ХАДАССА БЕН-ИТТО ЛОЖЬ, КОТОРАЯ НЕ ХОЧЕТ УМИРАТЬ "ПРОТОКОЛЫ СИОНСКИХ МУДРЕЦОВ": СТОЛЕТНЯЯ ИСТОРИЯ

ГЛАВА 9: ФАЛЬСИФИКАТОРЫ

ПЕТР ИВАНОВИЧ РАЧКОВСКИЙ - СУПЕРШПИОН И МАСТЕР ФАЛЬСИФИКАЦИЙ

Позволив себе на несколько минут отвлечься, Георг задумался о том, что бы случилось, если бы в октябре 1910 года, в возрасте 59 лет, Петр Иванович Рачковский не умер вдруг на железнодорожной станции Режица, по пути в имение, которое он совсем недавно приобрел под Витебском.274

Рачковский только что вернулся в Россию и, как это ни удивительно, казалось, что он готов наконец подать в отставку. В дни, предшествовавшие его смерти, он определенно вел себя как человек, сознающий свою смертность и размышляющий о том, что после него останется. Ходили упорные слухи, будто Рачковский закончил свои мемуары, - слухи, которые в одних кругах вызвали немалый интерес, а в других ужас.

Почти три десятилетия этот человек играл значительную роль в захватывающих событиях и тайных интригах как российской, так и французской столицы. Он знал секреты, которые могли повредить многим известным людям, владел документами, способными вызвать серьезные дипломатические осложнения. Кое-кто был заинтересован в приобретении его мемуаров для их публикации, кое-кто надеялся, что их удастся положить под сукно.

Посвященные Рачковскому пространные газетные некрологи породили много толков. В одних говорилось, что Рачковский приступил к работе над мемуарами всего за несколько месяцев до смерти и дописать их не успел. В других - что он намеревался оставить рукопись друзьям с распоряжением издать ее через десять лет после его смерти.

Одна из статей содержала рассуждения о том, что бумаги и мемуары Рачковского, скорее всего, были в строгой тайне доставлены в департамент полиции, который и воспользуется ими по своему усмотрению. Ходили слухи о том, что за несколько лет до смерти Рачковского члены революционных организаций вступили с ним в переговоры, предлагая передать им некоторые документы, имевшие к тому времени лишь историческое значение.

Согласно этим слухам, Рачковский ответил на это весьма выгодное для него предложение отказом, заявив, что не хочет, чтобы его бумаги исчезли в революционном подполье. Они должны перейти в руки будущих историков, будто бы сказал Рачковский, чтобы некоторые исторические события не были извращены или неправильно поняты.

Прошлым вечером Георг обсуждал с Лифшицем возможность найти документы Рачковского. "Мы даже не знаем, существуют ли они, - скептически заметил Георг, - мы можем полагаться только на слухи".

На пустом месте слухи не возникают, возразил Лифшиц и поинтересовался, помнит ли Георг такое имя - Готтфрид цур Бек? Звучало оно знакомо, но в памяти Георга хранилось уже столько имен, что он начал в них путаться. Так сразу вспомнить этого человека он не мог. Лифшиц напомнил ему, что цур Бек был одним из ответчиков на процессе, возбужденном в Германии против нацистской группы, именовавшей себя "Железная метла". Уж не он ли первым издал "Протоколы" в Германии? - спросил Георг.

Он самый, согласился Лифшиц, однако Готтфрид цур Бек - не настоящее его имя. Его зовут Людвиг Мюллер, а еще он известен как капитан Мюллер фон Хаузен. Он действительно самым первым выпустил в Германии перевод "Протоколов", использовав книгу Нилуса, изданную в 1911 году, хотя имя Нилуса в переводе отсутствовало. Ц

ур Бек, получивший экземпляр этой книги вскоре после окончания войны, в 1918-м, мгновенно оценил скрытые в ней возможности. Обвинение евреев в войне, в ее страшных последствиях, а заодно и в русской революции могло не только благотворно сказаться на моральном духе Германии. Будучи правильно поданными, они послужат также связующим звеном между победителями и побежденными. Что способно лучше, чем общий враг, навести в будущем мосты между покорителями и покоренными? Первый немецкий перевод "Протоколов", отредактированный и изданный цур Беком в декабре 1919 года, был озаглавлен "Секреты сионских мудрецов".

Цур Бек понимал, что текст Нилуса может послужить этой цели, только если его основательно отредактировать, ориентируясь на немецкого читателя, а для этого необходимо устранить из текста элементы мистики. Именно поэтому и следовало опустить имя Нилуса, которого могли счесть ненадежным, подозрительным источником. Зато цур Бек вставил в перевод "Речь Раввина", изданную в 1901 году, и еще одну раввинскую речь, якобы произнесенную в 1912 году на Сионистском конгрессе в Лемберге.

Написав предисловие, связывающее еврейский заговор с текущими событиями, цур Бек не сомневался, что теперь-то уж деньги на публикацию найти будет несложно. Действительно, сказал Лифшиц Георгу, оба - обычное и подарочное - издания этой книги финансировались князем Отто Зальмом и графом Бером, возглавлявшим прежде консервативную партию в верхней палате прусского ландтага.

Началась хорошо организованная пропагандистская кампания, которая особенно активно велась в сельских районах, но не обошла стороной и императорский двор, и высшее общество. Книга стала популярным подарком, раздаваемым в изящных обертках на разного рода общественных торжествах и собраниях, целые главы ее цитировались в прессе и даже зачитывались вслух как в частных домах - для увеселения гостей, - так и на небольших публичных собраниях. К концу 1920 года в Германии разошлось 120 000 экземпляров изданных цур Беком "Протоколов".

