|
|
|
Одним из способов сломить дух заключенного и разрушить его личную нравственную самозащиту было уничтожение его человеческой индивидуальности путем замены имени порядковым номером. Во всех лагерях заключенным присваивался номер, который различными способами обозначался спереди и сзади на арестантской одежде. Только в Освенциме и его отделениях номер татуировался на левой руке заключенного. Его необходимо было помнить, так как по номерам делалась перекличка, по ним заключенных вызывали из бараков и обращались к ним на работе.
Документальные материалы.
В лагере наказание было само собой разумеющимся и естественным делом. Наказывали за любой поступок, который немцы считали проступком, вне зависимости от того, была ли провинность легкой или тяжелой. В большинстве случаев наказывали побоями, словно мы были непокорными псами, не поддающимися дрессировке. Но хуже всего было то, что нас избивали за проступки, которых мы не совершали. Одним из тяжелейших грехов была менструация. Большинство из нас были молоды. Мы были здоровы и трудоспособны и, несмотря на голод и прочие лишения, мы ежемесячно стра-дали из-за этой проблемы. Разумеется, никаких гигиеничес-ких средств нам не выдавали. Но если, не дай бог, по дороге на работу или с работы, или же на перекличке, или в любой другой ситуации немец-командир или «блицмейдл» замечали наше состояние по пятну на ноге, - нас немедленно угощали побоями. Поскольку никаких средств гигиены у нас не было, то большинству из нас не удавалось избежать наказания за этот «грех», которого мы не совершали.
Только спустя несколько месяцев, в течение которых мы терпели эти мучения, мы были избавлены от наказания побоями. Немцы добавили в похлебку какое-то снадобье, и у всех женщин одновременно прекратилась менструация. Конечно, «радость» наша была пополам с печалью: с одной стороны, нас наконец-то перестали стегать, как беговых лошадей, и мы освободились от сопутствующих менструации неудобств, особенно при отсутствии каких бы то ни было гигиенических средств, а также избавились от болезненных ощущений и страданий при исполнении тяжелой работы, особенно донимавших нас в эти дни. С другой стороны, мы опасались за свое будущее. Это опасение носило психологи-ческий характер, тем более что оно было обоснованно. Каждая из нас уже представляла себе, что будет потом. Мы ведь продолжали надеяться, что выйдем отсюда живыми, что день освобождения, если и не близок, то все же когда-нибудь наступит. В этом отношении мы походили на ортодоксальных евреев, ежедневно ожидающих прихода мессии. Эта искра надежды тлела в душе каждой из нас, иначе, без сомнения, многие из нас покончили бы с собой. И потому мы опасались, что эти искусственные средства по прекращению менструации навсегда грозят нам бесплодием и что мы никогда уже не сможем рожать детей, взрастить новое поколение, никогда... Но ничто не помогло нашим гонителям и палачам: освободив-шись из лагерей и возвратившись к нормальной жизни, мы рожали детей, рожали много...
...
Это было одним из самых больших несчастий, случившихся с нами в этом проклятом месте, в котором происходило много такого, от чего волосы вставали дыбом (правда, не наши волосы - наши к тому времени уже стали собственностью вермахта и служили немецкой промышленности!). Немцы обвинили нас, со всей пресловутой немецкой серьезностью, в нанесении ущерба имуществу вермахта. Вот как это случилось. Было обнаружено, что кое-кто из женщин отрезает от подола своих длинных платьев полосы материи и мастерит себе из них лифчики и пояса. Немцы вдруг заметили, что платья не доходят до пола. Как же так? Ведь эти платья являются собственностью германской армии! Кто же осмеливается наносить вред ее имуществу? Немцы учредили военный трибунал и вынесли приговор. Нас немедленно выстроили на улице и заставили стоять по стойке смирно в течение одиннадцати часов. Лил проливной дождь. Мы промокли до мозга костей - если в наших костях оставался еще хоть какой-то мозг, - и уже считали, что настал наш конец. Вокруг, на стенах лагеря, на вышках и на дозорных постах, укрытые от дождя, стояли немцы с автоматами, нацеленными прямо на нас. И туг немцы приказали всем двенадцати женщинам, старшим по баракам, выйти вперед перед строем. Они стали перед нами, смертельно бледные, вода струилась по их телам. Немцы прочитали вынесенный приговор.
