|
|
|
Документальные материалы.
«Борьба женщин» (отрывок)
Спали мы на попу. около 90 женщин в одной комнате. Поп был из досок, каждой из нас было выделено по две доски. Расчет был сделан совершенно точно. Невозможно было лежать на спине или на животе, только на боку, причем все лежали на одном и том же боку. Если кто-нибудь из нас хотел перевер-нуться на другой бок, все остальные также должны были перевернуться, как в игре в домино. Разумеется, во время сна не раз случалось, что одна из нас толкала свою соседку и занимала часть отведенных ей досок, а та, в свою очередь, толкала лежавшую с ней рядом и так далее. И тогда посреди ночи вдруг начинались брань и крики, из-за которых не удавалось уснуть и отдых становился невозможен. Перебран-ки эти повторялись каждую ночь.
Тадеуш Штабхольц. «Семь кругов ада» (отрывок)
Несколько блоков, огражденных колючей проволокой. Это карантинные блоки. Мы приближаемся к ним. Нас поджидает блокфюрер с группой своих помощников. Мы ждем длинной проповеди, но здесь, в Освенциме, кажется, приняты иные правила. Бпокфюрер наказывает нам всего лишь вести себя хорошо, не кричать, не сорить и, упаси бог, ничего не красть. Он приказывает нам войти. Я замечаю, что на одежде у блокфюрера нашит знак еврея. Один из штубединстов тоже еврей. Меня это вовсе не радует. Находясь в Майданеке, я уже усвоил, что верить никому нельзя и что человек человеку волк.
В блоке темно и мрачно, в воздухе стоит запах плесени. После яркого дневного света нам приходится напрягать зрение. чтобы различить, что там внутри. Мы замечаем, что блок разделен на четыре части, которые называются штубами: два штуба слева от входной двери и два справа от нее. Между штубами имеется проход, в котором стоит стол. скамьи и небольшая чугунная печка.
Один штуб составляет четверть блока. По обеим сторонам узкого прохода расположены нары в три яруса. Что это за нары! Что за постройка! Перпендикулярно к стенкам блока на равном расстоянии одна от другой выстроены перегородки, а между перегородками - доски. Ближайшие от пола нары представляют собой возвышение, сложенное из каменных плиток, и на нем жалкие матрацы из соломы. На второй и третий ярусы можно попасть только ползком, иного способа нет. На узком пространстве, способном вместить не более четырех человек, теснятся двенадцать. Мы стоим - я, Пинк и его отец - и смотрим, как штубединст распределяет по очереди места на лежанках. Я со страхом слежу за этим распределением и думаю о том, что будет, если нам попадутся места в первом или во втором ярусах. Но, на наше счастье, первый и второй ярусы уже полны. Мы будем спать наверху. Мы чувствуем себя счастливыми и хотим поскорее улечься, но это пока что только распределение мест. Теперь же мы должны выйти из блока и показать блокфюреру. каков уро-вень нашей выучки, приобретенной нами в Майданеке.
Учение выглядит неплохо. Люди с такой силой ударяют себя шапками по бедрам, что даже из новых штанов поднимается пыль. Блокфюрер доволен нами и уже готов отпустить нас обратно в блок, но его помощник против.
«Борьба женщин» (отрывок)
В первый день нашего прибытия в лагерь мы, подобно жалким уличным псам, были терзаемы сильнейшим чувством голода. Прибыли мы из гетто. Некоторым из нас уже приходилось голодать, но большинство не было знакомо с настоящим голодом и не имело понятия о том, какие муки он причиняет. Уже в первый день нашего пребывания в лагере нам стало ясно, что придется голодать, и сознание того, что нас ожидает, психологически усиливало чувство голода. Голод довел нас до того, что мы уже не в силах были справиться с грызущим чувством, разъедавшим наши внутренности. Это страшное чувство голода и порождало в нас тот главный ужас - ужас голодной смерти, который невозможно описать словами... Я, кажется, способна была тогда проглотить густую жижу из нечистот, проглотить мгновенно, не моргнув и глазом. Помню, однажды нам выдали жидкую похлебку белесоватого оттенка. Я могла бы поклясться, что она замешена на гипсе. И действительно, у похлебки был вкус гипса. И я ее съела. И съела бы еще больше, если бы мне только дали. Потому что, как я уже говорила, это был психологический голод, а также страх того, что «если мы пожалуемся, то что же станем есть?». Ведь нам было прекрасно известно, что ни завтра, ни после-завтра у нас не будет хлеба.
