ЧЕРНАЯ КНИГА

ПИШИТЕ

= Главная = Изранет = ШОА = История = Новости = Традиции = Музей = Антисемитизм =

В Хорольском лагере

    Сообщение А. Резниченко     

При немцах я, художник Абрам Резниченко, скрывался под именем Аркадия Ильича Резенко.

    В дни отступления - осенью 1941 года - я попал в окружение на левом берегу Днепра.     

Раненный, отбившись от своих, я кружил вокруг Пирятина и две недели скитался по ле.сам, прятался в балках. Войти в город я боялся. Измученный, голодный, обессиленный, вшивый, я в конце концов попал в руки немцев. Они пригнали меня в Хорольский лагерь.

    На небольшом, обнесенном колючей проволокой участке, томилось шестьдесят тысяч человек Здесь были люди всех возрастов и профессий, военные и штатские, старики и юноши многих национальностей.     

Вся моя сознательная жизнь протекала в Советском государстве. Естественно, что мне, советскому гражданину, никогда не приходилось скрывать, что я - еврей.

    В первых числах октября 1941 года, на виду у многих военнопленных, немецкий солдат нагайкой рассек лицо ни в чем не повинному человеку и крикнул ему, обливавшемуся кровью: 'Ты должен умереть, еврей!" Всех нас выстроили, солдат через переводчика при.казал всем евреям выступить вперед.     

Тысячи людей стояли молча, никто не двинулся с места.

    Переводчик, немец из Поволжья, прошел вдоль шеренги, внимательно вглядываясь в лица.     

- Евреи, выходите, - говорил он, - вам ничего не будет.

    Несколько человек поверили его словам.     

И только они шагнули вперед как их окружил караул, отвел в сторону за холмик Скоро мы услышали несколько залпов.

    После убийства этих первых жертв перед нами появился гроза Хорола - комендант ла.геря.     

Комендант обратился к нам с речью.

    - Военнопленные, сказал он, - наконец-то война закончена. Установлена демаркаци.онная линия - она пролегает по Уральскому хребту- По одну сторону хребта - великая Германия, по другую сторону - великая Япония. Еврейские комиссары, как и следовало ожидать, бежали в Америку. По воле фюрера, вы, военнопленные, будете отпу.щены домой. В первую очередь мы освободим украинцев, потом русских и белоруссов.     

В Хорольском лагере, устроенном на территории бездействующего кирпичного завода, был всего лишь один полусгнивший, на покосившихся столбах, барак, - единственное мес.то, где можно было хоть как-нибудь спрятаться от осеннего дождя и стужи.

    Немногим из шестидесяти тысяч пленников удавалось туда проникнуть.     

Однажды я попал в барак.

    Плотно, прижавшись друг к другу, стояли люди. Они задыхались от вони и испарений, обливались потом, Уже через минуту я понял - лучше на дождь, лучше одеревенеть под осенним ветром, чем оставаться здесь. Но как вырваться? Крича, я по спинам и плечам со.седей стал пробираться к единственному выходу. Меня толкали, отбрасывали в сторону. Со слепой настойчивостью я лез и лез вперед, навстречу тем, кто во что бы то ни стало хотел попасть в барак...     

В 5 часов утра нас подымали на завтрак Тысячи людей тотчас же выстраивались друг другу в затылок Вонючее, жидкое пойло (в сравнении с ним баланда казалась лакомством) выдавали медленно. Многим поэтому приходилось "завтракать" поздно ночью.

    Почти ежедневно, а иногда и по нескольку раз в день, комендант лагеря появлялся у места раздачи пищи. Он пришпоривал лошадь и врывался в очередь. Много людей погиб.ло под копытами его лошади!     

Около бочек с горячим пойлом стояли немцы-кашевары, гестаповцы и их верные по.мощники - фольксдойчи.

    -Юде?     

- Нет, нет!

    -Жид!     

И несчастного выталкивали из очереди.

    Был такой случай: полуголого, застывшего, грязного, покрытого коростой человека, изобличенного гестаповцами в том, что он еврей, подняли над толпой и, раскачав, головой вниз, бросили в куб с горячим пойлом.     

Несколько минут его держали за ноги. Потом, когда несчастный затих, кашевары опро.кинули куб. Не обращая внимания на окрики и стрельбу, толпа бросилась к мерт.вецу. Потерявшие человеческий облик люди слизывали со складок его одежды застывшие капли пойла, потом принялись ладонями сгребать с земли лужицы того же проклятого варева.

    Часто в Хорольский лагерь приводили партии евреев. Их приводили под усиленным конвоем, на рукавах и на спинах у них были нашиты опознавательные знаки - шестиконеч.ные звезды. Евреев гнали по всему лагерю, посылали на самые унизительные работы, а к концу дня, на глазах у всех, - уничтожали.     

Казни в Хорольском лагере были разнообразны, немцы не ограничивались расстрелами и повешением.

