Эйхман в Иерусалиме. Банальность зла

Ханна Арендт

Жду Ваших писем!

= ГЛАВНАЯ = ИЗРАНЕТ = ШОА = ИСТОРИЯ = ИЕРУСАЛИМ = НОВОСТИ = ТРАДИЦИИ = МУЗЕЙ = СИОНИЗМ =ОГЛАВЛЕНИЕ =

Глава девятая: "Депортации их Рейха. Германия, Австрия и протекторат"

В исторический период между Ванзейской конференцией в январе 1942 года, когда Эйхман, чувствуя себя Понтием Пилатом, умывал руки, и летом и осенью 1944 года, когда Гиммлер за спиной Гитлера задумал отказаться от "окончательного решения еврейского вопроса" - словно все сопровождавшие сто бойни были лишь достойной сожаления ошибкой, - вопросы совести Эйхмана не беспокоили. Его помыслы были полностью заняты деликатной работой по организации и администрированию, и решать эту задачу приходилось не только в самый разгар мировой войны, но и, что было для него более важным, в разгар бесчисленных интриг и подковерной борьбы за сферы влияния между занятыми "решением еврейского вопроса" государственными и партийными службами.

Главными антагонистами Эйхмана были высшие чины СС и полиции - они находились в прямом подчинении Гиммлеру, имели свободный выход на него и потому всегда были на шаг впереди Эйхмана. Имелось также и министерство иностранных дел, которое под руководством нового заместителя министра доктора Мартина Лютера, протеже Риббентропа (путем сложной интриги Лютер попытался свалить Риббентропа в 1943-м, заговор провалился, и он окончил свою жизнь в концентрационном лагере; его сменил советник посольства Эберхард фон Тадден - свидетель защиты на процессе в Иерусалиме), развернуло бурную деятельность в сфере "еврейского вопроса": министерство периодически издавало приказы о депортации, которые должны были исполнять его представители за границей, и те, из соображений престижа, предпочитали действовать поверх чинов СС и полиции. Кроме того, имелось еще и армейское командование восточных оккупированных территорий, которое любило решать проблемы "радикально", что означало расстрелы; с другой стороны, военные в западных странах никогда не шли на сотрудничество и отказывались посылать войска для действий против евреев. И, наконец, были еще гаулейтеры, или региональные лидеры, каждый из которых желал первым провозгласить свою территорию judenrein - время от времени они начинали депортации по своему собственному усмотрению.

Эйхман должен был координировать все эти "усилия", чтобы добиться некоего подобия порядка в том, что он характеризовал как "полный хаос", когда "каждый издавал собственные приказы и действовал, как ему заблагорассудится". И в этом вопросе он преуспел, хотя и не в полной мере: он занял ключевую позицию в процессе, так как его структура организовывала транспортировку. По словам доктора Рудольфа Мильднера - гла-вы гестапо в Верхней Силезии (где располагался Освенцим), а позже главы службы безопасности в Дании, который давал показания на Нюрнбергском процессе, - письменные приказы о депортации от Гиммлера поступали главе РСХА Кальтенбруннеру, который ставил о них в известность Мюллера - главу гестапо, пли Четвертого управления РСХА, а тот, в свою очередь, устно передавал приказы руководителю отдела IV-B-4 - то есть Эйхма-i IV. Гиммлер также отдавал приказы высшим чинам СС и полиции па местах и аналогичным образом информировал о них Кальтен-бруннера. Вопросы о том, как следует поступать с депортируемыми евреями, скольких надобно уничтожить, а скольких направить на тяжелые физические работы, также решал Гиммлер, а его приказы по данной теме передавались в ВФХА (Главное административно-хозяйственное управление СС) под управлением Поля, который затем перенаправлял их Рихарду Глюксу - инспектору концентрационных лагерей и лагерей смерти, который, в свою очередь, адресовал их начальникам лагерей.

Обвинение игнорировало эти документы с Нюрнбергского процесса, так как они противоречили уже сложившейся у обвинения теории о чрезвычайной власти, которую сосредоточил в своих руках Эйхман; защита упоминала о показаниях Мильднера, но безрезультатно. Сам же Эйхман, "сверившись с Поляковым и Рейтлинджером", продемонстрировал семнадцать разноцветных таблиц, которые практически не вносили никакой ясности в понимание сложного бюрократического механизма Третьего рейха, хотя его общее описание - "все и всегда находилось в состоянии постоянного движения, непрерывного потока" - могло бы прозвучать правдоподобно для исследователя тоталитаризма, который знает, что монолитная структура такой формы правления - миф.