Экштейн. «Маутхаузен» (отрывок)
Маргарин приносили в барак в виде большого куска, который персонал разрезал на части здесь же, на месте. Персонал забирал себе все, что оставалось после дележа, а оставалось довольно много. То же самое они проделывали с куском сыра и с вареньем. А что касается такой драгоценной пищи, как мясо, сахар, картофель, то ее крали еще на кухне. Таким образом, заключенные получали те остатки еды, которыми брезговали привилегированные арестанты. Ясно, что командование лагеря было осведомлено о том, куда исчезает большинство продуктов, и оно могло бы, если б захотело, позаботиться о том, чтобы заключенные получали необходимый им для поддержания жизни паек. Но этот способ обкрадывания заключенных и присваивания их порции яв-лялся неотъемлемой частью лагерного режима, и в этом отношении командование лагеря Маутхаузен не составляло исключения.
Бени Вирцберг. «Долина смерти» (отрывок)
С коричневыми деревянными мисками в руках, выданными нам по прибытии в лагерь, мы выстроились в очередь перед блоком, из которого валил пар. Каждый получил около пол-литра порции жижи; тот, кто просил добавки, получал побои. Жидкость эта, или так называемый «суп», содержала стран-ного вида зелень, похожую на листья или на траву. Арестанты рассказывали, что в похлебке этой не вываривают настоящие овощи, а бросают в нее гнилые листья и стебли от овощей. За неимением ложек мы вынуждены были выпить эту травяную смесь. Мы были голодны - с утра не имели и крошки во рту, -и похлебка была уничтожена мгновенно. Среди персонала, занятого в больнице, были и такие, кто получали сосиски и даже доставали алкогольные напитки. Нам объяснили, что существует особая связь между ними и служащими «приемки эшелонов», которые, как мы видели, слонялись по перрону и время от времени перебрасывали сюда пищевые продукты, отбираемые у новоприбывших. Теперь нам стало ясно, чем были заняты эти заключенные, вертевшиеся у железной дороги за спинами у эсэсовцев: они собирали добычу. Нечего было больше удивляться их упи-танности и дородному виду.
Большинство заключенных в зале вытерли напоследок миски пальцами - авось ко дну пристало что-нибудь... Трапеза закончилась.
Экштейн. «Маутхаузен» (отрывки)
...В латринах (отхожих местах) собирались сотни заключенных. Очереди были длинные, и в этом обычно тихом месте подни-мался шум от криков и вспыхивавших перебранок. Сильные толкались и прокладывали себе дорогу вперед, в то время как более слабые стояли, еле держась на ногах. На протяжении долгих часов больные сидели в ужасающем смраде по углам латрин в ожидании своей очереди. Поскольку в рабочие часы им не разрешалось ходить в уборную, то они запихивали в ректум бумагу или тряпье... Для облегчения страданий в ход пускались любые средства, какие только они были способны изобрести. «Богатые» сжигали хлеб, а «бедные» жгли морковь и оставшийся пепел жевали в течение всего дня. Такой способ «печения» лишь немного облегчал муки больных заключенных, и уровень смертности постоянно повышался. Тот, кто имел кое-какие «связи», умирал в больнице, а остальные умирали в бараках, в клинике, в очереди перед больницей, повсюду. Никто в бараках не хотел лежать рядом с больными, страдавшими поносом, и их прогоняли в угол-Агония длилась недолго. На этой стадии больные вовсе уже не владели членами собственного тела и словно порхали в пространстве... Смерть наступала обычно мгновенно - посреди разговора или за работой.