Георг вдруг сообразил, что они отвлеклись от темы. Мы ведь говорили о Рачковском, напомнил он Лифшицу, цур Бек - это совсем другая история. О нет, ответил Лифшиц, мы говорили о слухах, согласно которым Рачковский спрятал относящиеся к "Протоколам" документы. Да, но какое отношение это имеет к цур Беку? - спросил Георг. Лифшиц напомнил ему, что единственное немецкое издание, которым они пользуются, это издание Альфреда Розенберга, распространявшееся на митинге в Берне, потому-то Георг и не имел возможности заглянуть в книгу цур Бека. А цур Бек упоминает в своем предисловии о любопытном факте, другим неизвестном.

Он утверждает, что генерал Курлов, возглавлявший некогда охранку и скончавшийся в Берлине в 1923 году, по секрету поведал ему об одной из версий смерти Рачковского. Курлов как-то вызвал к себе Рачковского и потребовал, чтобы тот представил доклад о происхождении "Протоколов", а также относящиеся к ним документы, которые Рачковский хранил в некоем тайнике. Рачковский пообещал представить и доклад и документы, но через три дня вдруг внезапным и таинственным образом умер на железнодорожной станции, так своего обещания и не выполнив. Генерал Курлов, писал цур Бек, был убежден, что внезапная смерть Рачковского стала прямым результатом его обешания раскрыть наконец обстоятельства создания "Протоколов сионских мудрецов".

Следует помнить, сказал Лифшиц, что генерал Курлов рассказал все это цур Беку меньше чем через десять лет после кончины Рачковского.

У них нет времени на досужие рассуждения, напомнил Георг другу. Факты сводятся к тому, что Рачковский так и не открыл генералу Курлову правды, мемуары его не были опубликованы, а бумаги - найдены. Возможно, они все еще лежат в некоем надежном тайнике, а может быть, их умышленно скрывают или уже уничтожили.

Разглядывая присланную Тагером фотографию Рачковского, Георг никак не мог поверить, что этот лысый, пузатенький, жизнерадостный и приятный господин с ухоженными усами и маленькой эспаньолкой - на вид чей-то добрый дедушка - был зловещим и искусным супершпионом, наводившим страх агентом-провокатором, организатором международных интриг во многих европейских странах, человеком, обвинявшим одних общественных деятелей в никогда не совершавшихся преступлениях и спасавшим репутации других, охраняя самые заветные их тайны. Под его добродушной повадкой и чарующими манерами скрывались железная воля, изобретательный ум и полное отсутствие нравственных принципов.

Можно было бы ожидать, писалось в газетных некрологах, что официальные представители власти появятся на похоронах человека, которому они доверяли свои секреты и поручали выполнение самых деликатных поручений. Тем не менее, отсутствие официальной России, как, впрочем, и близких друзей и помощников Рачковского, у его могилы прямо-таки бросалось в глаза. На похоронах присутствовали только его жена, сын и двое друзей сына. На удивление несхожей с этим была реакция официальной Франции. Президент Франции направил специального представителя, чтобы тот возложил на могилу серебряный венок.

Ничто в блестящей карьере Рачковского не отвечает привычным представлениям, подумала я, когда узнала, что и карьера-то эта началась с его ареста русской тайной полицией.

Теперь, когда российские архивы открылись и стали общедоступными, мой русский помощник, Борис, получил и доставил мне на дом копию дела номер № 2586 из Государственного архива Российской Федерации, дела, на обложке которого крупными буквами выведено: "Департамент полиции. Особый отдел. 1905. Чиновник по особым поручениям 4-го класса, действительный статский советник Петр Иванович Рачковский".

Переводя с русского, Борис заметил, что предшествующие имени слова обозначают чин, существовавший в России до революции. Писали в те дни медленно, сказал он, гусиным пером, вот почему написанное получалось таким красивым.

Первая страница, датированная 13.08.1879, озаглавлена:

"Особая полицейская ведомость № 2739".

Борис, историк и специалист по архивам, пояснил, что на листах дела ставилась дата их составления, а дата, которая значится на обложке, указывает, когда эти материалы поступили из департамента полиции в архив - в 1905 году.

Когда я приехала в Петербург, Борис показал мне здание, в котором в те дни полиция допрашивала подозреваемых. Серый трехэтажный дом с рядами окон, старомодные деревянные ставни, узкая входная дверь и печная труба - вся эта неказистость выбивается из великолепия, все еще отличающего город. Когда 13 августа 1879 года Рачковского арестовали, сказал Борис, его, вероятно, допрашивали именно здесь. Разглядывая хранящуюся в деле печатную ведомость, графы которой заполнены черными чернилами, я пыталась представить себе сидящего перед следователем и сухо отвечающего на формальные вопросы молодого человека:

Имя: Рачковский Петр Иванович. Возраст: 28.

Звание: Дворянин

Происхождение: Сын почтмейстера города Дубоссары.

Национальность: Русский.

Вероисповедание: Православный.

Место рождения: Город Дубоссары (Херсонской губернии).

Место жительства: Санкт-Петербург.

Род занятий: Причислен к Министерству юстиции.

Источники дохода: Зарабатывает литературным трудом, "поскольку за службу ничего не получаю".

Финансовое положение родителей:

Отец работает в Дубоссарах почтмейстером и живет с женою на жалованье.

Семейное положение: Женат, но с женою разошелся.

Образование, кем оплачивалось: Кишиневская гимназия, оплачивалось родителями.

Если аттестата об образовании не имеется, указать причину: Аттестат имеется.

Бывал ли за границей и где именно: За границей никогда не бывал.

Допрашивался ли ранее: Никогда.

Ниже на той же ведомости следователь приписал:

Характер обвинения:

Политическая неблагонадежность.

Предупредительная мера пресечения: Содержание под арестом.

Рачковский уже три года состоял при Министерстве юстиции судебным следователем, зарабатывая на жизнь публикацией статей в различных журналах. В апреле 1879 года его назначили главным редактором нового журнала "Русский еврей".