Тем не менее Эйхман все еще смутно помнил, как его люди - консультанты по еврейскому вопросу - во всех оккупированных и зависимых странах докладывали ему, "какая акция может быть осуществимой", как он затем готовил "отчеты, которые позже либо одобрялись, либо отклонялись", и как Мюллер издавал свои директивы; "на практике это могло означать, что предложение, поступившее из Парижа или Гааги, тем же ве-чером возвращалось в Париж или Гаагу в форме директивы, одобренной РСХА". Положение Эйхмана можно было сравнить с самой важной конвейерной лентой всей операции, потому что именно он и его люди решали, скольких евреев можно или должно перевезти из любой обозначенной области, потому что именно его организации сообщался окончательный пункт транспортировки, хотя какой это будет пункт, определял не он. А вот вечное беспокойство по поводу выбивания достаточного количества подвижных составов у железнодорожного начальства и министерства транспорта, сложность согласования отправлений и прибытий, графика движения поездов и отправки составов в центры с достаточной "поглощающей способностью", обеспечения достаточного числа евреев в конкретное время, чтобы составы не шли полупустыми, необходимость заручаться поддержкой властей на оккупированных территориях или стран-союзниц в проведении арестов, обязанность строгого исполнения приказов и директив в отношении разных категорий евреев, которые издавались отдельно для каждой страны и постоянно менялись, - все это стало рутиной, детали которой он забыл задолго до того, как его доставили в Иерусалим.

То, что для Гитлера, единоличного автора "окончательного решения" еврейского вопроса (никогда еще в истории не было заговора, в котором участвовало бы так мало заговорщиков и так много исполнителей), было одной из главных целей войны, достижение которой, независимо от экономических и военных соображений, означало ее венец, и то, что для Эйхмана было работой с ее ежедневной рутиной, взлетами и падениями, для евреев было в буквальном смысле концом света.

За сотни лет евреи приучились понимать свою историю - правильно ли, нет ли - как бесконечную череду страданий, как выразился обвинитель в своей вступительной речи на процессе; однако на протяжении достаточно долгого времени сложился и другой взгляд: всепобеждающая убежденность в том, что "Атп Yisrael Chai" - народ Израилев должен жить! Отдельные евреи, целые еврейские семьи могли погибнуть в погромах, целые общины могли быть стерты с лица земли, но народ должен был выжить. Они прежде никогда не сталкивались с геноцидом, но это утешение больше не срабатывало, по крайней мере в Западной Европе. Со времен Древнего Рима, с момента возникновения европейской истории евреи - хорошо ли это, плохо ли, к счастью или на беду - стали своего рода объектом европейской международной вежливости; однако на протяжении последних ста пятидесяти лет это определенно было к лучшему, случаи возвышения евреев стали столь многочисленными, что в Центральной и Западной Европе они уже принимали характер тенденции. Таким образом, убежденность в необходимости выживания народа более не имела значения для большей части еврейских общин; они уже не могли представить себе жизнь евреев вне рамок европейской цивилизации, и уж менее всего они могли вообразить Европу judenrein.

Конец света, хотя и проведенный очень буднично, принял почти столько же форм и обличий, сколько в то время существовало стран в Европе. Вряд ли это удивит историка, осведомленного о развитии европейских наций, понимающего природу государств, основанных по национальному признаку, - удивлены были сами нацисты, искренне верившие, что антисемитизм может стать тем самым общим знаменателем, который объединит всю Европу. Это была колоссальная и очень дорогостоящая ошибка. Практика, а не теоретические домыслы, очень быстро показала, что в разных странах и антисемиты очень и очень разные. Что было еще более раздражающим, и что легко можно было предвидеть, так это тот факт, что германский "радикальный ассортимент" нашел полнейшее понимание только у тех восточноевропейских народов - украинцев, эстонцев, латышей, литовцев и до определенной степени у румын, - которых нацисты считали варварскими ордами "недочеловеков". Заметным дефицитом в проявлении недобрых чувств к евреям отличались скандинавские народы (Кнут Гамсун и Свен Хедин были исключениями), которых нацисты считали своими братьями по крови.