Мы работали по 12 часов в день. Капо, поставленные началь-никами над группой заключенных, отличались особой жесто-костью. Каждый вечер кто-нибудь из нас получал по 25 палочных ударов из-за «плохого отношения к работе». Пищевой паек тут был мал. Евреев среди нас было немного. Мыться нам почти не давали. Грязная одежда менялась на чистую только раз в два месяца. После того как фабрика сильно пострадала от воздушного налета, нас перевели на другое место работы - в Медлинг, расположенный в десяти-двенадцати километрах от лагеря. Когда кофе был выпит, мы шеренгами отправились на аппельплац (строевая площадка). Здесь уже были выстроены заключенные из других блоков, а новые все прибывали. День был холодный, погода сухая, и тишина нарушалась только шуршанием ботинок заключенных, маршировавших по снегу... Все было готово, но ничего не происходило, только капо бегали вокруг нас, запихивая время от времени обратно в ряд или награждая пинком кого-то из заключенных... Примерно через час прибыли эсэсовцы. Началась перекличка по «име-нам» - по нашим номерам (по-немецки). Каждый «номер» должен был немедленно, без заминки, ответить: «Яволь!» (Да!). Все стояли в напряжении, чтобы не пропустить своей очереди... Время от времени капо выдергивал из ряда какого-нибудь заключенного, недостаточно быстро выкрикнувшего свой номер, и, в качестве наказания, заставлял его бегать вокруг аппельплаца... До полного изнеможения... Вот уже начали падать первые снежинки... Все вокруг выглядели совершенно замерзшими. Кто-то не выдержал и упал. Никто не пытался ему помочь - любая помощь запрещена! До весны 1944 проводились по три переклички в день: утренняя, дневная и вечерняя. Позже дневная перекличка была отменена из соображений повышения эффективности рабочего дня.
В семь часов вечера, по завершении рабочего дня, проводилась вечерняя перекличка. Поскольку эта перекличка осуществлялась в свободное от работы время, то закончить ее не спешили. Обычно она длилась около получаса, но иногда, в те дни, когда устраивались публичные казни или обнаружи-вался побег из лагеря, перекличка могла длиться часами.
Жили заключенные концлагерей в деревянных или каменных одинаковых бараках, в каждый из которых помещали несколько сотен, а иногда и более тысячи человек. Спали на деревянных нарах, которые люди вынуждены были делить с другими заключенными (иногда на одних нарах помещали до одиннадцати человек). Нары ничем не накрывались - люди спали на голых досках, одеяла не выдавались. Ужасающая скученность на нарах лишала людей возможности поспать или отдохнуть, а больных - возможности выздороветь и набраться сил. Кроме того, это служило причиной для возникновения напряженных отношений между заключенными, лишало их какой бы то ни было личной жизни и вынуждало их приспосабливаться друг к другу даже тогда, когда это было по сути невозможно. В каждом бараке или постройке было по три яруса нар: верхний ярус считался самым лучшим, так как на нем человек мог хоть в какой-то мере уединиться и воздух там был чище, В переполненных бараках летом стояла невыносимая жара, а зимой было нестерпимо холодно: бараки не проветривались и не отапливались. Все «имущество» заключенного - кусок хлеба или какая-либо иная еда, которую он прятал на завтрашний день, - хранилось на этой «территории» - на том месте, которое принадлежало ему на нарах (называемом заключенными «фриц» или «бокс»). В большинстве бараков не было ни отхожих мест, ни каких-либо иных необходимых санитарных условий. Заключенные вынуждены были отправлять свои естественные потребности в особо отведенном для этого месте и только в определенное время. Эти антисанитарные условия становились причиной эпидемий, быстро распространяв-шихся по всему лагерю из-за недостаточного питания и грязи, - главным образом эпидемий тифа. Этому способствовало также отсутствие лекарств и действенной медицинской помощи.
Экштейн. «Маутхаузен» (отрывок)
В нескольких бараках объявлен карантин. На некоторых отхо-жих местах появились плакаты: «Только для больных дизен-терией». Этими двумя способами солдаты СС пытаются бороться с эпидемиями. Врачей нет, нет лекарств. Результат ужасающий. Ежедневно умирают сотни заключенных. Поло-жение в карантинных бараках страшное. Все бараки переполнены. Больные остаются лежать на матрацах в том положении, в котором их уложили, когда внесли, и некому о них позаботиться. Они лежат так до тех пор, пока не испускают дух, после чего их трупы стягивают за ноги с матрацев и относят в душевую, а оттуда на повозке для мертвецов их отвозят в крематорий. На пустые матрацы, покрытые кровью и нечистотами, немедленно взваливают новых больных. Возле больных оставляют пищу, хотя они слишком слабы, чтобы есть. Еда эта не пропадает, так как многие с нетерпением ожидают того момента, когда ее можно будет украдкой стащить из карантинного барака. Я добровольно вызываюсь приносить в эти бараки из кухни ведра с едой. Это тяжелая работа, которую лишь немногие еще способны выполнять. Но иногда в ведрах остается довольно много еды, и можно наесться досыта.
Из больных, доставляемых в карантинные бараки, умирают 95 процентов. Я приготавливаю себе смесь из древесного угля, проглатываю ее и наблюдаю за тем, как протекает тут болезнь. Вечером в бараки прибывают здоровые люди, ни на что не жалующиеся, а утром у них уже температура и слабость. После этого у них начинается понос и вскоре они умирают.