    На евреев натравливали овчарок, овчарки гнались за бегущими врассыпную людьми, набрасывались на них, перегрызали им горло [и мертвых или умирающих волокли к ногам коменданта...}     

К молодому врачу-еврею подошел патрульный и с криком "юде" - выстрелил. Патруль.ный стрелял в упор. Истекая кровью, врач упал, пуля раздробила ему челюсть. Немцы под.няли его и, держа за руки и ноги, бросили в яму. Яму тут же стали засыпать. Врач все еще дышал, земля над его телом шевелилась.

    В лагере началась повальная дизентерия. Ежедневно умирали тысячи.     

Счастливейшим среди нас считался тот, у кого сохранился котелок, -его уступали со.седу за часть дневного рациона. Люди, не имевшие котелков, подставляли кашевару пи.лотку или вырванный рукав гимнастерки-Жители ближайших деревень старались передать пленникам хоть какую-нибудь еду.

    Парню из Золотоноши жена принесла однажды мешочек с продуктами. Этот мешочек ей удалось перебросить через проволочное заграждение.     

Счастливца обступили. Испуганными глазами он глядел на собравшихся. - Братики, вас тысячи, а я один, - шептал он. - И торбинка у меня одна- Разве я на.кормлю вас? - И он обхватил руками буханку хлеба и прижал ее к себе, как ребенка.

    Три с половиной месяца я провел в этом лагере; декабрь уже был на исходе.     

Время от времени из того или другого района в Хорольский лагерь прибывали старо.сты. Они договаривались с администрацией об освобождении своих земляков.

    С завистью я приглядывался к тому, как отбирают людей. Я знал: никто за мной не при.дет. Я присматривался к тому, как держат себя счастливцы. И однажды (вызывали лохвицких) я решил испытать судьбу.     

- Кто лохвицкие? - кричал староста, - лохвицкие: объявляйся! Какой-то парень откликнулся, еще двое подошли к старосте. И вот я решил оказаться четвертым.

    Мне повезло: староста "узнал" меня: своего "земляка". Так я вышел из Хорольского лагеря.     

В Лохвицу мы шли пешком Стоял морозный декабрь. С незажившей раной на ноге мне мучительно трудно было передвигаться И все-таки я шел, я боялся отбиться от "своих", лохвицких.

    На второй день меня свалила дизентерия.     

Я остался один на снегу. Прошло несколько часов. Я встал, поплелся. К вечеру добрался до села и постучал в дверь большой хаты. Это оказалась школа. Здесь меня приютили, по.зволили переночевать.

    Здесь я жил у сторожихи, ел, обогрелся. Однако долго оставаться у нее было невоз.можно, - я не имел документов- [во мне могли признать еврея... ]     

Я решил добраться до родного города, до Кременчуга.

    По дороге в Кременчуг я забрел в село Пироги и заночевал у одной селянки. Я заявил, что я - военнопленный, отпущенный из лагеря, и она приютила меня.     

Утром в хату неожиданно ввалился немец. За мгновение до того, как он переступил че.рез порог, мои верные новые друзья - хозяйка и ее дети, - спрятали меня на печи.

    Немец чувствовал себя в хате хозяином, сидел за столом, распоряжался, ел все, что хо.зяйка приготовила для себя и своих детей.     

Наконец он удалился, и я продолжал свой путь.

    В Кременчуге, куда я, наконец, добрался после долгих и мучительных странствий, я по.пал в городскую больницу продолжала гноиться раненая нога     

Много горя я видела в кременчугской больнице. Я видел душегубку, увозившую боль.ных и раненых евреев. Я видел смерть доктора Максона, крупного специалиста, всеми ува.жаемого человека, ласкового, отзывчивого старика. Несмотря на возраст, доктор продол.жал работать в больнице, он оставался на своем посту - в палате, у больничных коек И вот однажды в здание больницы пришел патруль.

    - Максон - еврей. Давайте нам этого еврея!     

Тысячи кременчужан ходатайствовали об освобождении доктора Максона.

    Немцы уступили. Восьмидесятилетний старик покинул здание комендатуры и, окружен.ный людьми, ушел домой.     

На следующее утро немцы ворвались в квартиру Максона. Старика бросили в тачку и повезли за город. Там он был расстрелян. Один из больных, еврей, сапожник, услыхав о судьбе Максона, попытался бежать.

    Сапожника поймали, избили и связанного вернули в больницу. Ночью он бритвой пере.резал себе горло.     

Утром к койке агонизирующего сапожника подошел гестаповец. Гестаповец надел ха.лат и белую врачебную шапочку.

    - Бедняга, - сказал он, присев на койку. - До чего тебя довел страх. Он погладил сапожника и повторил:     

- Бедняга, бедненький!

    Внезапно немец вскочил, размахнулся и кулаком ударил лежащего по лицу.     

- У. юде!

    Сапожник был расстрелян за воротами больницы.     

Расстреливал его тот же гестаповец, он даже не снял халата и врачебной белой ша.почки.

    Подготовил к печати Вас. Гроссман.