Конец света начался, конечно же, в германском рейхе, в который в то время входила не только Германия, но и Австрия, Моравия и Богемия, чешский протекторат и аннексированные западные территории Польши. Именно с этих территорий, так называемых Вартегау (Так нацисты называли оккупированные западные области с центром в Познани.), евреев и поляков с началом войны стали переселять на восток - то был самый первый гигантский проект "по великому переселению народов", как это было сформулировано в документах окружного суда в Иерусалиме, - тогда как поляки с немецкими кровями (Volksdeutsche) депортировались на запад, "обратно в рейх". Наделенный властью рейхскомиссара по укреплению германской нации, Гиммлер поручил Гейдриху вопросы "эмиграции и эвакуации", и в январе 1940 года был учрежден департамент РСХА IV-D-4, где в первое время и работал Эйхман. И хотя эта должность в административном смысле была всего лишь ступенькой в его дальнейшей карьере в IV-B-4, пребывание Эйхмана здесь можно сравнить с некоей разновидностью учебы, своего рода переходом от работы по выдавливанию людей в эмиграцию к будущей службе, суть которой заключалась в их депортации.

Первые депортации под началом Эйхмана никак не были связаны с "окончательным решением" еврейского вопроса, они имели место до официального приказа Гитлера. Исходя из того, что произошло позже, эти депортации можно рассматривать как пробные, как некий эксперимент с катастрофой.

Первой была депортация тысячи трехсот немецких евреев из Штеттина (Ныне этот польский город, который тогда находился в присоединенной к Германии части Польши, называется Щецин.), и она была проведена всего за одну ночь -13 февраля 1940 года. Гейдрих провел ее под следующим девизом: "По причинам, связанным с экономикой военного времени, возникла настоятельная необходимость в их квартирах". В необыкновенно жесткой форме они были депортированы в район Люблина в Польше. Вторая депортация произошла осенью того же года: все евреи Бадена и Саарпфальца - примерно семь с половиной тысяч мужчин, женщин и детей - были вывезены, как я писала ранее, в неоккупированную Францию, что на тот момент было своего рода хитростью, так как ни один пункт франко-германского договора о перемирии не подразумевал, что вишистская Франция станет "точкой сброса" евреев. Эйхман лично сопровождал состав, чтобы убедить начальника станции с французской стороны границы, что этот германский поезд - "военный".

Обе эти операции проводились без всякого флера "законности", видимость которой во всех последующих акциях была доведена до совершенства. На тот момент законы, лишающие евреев гражданства, еще не были приняты, и вместо множества бумаг, которые евреи впоследствии должны были заполнить, чтобы конфискация их собственности имела законный характер, евреи Штеттина просто подписывали общий отказ от собственности, в котором перечислялось все, чем они владеют.

Ясно, что эти первые операции не имели своей целью проверить действенность административного аппарата. Похоже, их целью была проверка общей политической ситуации - можно ли заставить евреев добровольно следовать туда, где будет решаться их участь, поднять их среди ночи, разрешить взять в дорогу минимум, ничего не оговаривая наперед. Посмотреть, как будут реагировать соседи, увидев поутру пустые квартиры, а в случае баденских евреев - как будут реагировать иностранные правительства, на которые внезапно хлынула волна тысяч еврейских "беженцев". С точки зрения нацистов, ситуация складывалась очень благоприятная. В Германии существовало множество вариантов решения "особых случаев" - как, например" с поэтом Альфредом Момбертом, входившим в литературный кружок Стефана Георге (Крупный немецкий поэт, основатель германского символизма в литературе.), которому разрешили уехать в Швейцарию, - но население, по большому счету, эта проблема не волновала.

По-видимому, именно в тот период Гейдрих понял, как важно разорвать все связи между евреями и массами населения, и решил - с согласия Гитлера - создать концлагеря Терезин и Бер-ген-Бельзен.

Во Франции все вообще складывалось славно: правительство Виши разместило все семь с половиной тысяч евреев из Бадена в знаменитом концентрационном лагере Пор у подножья Пиренеев, который изначально был построен для испанской республиканской армии и с мая 1940 года использовался для так называемых беженцев из Германии, большинство которых, конечно же, составляли евреи.