Всего три месяца спустя, 25 июля, полиция произвела обыск в его квартире, узнав от одного из своих осведомителей, что Рачковский пользуется значительным влиянием в студенческих кругах, что он выдающийся пропагандист и хорошо знаком с подозреваемыми революционерами, один из которых, Матросов, объявлен полицией в розыск. Осведомитель сообщал также, что у Рачковского имеется длинный список адресов, отпечатанный на том же станке, что и подпольное издание "Земли и воли".

В России той поры всего этого было достаточно для обыска и ареста.

Полицейское дело содержит подробное описание всего обнаруженного на квартире Рачковского. Среди найденного присутствовали разнообразные статьи о евреях и еврейских обрядах, некие стихи о Иерусалиме, а также рукопись статьи, предназначавшейся для журнала "Русский еврей".

Петр Рачковский еще в молодости интересовался евреями, заметил Борис, просматривая вместе со мной содержащийся в деле перечень. Евреев он ненавидел, а интриги против них составляли значительную часть его жизни. Но каким же образом человек, подозреваемый в политической неблагонадежности, стал доверенным агентом тайной полиции? - удивилась я.

Из протокола допроса видно, что у Рачковского имелись готовые ответы на любые вопросы: со студентами он водился лишь потому, что собирался поставить пьесу с актерами-любителями; социалистических либо революционных взглядов никогда не придерживался; людей, о которых говорится, будто он состоит с ними в связи, он никогда не встречал, за исключением разыскиваемого Матросова, с которым случайно столкнулся в доме Яснивитского...

Гладкие, обезоруживающие ответы на каждый вопрос, старание не отрицать факты, которые не составит труда доказать.

Полиция провозилась с ним долго, но не сумела подкрепить свои подозрения никакими существенными доказательствами. После месячного содержания под стражей 10 сентября Рачковского выпустили, однако полностью очистить его от подозрений полиция не была готова. Его связи с некоторыми из подозреваемых еще предстояло расследовать. Резолюция, записанная внизу дела, гласила: "Рачковского освободить - наблюдение продолжать".

Но Рачковскому пережитого более чем хватило. Он вышел из тюрьмы с твердым намерением никогда больше под арест не попадать. Оглянувшись на уродливое серое здание, Рачковский дал себе слово, что когда он в следующий раз войдет в его двери, то займет в комнате для допросов место по другую сторону стола. Было хорошо известно, что полиция активно вербует агентов в рядах революционеров - тактика, делавшая опасной откровенность даже с близкими друзьями, а каких-либо колебаний нравственного порядка Рачковский не испытывал. Лжи, притворству и предательству предстояло обратиться в основные приемы его деятельности.

Люди, в подчинение к которым он попал, наверное, удивились бы, узнав, что этому молодому человеку, безликому начинающему агенту, все еще не очистившему себя от подозрений, предстоит через каких-то пять лет возглавить все операции тайной полиции в Европе.

О пяти годах, прошедших между выходом Рачковского из тюрьмы и его назначением на пост в Париже, известно очень немногое. Лишь 24 мая 1912 года, почти через два года после его смерти, газета "Биржевые ведомости" провела расследование и огласила неизвестные до того подробности в статье, озаглавленной "Генералы Новицкий и Рачковский".

Статья напоминала читателям, что имя Рачковского, возможно, известно им в связи с такой мрачной страницей деятельности охранки, как организация типографии для печатания погромных материалов, а также по его причастности к знаменитому делу Азефа. Однако после его смерти обнаружились новые факты.

"Рачковский, - писала газета, - значившийся "по бумагам" второразрядным чиновником Министерства внутренних дел, на деле был одной из ключевых фигур как во внутренней, так и во внешней политике России. Только теперь, после его смерти, можно рассказать о том, что Рачковский долгое время возглавлял политическую полицию не в одной лишь Франции, но и во всей Европе".

Статья была основана на документе, полученном от жандармского генерала Новицкого и посвященном деятельности охранки, причем делам Рачковского уделялось в нем особое место. Только после назначения Рачковского в Париж киевский департамент полиции установил, что человек, называвшийся Петром Ивановичем, был главным организатором киевской антиправительственной группы.

Рабочие, которых арестовывали и осуждали за хранение революционных прокламаций, получали их именно от этого человека, бывшего на деле провокатором на службе охранки. Следователь докладывал, что Петр Иванович создал тайную типографию, печатал в ней издания преступного характера, раздавал поддельные паспорта и вел активную революционную пропаганду. Из доклада следовало, что человеком этим был Петр Рачковский, состоявший в непосредственном подчинении главы московского отделения охранки.

К тому времени Рачковский уже получил назначение в Париж и тайная полиция препятствовала всем попыткам связаться с ним или хотя бы получить его фотографию для опознания. Рачковский работает под прикрытием, объявила она, и любое связанное с ним расследование надлежит прекратить.

Русский посол в Париже барон Моренгейм встретил нового агента без особого радушия, поскольку выяснил через свои петербургские связи, что Рачковский - совершенно бессовестный честолюбивый выскочка и доверять ему не следует. Однако Рачковский умел завоевывать благосклонность людей, в которых нуждался.

Несколько недель он вел себя тише воды, ниже травы, смиренно испрашивая советов у сотрудников посольства, приглашая их завтракать и предлагая использовать его агентов, когда те бывают в городе, для выполнения разного рода мелких поручений. Обаяние и добродушие Рачковского позволили ему обзавестись друзьями, которых он без колебаний использовал для достижения собственных целей.

Мало-помалу первоначальная подозрительность сменилась товарищескими отношениями, необходимыми Рачковскому, чтобы создать для его операций прочную базу, которая позволит не опасаться за свои фланги. Он понял, что смог добиться расположения посла, когда тот как-то утром вызвал его в свою канцелярию и объявил, что ему отводятся две комнаты, примыкающие к кабинету генерального консула. Рачковский немедля обосновался в той, что побольше, отведя другую своему ближайшему помощнику Милевскому, в котором постоянно нуждался, поскольку сам по-французски почти не говорил.