Мы стояли, качаясь, как камыш на ветру, исхлестываемые дождем. Стояли и плакали. Дождь размывал наши слезы, а ветер уносил их. Много недель после этого мы все еще ходили в мокрой одежде. Очевидно, мы были закалены условиями жизни, иначе совершенно непонятно, как это большинство из нас не погибло от воспаления легких и от туберкулеза.
Бени Вирцберг. «Долина смерти» (отрывок)
... Вдруг вновь послышались окрики эсэсовцев, на сей раз совсем близко от меня. Сердце мое остановилось. Я скорчился, как только мог, в темном углу, натянув что-то на себя. Вошли немцы. Первым делом они принялись тыкать штыками в кучи трупов. Как же я был рад в тот момент, что меня там не было! Но немцы стали шарить по углам, размахивая штыками во все стороны. Я приготовился умереть. И случилось чудо - они меня не заметили.
После того как они вышли, прошло еще немного времени, прежде чем я посмел выйти из своего убежища и вернуться в здание. В этот момент мне навстречу попался старший по блоку. Я был весь в поту, меня била дрожь. Я рассказал ему, что немцы рыскают по всему лагерю. Он посоветовал мне выйти и присоединиться к выстроившимся на площадке арестантам, иначе кто-нибудь может на меня донести и меня повесят. Он пытался утешить меня, говоря, что у меня «еще есть шанс» вернуться на работу в больничном блоке и что он, со своей стороны, сделает все возможное, чтобы меня освободили. Я поблагодарил его со слезами на глазах и выбежал наружу. Евреи со всех соседних блоков уже стояли там, дрожа не то от страха, не то от холода. В эти мгновения я не мог знать, что случилось с моим отцом, который должен был находиться на тяжелой работе за пределами лагеря.
Может быть, он сумеет спастись? Но если он вернется и узнает, что меня нет, то тогда ему наверняка больше не выдержать. Пока я раздумывал обо всем этом, был отдан приказ повер-нуться направо и идти. Что они задумали, мы не знали. Окрики, издаваемые вооруженными палачами, равно как и их лица, не предвещали ничего хорошего. Но даже и в эти минуты мы продолжали надеяться, что еще не все потеряно. В конце концов, это «селекция»... а после селекции всегда какая-то часть оставалась в живых. С другой стороны, если я сбегу отсюда, то меня рано или поздно поймают неподалеку от лагеря, и тогда меня уж точно ничего не спасет.
Мы дошли до лагерной бани. Нас ввели внутрь. Внутри уже находилось несколько сот евреев-взрослых и несколько детей. Был отдан приказ раздеться. Мы разделись и стали, держа нашу арестантскую одежду в руках. Было очень тесно. Спере-ди у входной двери находился покрытый белой скатертью стол, а возле стола стояли несколько старших по блокам. Так мы простояли в ожидании около двух часов. Наконец вошел офицер СС низкого роста, высокий чин. Он спросил о чем-то старших по блокам и эсэсовцев, стоявших рядом, после чего уселся у стола. Повернув к нам свое лицо в очках, он пристально всматривался в обнаженные тела людей, стояв-ших перед ним. Снова перекинулся какими-то словами со старшими по блокам, и те двинулись по направлению к нам. Они начали выстраивать нас в ряд для входа в душевую. Но по дороге в душевую необходимо было миновать офицера СС, стоявшего у стола. Он тем временем надел белый халат и принялся распределять людей на две стороны - направо и налево. Большинство налево. Только немногим, из тех, у кого кости не так сильно выпирали из-под кожи, было ведено встать в правом углу. Рядом со столом я заметил какое-то устройство, через которое каждый из собранных здесь людей должен был пройти. Тот, кто не достигал верхней планки устройства, - то есть был слишком низок, - также отсылался налево. Было там еще одно приспособление, и всякий, кто был настолько худ, что мог через него пролезть, тоже отправлялся на левую сторону. Передо мной стояло еще около двадцати человек.
|
|