Когда во Франции была запущена процедура "окончательного решения еврейского вопроса", всех обитателей концлагеря Гюр перевезли в Освенцим.

* Крупный немецкий поэт, основатель германского символизма в литературе.

Всегда склонные к обобщениям, нацисты решили, что они продемонстрировали, что евреи "нежелательны" повсюду и что каждый нееврей является антисемитом - или потенциальным антисемитом. Тогда, спрашивается, почему кто-то станет проявлять озабоченность, если они, нацисты, начнут решать проблему "радикально"? Все еще будучи под очарованием этих обобщений, Эйхман вновь и вновь жаловался в Иерусалиме, что ни одна страна не была готова принять евреев - это, и только это, стало причиной страшной катастрофы.

Можно подумать, что европейские государства, компактно организованные по национальному признаку, реагировали бы каким-то иным образом, обвались на них внезапно орды любых иностранцев - нищих, без документов, не знающих языка данной конкретной страны!

Однако, к бесконечному удивлению нацистских официальных лиц, даже убежденные антисемиты в зарубежных странах не желали быть "последовательными" и демонстрировали достойную сожалению тенденцию самоустраняться от "радикальных" мер. Немногие из них повели себя очень прямолинейно, как, например, один из сотрудников испанского посольства в Берлине: "Хорошо бы иметь гарантии, что их не ликви-дируют", - он говорил о шестистах евреях испанского происхождения, которым были выданы испанские паспорта, хотя они никогда прежде не бывали в Испании, и кого правительство Франко мечтало перевести под юрисдикцию немцев - но большинство думало в точности именно так, как этот чиновник.

После первых экспериментов последовало полное прекращение депортаций, и мы увидели, как Эйхман воспользовался своим вынужденным бездействием для подготовки Мадага-скарского проекта. Но в марте 1941 года, во время приготовлений к войне с Россией, Эйхмана вдруг поставили во главе нового подразделения, или, точнее говоря, название его конторы из подразделения эмиграции и эвакуации превратилось в подразделение по еврейским вопросам и эвакуации.

С этого момента, хотя он еще не был информирован об "окончательном решении", он уже должен был понимать, что не только эмиграция вот-вот закончится, но и вместо нее будут включены механизмы депортации. Однако Эйхман намеков и полутонов не понимал, а так как других распоряжений ему никто не отдавал, он продолжал рассуждать с точки зрения эмиграции. Таким образом, когда на встрече с представителями министерства иностранных дел в октябре 1940 года прозвучало предложение аннулировать гражданство всех немецких евреев, которые находятся за границей, Эйхман протестовал очень яростно, он утверждал, что "такой шаг может повлиять на другие страны, которые до сегодняшнего дня по-прежнему готовы открыть свои границы для еврейских иммигрантов и оформить им въездные визы".

Эйхман привык лавировать в узком пространстве, которое давали ему действующие в каждый конкретный момент законы и директивы, и вдруг возник настоящий шквал новых антиеврейских законопроектов, направленных на евреев рейха - но все это произошло лишь после приказа Гитлера об "оконча-тельном решении", который был официально доведен до его исполнителей. В то же время было принято и решение о том, что высший приоритет отдается рейху, его территории должны стать judenrein максимально быстро - удивительно, но на решение этой задачи им потребовалось почти два года. Предварительные инструкции, которые вскоре должны были стать моделями для всех остальных стран, состояли, во-первых, из введения "желтого знака" (1 сентября 1941 года), во-вторых - из изменений в действующем законе о гражданстве, оговаривающем, что еврей не может считаться гражданином Германии, если он проживает за границами рейха (куда он, естественно, был депортирован), в-третьих - из декрета, по которому вся собственность лишенных гражданства немецких евреев конфискуется в пользу рейха (25 ноября 1941 года). Кульминацией этих приготовлений стало соглашение между Отто Тираком - министром юстиции - и Гиммлером, по которому первый имел ограниченную юрисдикцию над "поляками, русскими, евреями и цыганами", а всю полноту власти получало СС, так как "министерство юстиции может внести только очень незначительный вклад в уничтожение [sic] этих народов". Написанное "открытым текстом" письмо от министра юстиции главе партийной канцелярии Мартину Борману, датированное октябрем 1942 года, заслуживает особого внимания.

