ХАДАССА БЕН-ИТТО

ЛОЖЬ, КОТОРАЯ НЕ ХОЧЕТ УМИРАТЬ

"ПРОТОКОЛЫ СИОНСКИХ МУДРЕЦОВ":
СТОЛЕТНЯЯ ИСТОРИЯ
ПИШИТЕ

= Главная = Изранет = ШОА = История = Новости = Традиции =
= Музей = Антисемитизм = ОГЛАВЛЕНИЕ =

ГЛАВА 7 СВИДЕТЕЛИ

ВЛАДИМИР БУРЦЕВ

Когда Лифшиц представил свой список свидетелей, Георга охватил скептицизм. У всех русских антисемитские наклонности, думал он, как же можно полагаться на свидетелей, бывших частью старого порядка, прежнего русского режима, устраивавшего погромы и угнетавшего пять миллионов евреев?

Он был убежден, что им следует опираться скорее на свидетелей-евреев.

Вот почему он весьма и весьма удивился, когда понял, что известных русских людей, интеллигентных и цельных - даже тех из них, кто занимал в царской России видные посты, - встревожило издание "Протоколов сионских мудрецов", что они разобрались в сути этого документа и были не только готовы, но поистине горели желанием открыть истину.

Владимир Бурцев был в своих долгих беседах с Георгом Бруншвигом столь же откровенен и прям, как Сергей Сватиков. Стремясь к точности, он решил не полагаться на сделанную Георгом запись его рассказа и 5 июля 1934 года вручил тому письменный документ.

Холодным зимним днем 1906 года Владимир Бурцев сидел в Петербурге за своим столом, читая гранки написанной им прошлым вечером редакционной статьи. Он был редактором исторического журнала "Былое" - популярного издания, освещавшего важные политические вопросы. Обычно Бурцев без труда сосредотачивался на деле, которым занимался, но сегодня мысли его упорно отвлекались от чтения. Через час ему предстояло провести заседание редакционной коллегии и решить вопрос, который он же и включил в повестку дня. Сам Бурцев решение уже практически принял, однако ему было интересно выслушать коллег.

Всего неделю назад один из сотрудников принес ему брошюру, предложив прочитать ее и упомянуть о ней в следующем номере журнала. Бурцев взял брошюру домой и провел за чтением "Протоколов сионских мудрецов" весь вечер. Стараясь быть совершенно точным, он сказал Георгу, что не помнит, было ли то издание Нилуса или другое - выпущенное в начале того же года Буши.

Бурцев хорошо знал о том, что в России поднималась антисемитская волна, что все большему числу граждан страны пытались внушить антиеврейские настроения. Он несколько раз писал об этом в журнале, будучи уверенным, что все это только повредит России. Кое-какие слухи о так называемых "Протоколах сионских мудрецов" до него доходили, но, поскольку этот документ не пользовался вниманием ежедневной прессы, Бурцев так и не удосужился его прочитать.

В то утро он чувствовал - при всей его уверенности в том, что "Протоколы" - это грубая и нелепая подделка, их следует все же обсудить на редакционной коллегии. С тех пор прошло много лет, но Георг все равно уловил в голосе Бурцева нотки удовлетворения, когда тот сказал, что редакционная коллегия единодушно поддержала его оценку документа. Даже обличать такой документ, повторяли ее члены, значит уделять ему незаслуженное внимание.

Проведя некоторое время в Париже, Бурцев вернулся в Россию, был 25 октября 1917 года арестован большевиками и до мая 1918-го просидел в тюрьме.

То, что у него отняли возможность писать о происходящих в России грандиозных событиях, комментировать их, удручало Бурцева даже сильнее, чем лишение свободы. Журнализм был у него в крови. По счастью, ему разрешили пользоваться блокнотом, так что он мог, размышляя, кое-что записывать.

Он имел также возможность беседовать с сокамерниками. Однажды Бурцева перевели в камеру, где его соседом оказался бывший начальник департамента полиции Белецкий. К удивлению Бурцева, человек этот никакой привязанности к режиму, которому некогда служил, не испытывал и говорил совершенно свободно. За проведенные вместе долгие часы Бурцев заполнил блокнот интереснейшими подробностями, которых затем, после освобождения, хватило на множество статей, печатавшихся им за границей.

Разумеется, они говорили и о еврейском вопросе, и о роли полиции в преследовании евреев. Так Бурцев узнал, что в 1911 году Белецкий принимал активное участие в подготовке процесса Бейлиса, ложно обвиненного в ритуальном убийстве ребенка-христианина. Сам Бурцев находился в то время в Париже и много писал об этом скандальном процессе. Он и поныне помнил, с каким облегчением услышал об оправдании Бейлиса.