Милевский упоминался в докладах посольства как "энергичный еврей". Евреев Рачковский не выносил, однако не видел ничего зазорного в том, чтобы использовать агента еврейских кровей, если тот готов ему служить.

По посольству ходили разного рода слухи о делах новой команды, однако все с пониманием относились к тому, что эти люди занимаются тайной полицейской деятельностью и вынуждены работать в обстановке секретности.

Действуя из своей штаб-квартиры в Париже, Рачковский создал внушительную сеть агентов, охватившую все европейские столицы. Он сам тщательно отбирал людей, готовых выполнить все, что поручит им шеф. К угрызениям совести все они, как и их начальник, склонности не имели и с готовностью участвовали в планируемых им интригах и даже преступлениях. Все они были авантюристами по натуре, всем нравилось жить в европейских столицах, всем хорошо платили за риск, и все купались в лучах славы своего шефа, бывшего в фаворе у столичных российских властей. Все они понимали, что Рачковский может, если понадобится, найти дорогу и в царский дворец.

Задача, поставленная перед Рачковским начальством, состояла в том, чтобы изучать деятельность русских революционеров и террористов и доносить о ней. Посоветовавшись с сотрудниками, он решил сосредоточить внимание на расположенном на левом берегу Сены Латинском квартале, в котором жило большинство революционеров. Сняв подходящее помещение на одной из улочек квартала, Рачковский открыл со своими помощниками ресторан, где сам он и его жена за умеренную плату кормили гостей их любимыми русскими блюдами.

Ресторан очень скоро стал самым популярным у русских эмигрантов местом встреч. Они приходили сюда во всякое время дня и ночи, поглощали еду, напоминавшую им о доме, читали русские газеты и журналы, назначали встречи друзьям. Как и ожидалось, одна-две рюмки недорогого спиртного развязывали посетителям языки. Радушная обстановка заведения заставляла их чувствовать себя в кругу друзей, они и не подозревали, что окружены шпиками Рачковского.

Наилучшими из таковых были, разумеется, прежние революционеры. Такой агент мог пользоваться своей подпольной кличкой, если же он в прошлом участвовал в революционной деятельности, русские террористы принимали его как своего. Особо избранные агенты внедрялись в подпольные революционные группы, обосновавшиеся в Париже и в других городах.

Теперь Рачковский чувствовал себя в посольстве как дома и потому не удивился, когда солнечным весенним утром 1885 года посол вызвал его к себе для одной из ставших уже привычными встреч. Однако, когда барон сказал, что погода нынче слишком хороша, чтобы сидеть в помещении, и предложил прогуляться, Рачковский насторожился. Он сразу понял, что ему собираются поведать некую тайну, обсуждать которую в стенах посольства слишком опасно.

Как правило, русские чиновники - дома ли, за границей - доносили один на другого. Точная информация была абсолютно необходима для сохранения своего положения, а иногда и жизни. Между тем и у стен, как говорится, есть уши. Рачковский знал и о том, что посла постоянно осведомляют о его собственной деятельности, хотя сам он и его агенты строго блюли правила секретности. Действовать из посольства было удобно, приходилось, однако, мириться с тем, что посол Моренгейм будет знать об их деятельности едва ли не все. Отправляться на прогудку для обсуждения наиболее секретных тем - это была процедура, которую сам же Рачковский и установил.

Первоначальная настороженность и подозрительность, испытываемая бароном по отношению к Рачковскому, понемногу сменились уважением к его способностям. Посол осознал, что как врагом может быть очень опасен, а как союзник - более чем ценен, и решил, что внимательно присматривать за ним по-прежнему необходимо, но, если возникнет нужда в его услугах, ими следует воспользоваться без колебаний. Как раз теперь-то для этого и пришла пора.

Рачковский заметил уважительное выражение, в последние несколько недель появившееся в обращенном на него взгляде посла. Как только их отношения стали более теплыми, он нашел случай сдержанно намекнуть, что, если посольству когда-либо понадобится его помощь, он будет рад ее оказать.

В Петербурге, сознавал Рачковский, посла ценят не так чтобы очень высоко, однако лучше иметь его в числе своих союзников. Рачковский был нашим(285) к тому, чтобы стать главным игроком в мире интриг и махинаций, составлявшем основу русской политики, однако он метил гораздо выше. Связи России с Францией понемногу обращались в главный инструмент русской политики, и если он верно разыграет свои карты, то сможет стать чем-то большим, нежели суперагент.

Поэтому на прогулку с бароном по залитым солнцем улицам Парижа Рачковский отправился не без волнения. Он чувствовал, что барон намерен посвятить его в важную тайну, а такого рода чувство никогда еще его не подводило. Усилиям, которые он потратил на установление добрых отношений с посольством, похоже, предстояло вот-вот окупиться.

Случая посла, Рачковский начал понимать, что ему доверяют чрезвычайно деликатную миссию. По словам барона, тот получил анонимное донесение о причастности княгини Юрьевской к делам революционеров. В те дни анонимные донесения не были редкостью. Даже надежные осведомители не спешили раскрывать свои подлинные имена - если только не рассчитывали получить вознаграждение за поставляемые ими сведения. Это донесение, сказал барон, подписано "дружественно настроенным дипломатом". Объяснять Рачковскому, о ком шла речь в донесении, необходимости не было.

В течение 12 лет княгиня Екатерина Юрьевская была морганатической супругой царя Александра II, открыто жившей в Зимнем дворце с тремя детьми, которых царь признал своими. Когда незадолго до убийства Александра жена его скончалась, он втайне сочетался с княгиней браком в Царском Селе.

На похоронах ей было дозволено идти за гробом мужа, однако новый царь, Александр III, в самых определенных выражениях объявил княгине, что она - обуза для царской семьи и что ее пребывание в России нежелательно. С тех пор княгиня поселилась в Париже, затаив негодование и надеясь, что когда-нибудь ее сын Григорий получит признание, какого он заслуживает как царский отпрыск.