Несколько иные директивы касались тех, кого депортировали в Терезин, потому что Терезин находился на территории рейха и депортированные туда евреи не лишались гражданства автоматически. В случае этих "привилегированных категорий" старый закон от 1933 года разрешал правительству конфисковать собственность, которая использовалась для деятельности, "враждебной нации и государству". Эта форма конфискации была обычной в случае политических заключенных в концентрационных лагерях, и хотя евреи не относились к этой категории - все концлагеря в Германии и Австрии к осени 1942 года стали judenrein, - к ним еще применялась всего одна инструкция, изданная в марте 1942 года, согласно которой все депортированные евреи объявлялись "враждебными нации и государству". Нацисты относились к своему законотворчеству очень серьезно, и хотя в разговорах друг с другом они упоминали "гетто в Терезине" или "стариковское гетто", Терезин официально классифицировался как концентрационный лагерь, а единственными, кто этого не знал - никто не хотел расстраивать их, поскольку это "место жительства" было зарезервировано для "особых случаев", - были его узники. А чтобы подстраховаться, дабы отправляющиеся туда евреи не начали проявлять подозрительность, Еврейская ассоциация в Берлине (Reichsvereinigung) получила указание подписывать договор с каждым депортированным "о вступлении в право владения жильем" в Терезине. Кандидат переводил всю свою собственность в Еврейскую ассоциацию на условиях, что ассоциация гарантирует ему жилье, пищу, одежду и пожизненную медицинскую помощь. Когда, наконец, последние официальные лица Reichsvereinigung сами оказались в Терезине, рейх просто конфисковал немалое количество денег, оказавшихся в распоряжении Еврейской ассоциации.

Все депортации с запада на восток организовывал и координировал Эйхман со своими помощниками в отделе IV-B-4 РСХА - факт, который ни разу не обсуждался во время процесса. Но чтобы посадить евреев в железнодорожные составы, ему была необходима помощь обычных полицейских подразделе-ний; в Германии регулярная полиция обеспечивала охрану поездов и конвойные функции, на восточных территориях полиция безопасности (не путать с гиммлеровской службой безопасности, или СД) располагалась в местах прибытия составов, она принимала поезда и направляла узников в распоряжение властей в центрах смерти.

Иерусалимский суд придерживался определения преступных организаций, принятого еще в Нюрнберге, - это означало, что регулярная полиция и полиция безопасности даже не упоминались, хотя их деятельность по "окончательному решению" была к тому моменту весьма заметной. Но даже если бы все полицейские силы вошли в состав четырех организаций, признанных "преступными" - лидеры нацистской партии, гестапо, СД и СС, - нюрнбергские определения все равно оставались бы неадекватными и неприменимыми к реальности Третьего рейха. Во имя исторической правды стоит заметить, что в Германии, по крайней мере в годы войны, не существовало ни одной организации или общественного института, которые не участвовали бы в преступных действиях и операциях.

После того как проблемный вопрос "просьб и ходатайств" был решен за счет создания лагеря Терезин, на пути "радикального" и "окончательного" решения еврейского вопроса все еще стояли два препятствия. Одним была проблема полуевреев, кого "радикалы", или сторонники "радикальной линии", хотели депортировать вместе со всеми "полноценными" евреями, а "умеренные" желали бы стерилизовать: потому что если вы допустите убийство полуевреев, это будет означать, что вы пренебрегли тем, "что половина их крови - германская", как это сформулировал на Ванзейской конференции Штукарт из министерства внутренних дел.

Вообще-то в отношении Mischlinge - полукровок или евреев, вступивших в смешанные браки, не было сделано вообще ничего; по словам Эйхмана, "это был сплошной лес препятствий", который окружал и защищал их - их нееврейские родственники, с одной стороны, а с другой стороны - огорчительный факт, что нацистские врачи, несмотря на все их обещания, так и не создали надежного средства быстрой массовой стерилизации.

Второй проблемой было наличие в Германии нескольких тысяч евреев из-за границы, кого немцы никак не могли лишить гражданства и депортировать. Несколько сот американских и английских евреев были интернированы, их удерживали в качестве возможного варианта размена, однако методы, придуманные для воздействия на граждан нейтральных стран или стран - союзниц Германии, достаточно интересны, чтобы сделать их темой обсуждения, поскольку они играли заметную роль в данном судебном процессе.