...Больницу называли «лагерь мозельманов». Я попал туда после того, как меня порядочно избили на работе и я совершенно обессилел. В больничном бараке больных забивали до смерти. Лекарств вовсе не было, и врач к нам не подходил. Из-за дефицита лекарств и нехватки еды больные умирали все поголовно...
Бени Вирцберг. «Долина смерти» (отрывок)
Позже я увидал доктора Менгеле, в тот момент, как он выходил из кабинета, в белом халате, в очках, аккуратно причесанный, со склянками в руках и в сопровождении троих ассистентов: офтштурмфюрера доктора Антерса, постоянно ответственного за больничный блок врача: оберштурмфюрера из «Люфтваффе», в сером мундире, которого звали доктор Шуман, тоже врача; и третьего - в гражданском, говорившего на ломаном немецком языке, о котором мне впоследствии стало известно, что он врач-поляк и зовут его Владислав Деринг. У всех поверх мундиров были надеты белые халаты, -следовательно, это не оберштурмфюреры, а просто граждан-ские врачи. Вся эта группа прошла в операционную. После этого я увидел, как в коридор стали приводить знакомых мне молодых евреев, в возрасте примерно от шестнадцати до девятнадцати лет. особенно красивых и физически развитых. Я узнаю среди них одного молодого человека, который однажды кинул мне одежду через окно прачечной. Всех их выстроили в ряд вдоль стенки коридора. Затем появился медбрат из персонала и велел им следовать за ним. Их одели в белые пижамы и ввели в больничный зал. Через некоторое время одного из них выкатили на носилках и увезли в операционную. Минут через двадцать носилки выкатили и вместо них в операционную вкатили другие. Криков не было слышно. Те, кого вывозили из операционной, были с головой накрыты простыней. Я зашел в больничный зал и пытался расспросить тех, кто был прооперирован, но тщетно. Они не в силах были вымолвить ни слова. Много времени спустя, когда они начали понемногу приходить в себя, выяснилось, что у всех имеется повязка ниже живота и выше полового члена. Теперь все стало ясно: каждому из них вырезали одно яичко, некоторым удалили оба.
Примо Леви. «Павшие и спасенные» (отрывок)
В качестве примера беспредельного насилия, в равной мере тупого и символичного, я хотел бы напомнить о том, как жестоко использовалось человеческое тело (не в единичных случаях, а систематически) в качестве вещи, ничейного пред-мета, с которым можно делать все, что вздумается. Много уже писалось о медицинских опытах, проводившихся в Дахау, в Освенциме, в Равенсбрюке и в других местах. Некоторые из виновных в этих опытах (не все они были врачами, но выдавали себя за врачей) понесли наказание (но не Йозеф Менгепе - главарь и худший из всех). Опыты эти были разными - начиная от испробования новых видов лекарств на заключенных, не имевших понятия о том. что с ними делают, и кончая бессмысленными пытками, совершенно ненужными с точки зрения науки, подобно тем опытам, которые проводились по наказу Гиммлера в Дахау для немецких воздушных сил: выбранные для опытов заключенные получали специальное питание, иногда чрез-мерное, с тем чтобы привести их организм в нормальное состояние. Их заставляли находиться в ледяной воде в течение долгих часов или же запирали в комнату с пониженным давлением, имитируя условия разреженного воздуха, которые бывают на высоте двадцати тысяч метров (самолеты того времени никак не могли подняться на такую высоту!), - для того. чтобы установить, при какой температуре у человека закипает кровь. Установить это можно в любой лаборатории при минимальных затратах и без каких бы то ни было жертв или же с помощью обычных таблиц.
Штабхольц. «Семь кругов ада» (отрывок)
На следующий день вернули всех греков, которых за несколько дней до того забрали неизвестно куда. Они страшно подав-лены и на все наши расспросы отвечают только: «Капут, греки капут». Блокфюреру очень любопытно узнать, что с ними сделали. Греки спускают штаны: на бедрах и на животе у них имеются знаки свинцово-синего оттенка. Их подвергли мощ-ному рентгеновскому облучению.
Они очень слабы, их мучают сильные головные боли и непрекращающаяся рвота. Через несколько дней на местах облучения появляются нагноения. Греков забирают в больни-цу, откуда они больше не возвращаются.
|
|