На ее счастье, Александр незадолго до смерти подписал указ, присваивавший княгине и ее детям титулы, лишить которых их никто уже не мог. Более того, он включил их в свое завещание. Княгиня могла безбедно жить до конца своих дней и растить детей, как должно.

Крайне важно, сказал посол, незамедлительно проверить полученные сведения. Проверку следует провести осторожно, но во всей полноте. Причастность вдовы царя к деятельности революционеров придаст им значительный престиж. Не исключено, что они замышляют даже использовать в своих интересах юного князя. Лучшего, чем Рачковский, человека для выполнения подобного задания он не знает.

Соглашаясь выполнить это поручение, Рачковский думал, что ему представляется отменная возможность снискать расположение царя. Он настоял на получении официального разрешения от своего петербургского начальства и сразу же написал оному, что выполнение задания поможет ему укрепить отношения с посольством. Он потребовал также соответствующего вознаграждения за дополнительные усилия, не входившие в круг его обычных обязанностей. Возможности пополнить свой кошелек Рачковский не упускал никогда.

Его агентам потребовалось 18 месяцев, чтобы по результатам постоянного наблюдения за княгиней снабдить Рачковского всеми необходимыми данными о ней. Теперь у него имелось на княгиню исчерпывающее досье - люди Рачковского втерлись в ее дом и снабжали его детальными сведениями о личной жизни княгини.

Никогда ведь не знаешь, какая информация может в конечном итоге пригодиться, думал он, составляя доклад. Доклад этот содержал подробности о жизни княгини и ее детей, о ее друзьях, образе жизни и совершаемых ею опрометчивых поступках. Реальных доказательств ее причастности к революционной деятельности не имеется, говорилось в докладе, следует, однако, принять во внимание, что, если революционеры обратятся к ней с просьбой, княгиня может ответить согласием, основанием для которого станут непостоянство ее характера, наивные притязания на роль "вдовствующей императрицы" и гнев, испытываемый ею по отношению к царской семье.

"Легкой добычей может оказаться и молодой князь, - писал Рачковский. - Боюсь, что, если революционеры обратятся к нему, ничего доброго из этого не выйдет".

Княгиня и понятия не имеет, насколько она теперь уязвима, думал Рачковский, подписывая 1 сентября 1886 года и отправляя по назначению свой подробный доклад.

Казалось, его положение в петербургских коридорах власти стало, наконец, более чем надежным. Российскому монарху он был всемерно предан. Он не только сделает все возможное, чтобы сорвать деятельность революционеров в Европе, решил Рачковский, но и использует свои связи во французской столице, чтобы укрепить финансовые и военные отношения двух стран.

Георг многое узнал от Сватикова и Бурцева, однако у него еще оставалось немало вопросов. Почему, например, президент Франции направил своего эмиссара, чтобы тот возложил венок на могилу Рачковского? Чем заслужил руководитель русской разведки благодарность президента Французской республики? Перелистывая отчет Тагера, он наткнулся на поразительный факт. Однажды, сообщал Тагер, Рачковского неожиданно посетил человек, действовавший от имени президента Лубе.

Президент, сказал он, готовится к поездке в Лион и получил предупреждение, что там на него могут совершить покушение. Президент убежден, что Рачковский и его агенты имеют больше, нежели французская полиция, возможностей защитить его, и полностью доверяет Рачковскому. Рачковского просят, соблюдая всяческую осмотрительность, принять меры, необходимые для защиты президента.

Судьба разыгрывает порою забавные трюки, подумал Георг, вспомнив, что всего лишь двумя годами раньше другой французский президент был убит русским эмигрантом.

Соглашаясь выполнить это деликатное поручение, Рачковский понимал, что его тактика принесла недурные плоды. Ни для кого не было секретом, что он сотрудничает с французской полицией, что им создана надежная, эффективно работающая сеть шпионов, задача которых состояла в проникновении в революционные группы.

Французы решительно противились деятельности революционеров в своей стране, пусть даже целью таковых было свержение русского режима. Их не радовало, что Франция обратилась в прибежище русских анархистов, и они были готовы сотрудничать с Рачковским, слава которого опережала его повсюду.

Он был суперагентом. Его изобретательность позволяла ему затевать невероятные интриги и заниматься подрывной деятельностью, в которой он показал себя несравненным мастером. Его агенты подделывали документы, подбрасывали, куда следует, ложные доказательства, распространяли лживые утверждения, подводили под суд ни в чем не повинных людей, вламывались в дома, похищали документы и даже участвовали в подкладывании бомб и совершении убийств - тактика, которая породила преклонение перед ним в полицейских кругах.

Помогая французской полиции в расследовании преступлений, им же самим и организованных, и в арестах ложно обвиненных им людей, он вскоре сумел установить с французскими властями тесные отношения, основанные на взаимном обмене сведениями. В 1890 году Рачковскому удалось устранить целую группу террористов, используя предоставленные французской полицией сведения об изготовлении ими во Франции бомб для отправки в Россию.

Рачковский не мог предвидеть, что в будущем попадет в немилость, вызванную, как это ни смешно, его попытками оградить царственную чету от махинаций мошенника. Но до этого еще должны были пройти годы, а тем временем он все больше укреплял связи с французской полицией и налаживал сотрудничество с Эдмоном Адамом.

Знакомство с начальником парижской префектуры оказалось во всех отношениях наиболее ценным. Прежде всего оно обеспечило ему доступ в салон блестящей жены Эдмона, Жюльетт Адам.

Уже четыре часа утра, с удивлением обнаружил Георг. Он провел большую часть ночи за чтением документов о Рачковском, однако дело того стоило. Имя, так часто упоминавшееся в прошлом, теперь стало для него именем живого человека. Он мысленно рисовал себе Рачковского в разных ситуациях - то тайно беседующего со своими агентами, то выходящего из кареты перед элегантным особняком Жюльетт Адам.