Именно в отношении этих людей Эйхман был обвинен в неумеренном рвении, случись бедняге еврею уйти из его когтей. Аналогичным рвением, по словам Рейтлинджера, отличались и "профессиональные бюрократы из министерства иностранных дел, [для кого] побег нескольких евреев от пыток и медленной смерти был вопросом самого пристального интереса", именно их он консультировал во всех подобных случаях. Что же касалось самого Эйхмана, самое простое и наиболее логичное решение он видел в депортации всех евреев, независимо от их гражданства.

В соответствии с директивами Ванзейской конференции, которая состоялась на пике военных побед Гитлера, "окончательное решение" следовало применить ко всем европейским евреям, численность которых оценивалась в одиннадцать миллионов, а такие детали, как их гражданство или права граждан нейтральных стран или стран - союзниц Германии, и не упоминались. Но так как Германия даже в самые светлые мгновения победоносной войны зависела от доброй воли и желания сотрудничать практически всех правительств на местах, мелкими формальностями не следовало пренебрегать. Найти выход из конкретного "леса проблем и препятствий" было задачей опытных сотрудников дипломатической службы, и самый остроум-ный заключался в использовании евреев-иностранцев на территории Германии для проверки общей атмосферы у них на родине. Метод, которым это осуществлялось, хоть и был простым, но в нем имелись определенные тонкости, и суть его, естественно, находилась вне умственных способностей Эйхмана, равно как и за пределами его политического понимания.

Тому есть документальные свидетельства: письма по этим вопросам из его департамента в министерство иностранных дел подписывали Кальтенбруннер или Мюллер.

Министерство иностранных дел обращалось к властям других стран, сообщая, что немецкий рейх находится в процессе превращения Bjudenrein, поэтому крайне важно, чтобы евреев-иностранцев отозвали бы домой, в противном случае они могут попасть под программу антиеврейских мероприятий. Кое-что в этом ультиматуме не просто привлекает внимание, а бросается в глаза. Эти евреи-иностранцы были, как правило, либо натурализованными гражданами соответствующих стран или, что хуже, вообще не имели гражданства, однако получили паспорта посредством в высшей степени сомнительных махинаций, которые себя оправдывали до тех пор, пока владельцы паспортов находились за границей. Это, в частности, касалось стран Латинской Америки, чьи консулы за рубежом продавали паспорта евреям совершенно открыто; счастливые обладатели таких паспортов имели все права, включая определенную консульскую защиту, за исключением права вернуться "на родину". Таким образом, ультиматум министерства иностранных дел был нацелен склонить иностранные правительства к согласию на применение "окончательного решения" - по крайней мере к тем евреям, которые были их гражданами лишь номинально. Разве не было логичным предположить, что правительство, выказавшее нежелание дать убежище нескольким сотням или нескольким тысячам евреев, которые при любом раскладе не получили бы разрешения на постоянное проживание там, станет слишком настойчиво возражать, когда в один прекрасный день все его еврейское население будет выселено и уничтожено? Возможно, это было логично, но это было не очень благоразумно, в чем мы скоро убедимся.

30 июня 1943 года, значительно позже, чем рассчитывал Гитлер, рейх - Германия, Австрия и протекторат - был провозглашен judenrein. Точных цифр, сколько именно евреев было депортировано, не существует, но мы знаем о двухстах шестидесяти пяти тысячах, которые, согласно немецкой статистике, к январю 1942 года были либо депортированы, либо подлежали депортации. Спастись удалось очень немногим, может, нескольким сотням человек, в лучшем случае - нескольким тысячам, которые сумели затаиться и пережить войну.

Сколь просто было привести совесть соседей евреев в состояние покоя, прекрасно иллюстрирует официальное объяснение депортаций, которое было опубликовано осенью 1942 года в форме циркуляра партийной канцелярии: "Такова природа вещей и связанных с ними в некоторых смыслах крайне сложных проблем, решить которые в интересах безопасности нашей нации можно, лишь прибегнув к беспощадной жестокости" - rucksichtslose Harte (курсив мой. - X. А.).


= ГЛАВНАЯ = ИЗРАНЕТ = ШОА = ИСТОРИЯ = ИЕРУСАЛИМ = НОВОСТИ = ТРАДИЦИИ = МУЗЕЙ = СИОНИЗМ = ОГЛАВЛЕНИЕ =