иисуса Христа пала на евреев, как они этого хотели..." (Грегуар).
Но оба автора спрашивают, по какому праву люди заменили собой Бога, чтобы карать евреев?
"Разве нам доверено исполнение наказания, и зайдем ли мы так далеко, чтобы считать себя орудием Его мести?" (Тьери).
Грегуар приходил к весьма смелым заключениям, чтобы показать неуместность подобных рассуждений:
"Не следует пытаться делать религию соучастницей жестокости, которую она осуждает; предсказывая несчастья еврейского народа, Всевышний не имел в виду оправдание варварства других; а если мы претендуем на невиновность, рассматривая себя как орудие Его мести, необходимое, чтобы обеспечить исполнение пророчеств, то это быстро приведет к оправданию предательства Иуды..."
Устранив таким образом проблему сакрального преступления, а также несмотря на возможную тяжесть мирских преступлений евреев, наши реформаторы смело берут на себя ответственность за их падение; можно даже задать себе вопрос, не предпочли ли они для своей картины черный цвет по соображениям риторики.
"Это нас следует обвинять в этих преступлениях, в которых столь справедливо упрекают евреев; мы их к этому принуждаем... мы должны объяснять это жестоким отношением к ним наших отцов, а также нашей собственной несправедливостью..." (Тьери).
"Если вы снова рассматриваете прошлые преступления евреев, а также их нынешнюю испорченность, то вам следует сожалеть о ваших собственных усилиях; вы породили их пороки, сделайте то же самое и для их добродетелей; заплатите по вашим долгам и по долгам ваших предков..." (Грегуар).
Но восстановители уже знали, что они должны сражаться на двух фронтах: согласно тому же духу времени, который позволил им оспаривать традиционное учение церкви, распространилось подозрение, что евреи плохи "в принципе", т. е. таков приговор природы без права на обжалование. Против этого категорически возражает аббат Грегуар:
"Как нам говорят, евреи неспособны к возрождению, потому что они совершенно испорчены; можно ли поверить, что эта испорченность им внутренне присуща? Некоторые печальные философы утверждали, что человек рождается злым... Улучшим их образование, чтобы очистить их сердца; уже давно повторяют, что они такие же люди, как мы; они сначала люди, а потом евреи (...). Еврей появляется на свет с такими же способностями, что и мы..."
Кроме того, Тьери клеймит
"безумцев, обвиняющих саму Природу: они говорят, что Природа совершила ошибку, создавая евреев, она вылепила их из отвратительной грязи...".
Он восклицает, что говорить о такой ошибке означает "кощунствовать против Природы".
К тому же возможность возрождения евреев может быть доказана с помощью позитивных аргументов, эту возможность можно считать свершившимся фактом, "поскольку в Берлине... мы видим Мозеса Мендельсона, справедливо почитаемого как одного из величайших философов и лучших писателей этого столетия".
Аббат Грегуар извлекает из славы автора "Федона" еще более впечатляющий эффект:
"Народ наконец обрел гения, чье место не всегда пустовало, но после историка Иосифа [Флавия] потребовалось семнадцать столетий, чтобы произвести на свет Мендельсона".
Таков был самый главный аргумент, частое повторение которого позволяет лучше понять то рвение, с которым в XIX веке евреи станут доказывать свое возрождение, добиваясь успеха во всех областях жизни.
Если священник и адвокат ставят одинаковый диагноз, то предлагаемые ими лекарства отличаются в одном пункте. Тьери думает, что достаточно гражданской эмансипации евреев, и не следует заниматься их религией; он даже предпочитает, чтобы они продолжали следовать закону Моисея, чем превращались в людей без закона и веры, "ни иудеев, ни христиан".
Напротив, аббат Грегуар характеризует Талмуд как "обширный резервуар, я почти называю это клоакой, где собраны мании и психозы человеческого духа". Он хочет с помощью доброты привести их к христианству и даже предлагает восстановить практику обязательных проповедей, когда-то введенных папой Григорием ХШ.
Но при всем этом различия между ними следует признать несущественными, и, учитывая общность предпосылок, нашему апостолу оставалось лишь сделать заключительные выводы - те же самые, к которым придут через поколения европейские евреи, принявшие церемонию крещения как "плату за вход в мир европейской культуры" (Гейне). Показательно в самом деле, что эта культура использовала для выражения своей веры в исправление евреев термин "возрождение" (la regeneniration), заимствованный наукой Декарта и Бюффона у языка церкви, причем его первоначальный смысл относился к последствиям крещения ("возрождение в Иисусе Христе").