Он не сомневался, что именно здесь Рачковский познакомился с Эдуардом Дрюмоном и Эли де Ционом, именно в этом салоне они, возможно, и обсуждали франко-русский альянс, политику Витте и французские займы, необходимые Витте для финансирования реформ. В этом кругу обсуждалась антиеврейская пропаганда во французской армии, а среди гостей Жюльетт Адам было немало твердых сторонников антидрейфусовской кампании.

Эти документы позволили Георгу понять, что некоторые из идей, содержащихся в тексте "Протоколов", возможно, восходят к писаниям Эли де Циона. Кое-кто даже считал, что именно Ци-он и сочинил "Протоколы". Да, Георг был убежден, что в действительности подделку осуществили агенты Рачковского.

Свидетельств тому было предостаточно. Однако на французах лежит не меньшая вина, чем на русских, с горечью думал он. Весьма вероятно, что как раз люди вроде Эдуарда Дрюмона и Эли де Циона и подали Рачковскому мысль обвинить евреев в заговоре с целью овладения миром. Еще до приезда в Париж Рачковский знал о существовании антиеврейских настроений в определенных кругах французской столицы.

Он знал, что общественное мнение и Франции, и других стран Запада осуждает Россию за постоянные преследования евреев. Витте объяснил ему, насколько это вредно для репутации России за рубежом, насколько мешает ее дипломатическим и экономическим отношениям с другими странами. Но Рачковский, в отличие от Витте, оставался безоговорочным приверженцем антисемитской политики царизма. Он поддерживал ее всей душой. И все же Франция - не Россия. Рачковский опасался, что перед лицом сильного противодействия со стороны общества французское правительство не захочет заключать союз с Россией. Однако, если ему удастся убедить французов в том, что евреи опасны, что они представляют угрозу, что они суть подрывные элементы, расшатывающие основы общества и планирующие его разрушение, он тем самым окажет России большую услугу.

Приход Рачковского в салон Жюльетт Адам и знакомство при ее посредстве с парижскими глашатаями антисемитизма были явной удачей. Слушая этих людей, Рачковский вскоре понял, что его и их намерения полностью противоположны. Хозяйка салона весьма критично относилась к русскому царю и даже нередко оскорбляла его в своих статьях.

Эли де Цион, главная цель жизни которого состояла в дискредитации Витте, делал все, чтобы помешать получению французских займов, в которых Россия нуждалась для финансирования реформ Витте. Рачковский же, с другой стороны, помогал Витте в заключении союза между Россией и Францией.

И все же, понял Рачковский, он и Жюльетт Адам с ее кругом пусть и в одном пункте, но сходятся. Они стараются добиться своего, обвиняя во всем евреев, которых ненавидят одинаково. Французы вели агитацию против влияния евреев в армии и еврейских банкиров, которые, утверждали французы, действуют на руку немцам. Де Цион нацеливал самые ядовитые свои стрелы в Ротшильдов. Забавно, думал Рачковский, сам-то он возбуждает неприязнь к евреям как раз для того, чтобы облегчить заключение союза, которому так противятся его французские друзья.

Георг вдруг вспомнил предостережение, сделанное профессором Матти в одном из их разговоров, и понял, насколько прав был профессор. Нельзя ни на миг забывать, что они готовятся к судебному процессу. Они не историки, они - юристы. Их дело - доказать поддельность конкретного документа. Необходимо выяснить как, когда и кем этот документ был сфабрикован. Вот в чем суть их задачи, настойчиво повторял Матти.

Конечно, это не просто, сказал тогда Георг. А такие вещи никогда не бывают простыми, резко ответил Матти. Свидетелей, присутствовавших при изготовлении подделки, у них нет, поэтому приходится опираться на косвенные доказательства.

Порою именно они и оказываются наилучшими, терпеливо втолковывал Георгу Матти. Очевидец может приврать, факты же не врут никогда. Все зависит от того, как их истолковывают и к каким неизбежным выводам они приводят. В этом-то и состоят как искусство адвоката, так и бремя судьи.

Об адвокате судят по тому, как он подает косвенные свидетельства. Именно это отличает профессионала от художника. Юриспруденцию можно обратить в искусство, с мечтательной интонацией произнес Матти.

Георг обладает способностями, которые позволят ему стать художником среди юристов, негромко добавил он, и предстоящий процесс будет испытанием именно этих его способностей.

Он получит возможность воссоздать в суде уникальную атмосферу, создавшуюся в обществе, судье Мейеру совершенно незнакомом.

Он должен прибегнуть к волшебству, дабы убедить суд в том, что люди, подобные Рачковскому, и вправду могли существовать.

Он должен заставить швейцарского судью понять, что эксцентричные маги и суеверные княгини, которыми вертели по своему произволу изобретательные провокаторы, действительно могли влиять на европейскую политику.

Он должен убедить уравновешенного, рационального, принадлежащего к среднему классу швейцарского юриста в том, что в некоторых обстоятельствах и в определенном обществе жульничество и фальсификации были привычным орудием официальных лиц, принимаемым и даже одобряемым их начальством.

И при всем том, предупреждал профессор Матти, мы обязаны постоянно помнить, что все это свидетельства косвенные, предназначенные для прояснения общей обстановки и, возможно, мотивов. Наша обязанность, настаивал профессор, состоит вовсе не в том, чтобы точно определить мотивы, стоящие за каждым действием. Довольно и мотивов вероятных. Все остальное можно оставить историкам.

Насколько же прав был его учитель, думал теперь Георг. Можно ли теперь точно установить мотивы, приведшие к фабрикации "Протоколов"? Разные люди, участвовавшие в создании этой подделки, могли руководствоваться разными мотивами. Эли де Цион хотел опорочить Витте; Жюльетт Адам - предотвратить французские займы; Эдуардом Дрюмоном владела фанатическая ненависть к евреям.

Французскому обществу нужен был козел отпущения, чтобы взвалить на него вину за испытываемые этим обществом экономические и финансовые затруднения. Обвинить евреев было в интересах всех этих людей. Еврейский заговор с целью достижения мирового господства объяснял и гегемонию еврейских банков в финансовом мире, и опасный рост влияния еврейских офицеров во французской армии. У Рачковского же были свои задачи. Существование еврейского заговора позволяло ему оправдать, как на родине, так и в глазах иностранцев, российские погромы, убедить царя в том, что за политическими убийствами в России стоят евреи, а если представить его как заговор евреев и масонов, можно будет удалить от двора связанного с масонскими ложами Филиппа. Он, Рачковский, добивался благосклонности своего начальства в охранке, предоставляя ему мощное оружие, позволявшее обосновать антиеврейскую кампанию.

Все они могли действовать, руководствуясь разными побуждениями, думал Георг, но у всех было нечто общее: не только ненависть к евреям, но и понимание того, что для любого общества, в котором живут евреи, они являются легкой мишенью, наиболее удобным и доступным козлом отпущения.

6 июня 1891 года Рачковский доложил начальству о недовольстве французского общества антиееврейской политикой царского правительства. Антирусская агитация, писал он, в значительной мере побуждается евреями Западной Европы. Он предупреждал, что эта агитация может привести к тому, что по всей Европе в распоряжение революционных групп будут предоставляться немалые средства. Пресса Лондона и Парижа, сообщал Рачковский, в значительной мере находится под влиянием евреев, от которых следует ожидать сильной поддержки этой кампании. Чтобы изменить положение дел на обратное, говорил он, необходимо наладить сотрудничество с французскими антиеврейскими кругами и найти способ показать французской публике, "что на деле представляют собой евреи".

Читая найденное Тагером письмо Рачковского, Георг заподозрил, что именно в ту пору последнему и явилась мысль сфабриковать документ, который поможет обвинить во всем евреев. Когда профессор Матти возразил ему, что им нечем доказать это предположение, Георг в ответ рассказал о том, до какой степени Рачковский привык полагаться на фальсификации.

Он множество раз обвинял людей в преступлениях, используя для этого подложные документы, говорил Георг, почему же ему не обвинить подобным образом и целый народ?

Замысел дерзкий, согласился Георг, но чем больше он узнает о Рачковском, тем пуще убеждается, что вывод его верен. Имеются, говорил Георг, и иные свидетельства в пользу того, что еще до первой публикации "Протоколов" в России Рачковский распространял во Франции мысль о том, что задумавшая овладеть миром опасная еврейская коалиция контролирует европейскую политику и манипулирует народами континента.

Никто не сомневался, что за изданием в 1902 году книги "Анархия и нигилизм", подписанной псевдонимом Жан-Преваль, стоит Рачковский с его фальсификаторами. Георг предложил Матти прочесть эту книгу. Изложенные в ней теории, сказал он, заставляют вспомнить о "Протоколах".

В Париже Рачковский впервые столкнулся с более утонченной, чем известная ему по России, формой антисемитизма. Тактика охранки во французской столице считалась слишком грубой. Французы никогда не приняли бы лозунг вроде "Бей жидов - спасай Россию".

В России ненависть к евреям насаждалась политиками, а погромы организовывались секретными агентами.

Во Франции все было по-иному. Здесь имелись интеллектуалы, писатели и журналисты, разработавшие иные виды оружия, которое использовалось против евреев, оружия, уже доказавшего свою действенность. Его можно было применить и на родине Рачковского, в России.

"Протоколы" никогда не появились бы на свет, считал Георг, без соединения французских идей с русской тактикой. Он вспомнил еврейскую поговорку "Голос Иакова, а руки-то Исава". Действительно, думал он, голоса принадлежали Дрюмону и Эли де Циону, они сформулировали эти дьявольские идеи, но руки, которые претворили их голоса в подложный документ, принадлежали Рачковскому.

Французы могли даже предложить использовать для создания подделки книгу Мориса Жоли, они могли снабдить Рачковского этой книгой, но всю остальную работу проделали подручные Рачковского. В распоряжении Георга имелись не только свидетельства Головинского и Бинта, но и тот неоспоримый факт, что заново написанные фрагменты книги, не скопированные непосредственно с диалогов Жоли, отличались очень дурным французским. А это уже реальное доказательство, решил Георг. Французские фальсификаторы лучше управились бы с этой работой.

Доказательств непосредственной связи Рачковского с Глинкой Георгу найти не удалось, но Рачковский наверняка встречался с нею в доме ее близкой подруги Жюльетт Адам. Кому принадлежала идея доверить ей деликатное поручение - доставить законченную рукопись "Протоколов" в Россию? Каковы были полученные ею указания? Как много она знала? Георгу хотелось бы, конечно, выяснить, какие именно роли играли все эти люди в деле фабрикации "Протоколов" с использованием книги Мориса Жоли, однако он был твердо уверен, что почти каждый из них ту или иную роль сыграл.

Закрывая глаза, Георг едва ли не слышал цокот конских копыт по мостовой, приветливый голос консьержки, стоящей в дверях особняка Жюльетт Адам, и голоса гостей, выглядывающих из его открытых окон. Он воображал великолепие салона, пышные ковры и парчовые кресла, сервировочные столики, слуг, уважительно снующих в черных и белых ливреях среди гостей, маленькие петифуры.

Женщины, вероятно, болтали в углу, воображал он, а окружившие хозяйку мужчины горячо спорили. Как ему хотелось в точности воссоздать тот миг, когда идея начала обретать конкретные очертания!

Кто первым предложил воспользоваться книгой Жоли?

Кто вспомнил о книге Германа Гедше? - ибо Георг был уверен, что сцена на пражском кладбище сыграла значительную роль в создании воображаемого сообщества, названного "сионскими мудрецами". С грустью напоминал он себе о том, что никогда не получит ответа на эти вопросы.

Рачковский стал человеком, с которым нельзя было не считаться, он уже ступил на путь к еще большей славе, когда вдруг попал в немилость. Ничего удивительного - он тоже стал жертвой эксцентричности царицы и ее женского окружения.

Все началось с визита русских монархов во Францию в 1901 году. В последующие годы Рачковский с горькой улыбкой вспоминал о том, как он послал Мануйлова, чтобы тот представил царской чете Филиппа. Он не предвидел тогда, что сделал первый шаг по дороге, ведущей к его собственному краху.

С просьбой помочь Филиппу получить разрешение на медицинскую практику обратилась к Рачковскому одна из княгинь-"черногорок". Они пытались добиться для своего любимого целителя приглашения к русскому двору, а близость Рачковского к французским властям могла помочь Филиппу обрести респектабельность обладающего лицензией врача. Слава Рачковского бежит впереди него, сказала ему княгиня, она уверена, что французские власти не откажут ему в такой мелочи. Он не понял, что, отвечая на эту просьбу отказом, приобретает при царском дворе могущественных врагов.

В последующие годы Рачковский нередко задумывался о том, как же это он так опростоволосился. Вероятно, ему пришлось слишком много времени провести вдали от русской столицы. Он не знал, что царица полностью доверяется "черногоркам", попав под обаяние этих женщин. В кои-то веки он начал действовать, не руководствуясь какими-либо тайными мотивами. Когда генерал Гессе написал ему из Петербурга, попросив собрать сведения о Филиппе, Рачковский решил провести всестороннее расследование. Он намеревался представить их величествам подлинные факты об этом шарлатане, который обманом втерся во дворец русских монархов.

Используя самые надежные из своих источников, он вскоре составил по-настоящему компрометирующий Филиппа доклад и надеялся, что будет вознагражден за свои усилия. Он и не подозревал, что парижский период его карьеры подходит к концу. Рачковский был так горд своим докладом, что, отправляясь в апреле 1902 года в служебную поездку на родину, взял доклад с собой, чтобы представить его лично. Он даже надеялся вручить его самой царице. По обыкновению, Рачковский, прежде чем передать доклад генералу Гессе, показал его министру внутренних дел Сипягину.

Впоследствии Рачковский часто вспоминал ту сцену и дивился, как он оказался столь наивным. Все дело в неведении, твердил себе Рачковский, именно из-за него он не внял совету опытного министра, истинного его друга и покровителя. Рачковский хорошо помнил, как побледнел Сипягин, как дважды перечитал его доклад, прежде чем аккуратно закрыть папку и вернуть ему, Рачковскому, как он долго молчал, колеблясь, прежде чем заговорить, как тщательно подбирал слова.

В качестве министра внутренних дел, сказал наконец Сипягин, он ничего об этой истории не знает и участвовать в ней не желает. Однако, прибавил он, как человек и как друг, он посоветовал бы Рачковскому доклад сжечь. Этот документ способен породить лишь множество неприятностей, не вдаваясь в подробности, предупредил он.

Рачковский так и не смог понять, отчего он повел себя так глупо. Он гордился своими источниками информации и тем, что ему удалось в короткий срок составить столь исчерпывающий доклад. Подобного рода документы в огонь не бросают, сказал он. Разве долг его не требует, чтобы он постарался избавить их величества от мошенника и самозванца?

Горе в том, ответил Сипягин, что их величества никакого спасения не жаждут. Любые сведения, способные подорвать положение, которое Филипп занял при дворе, лишь вызовут их негодование. Этот фокусник приобрел огромное влияние. Он, Рачковский, сказал Сипягин, рискует головой.

Хотя Рачковский оставил его советы без внимания, Сипя-гину не хотелось терять своего парижского суперагента, однако защитить его он мог, лишь пребывая у власти. Когда же Сипягина сменил Плеве, время, отпущенное Рачковскому, истекло. Возможность избавиться от него представилась, когда стало известно, что Рачковский выдумал фиктивную "Русскую патриотическую лигу", цель которой состояла в борьбе против "мистической, оккультной, безответственной власти" евреев.

Поскольку документ, в котором описывалась эта Лига, имел целью заручиться поддержкой французского общества в борьбе против евреев, он едва не привел к дипломатическому скандалу. Рачковский стал обузой, а царское окружение больше не желало его защищать.

Его не только отстранили от должности. Ему запретили жить и работать во Франции и даже возвращаться в Россию. По обыкновению, царь начертал свое решение на полях доклада Плеве о Рачковском. Решение было кратким: "Желаю, чтобы вы приняли серьезные меры к прекращению сношений Рачковского с французской полицией раз и навсегда. Уверен, что исполните приказание мое быстро и точно".

Определенных доказательств того, что агенты Рачковского убили кого-либо по его прямому приказу, никогда не существовало. Однако слухи, бывшие в то время основным источником информации, упорно твердили, что Плеве заплатил жизнью именно за запрет на деятельность Рачковского в Париже.

Впрочем, все это, как выяснил Георг, не стало концом Рачковского. Всего через несколько лет он получил в России пост, облекавший его огромной властью.

В августе 1905 года генерал Трепов призвал его к себе и поставил во главе политического отдела тайной полиции.

Рачковскому не потребовалось много времени, чтобы снова заняться обличением евреев. То обстоятельство, что "Протоколы сионских мудрецов" не вызвали в России желаемой им реакции, сильно разочаровало его. Не случайно, думал Георг, время издания "Протоколов" Нилусом совпало со временем возвращения Рачковского в Россию. Это не пустые домыслы, заверил Георг своих коллег. Разве Тагер не представил доказательств участия Рачковского в напечатании "Протоколов" на гектографе Пашуканиса?