К удивлению Бурцева, Белецкий охотно рассказывал о том, как подготавливался и велся этот процесс. Он не делал тайны из того, что обвинения против Бейлиса были целиком и полностью сфабрикованы. А когда Бурцев спросил его, имели ли они в виду воспользоваться в этом деле "Протоколами сионских мудрецов", Белецкий воскликнул:

"Ну нет! Хотя некоторые нам и предлагали воспользоваться "Протоколами", но мы прекрасно понимали, что это значит наверняка провалить все дело. Ведь "Протоколы" - явная подделка!"

По словам Белецкого, даже те, кто предлагал им прибегнуть к "Протоколам", признавали их поддельность, а говорили только, что участие евреев в революционном движении оправдывает любые средства их дискредитации, пусть даже использование поддельного документа.

Затем в 1919 году в Севастополе Бурцев, служивший в сражавшейся с большевиками Добровольческой армии, узнал, что "Протоколы сионских мудрецов" широко используются в антибольшевистской и антиееврейской агитации.

Бурцев пояснил, что приобрел значительную популярность как редактор антибольшевистского издания, и потому редактор армейской газеты генерал Саливанов принял его с большим уважением, горячо поблагодарив за вклад в общее дело.

"Неожиданно он дал мне какую-то брошюру, - рассказывал Бурцев Георгу, - и стал просить, чтобы я обратил на нее особое внимание. Это были только что переизданные в Севастополе "Протоколы". Хотя генерал и был знаком со статьями Бурцева об антисемитизме, но полагал, что отвращение к большевикам возьмет в Бурцеве верх над всеми прочими чувствами - ведь "Протоколы" содержали в себе доказательство того, что большевистская революция есть часть еврейского плана.

"Я заявил, что эти "Протоколы" - фальсификация реакционеров, что они по своему содержанию абсурдны, - рассказывал Бурцев, - и я если когда-нибудь и напишу о "Протоколах", то лишь как о преступном, мошенническом документе".

Уже возвратившись в Париж, Бурцев в 1921 году узнал о разоблачениях Филиппа Грейвса. Имена Мориса Жоли, Рачковского и Головинского часто упоминались теперь эмигрантами, и некоторые из воспоминаний Бурцева вдруг обрели особое значение.

Фамилия Головинского не была для него новой. Бурцев познакомился с ним в 1902 году и в следующие два года встречался не раз. "Разговоров специально о "Протоколах" мы не вели, - вспоминал Бурцев, - но он уверял меня в существовании мирового заговора евреев и в их связях с крайними революционными партиями в Европе, которыми они пользовались для своих целей, для достижения мирового господства".

Бурцев смотрел на Головинского как на довольно способного, хотя и поверхностного писателя, знакомого с французской журналистикой и хорошо владевшего французским языком. "Но вскоре он стал производить на меня впечатление совершенно беспринципного человека, - рассказывал Бурцев Георгу, - и я решил не поддерживать с ним даже простого знакомства. Головинский совершенно не скрывал от нас, эмигрантов, свои связи с Рачковским. Он всячески старался пролезть в нашу среду, но мы опасались его связей с тайной полицией и причастности к интригам".

В настоящее время, вспоминая Головинского, сказал Бурцев, я ясно понимаю, что он прекрасно подходил для фабрикации "Протоколов сионских мудрецов" и вполне мог переделать для Рачковского книгу Мориса Жоли о Наполеоне III, которая позволила Рачковскому дать выход своим антиеврейским взглядам.

На вопрос о Манасевиче-Мануйлове Бурцев ответил, что это имя часто упоминалось в связи с "Протоколами", хотя он, Бурцев, не знает, в какой степени этот человек причастен к ним. Бурцев встретился с ним в 1915 году, уже во время войны, будучи легальным военным корреспондентом. Между ними даже установились доверительные отношения. Мануйлов, как называл его Бурцев, имел отношение к департаменту полиции.

Он был практически на положении секретаря Штюрмера и сделался постоянным информатором Бурцева о деятельности правительства. Он также снабжал Бурцева секретными сведениями об агентах департамента полиции, в том числе и о степени их участия в расследовании политических убийств. Оба они обнародовали эти сведения уже много позже, после революции, давая показания Чрезвычайной комиссии Временного правительства. Комиссия сочла эти показания важными и включила их в опубликованный ею доклад

Во время бесед с Мануйловым они часто затрагивали еврейский вопрос и "Протоколы сионских мудрецов".

"Он никогда мне не говорил о личном участии в подделке, и мне не приходила мысль спросить его об этом, - сказал Бурцев, - но когда у нас заходила речь о "Протоколах", то он всегда выражал уверенность в их подделке и, смеясь, повторял:

"Только идиоты могут верить в "Протоколы", и ни один уважающий себя политический деятель никогда не позволит себе воспользоваться этой фальшивкой".

Он высказывал убеждение, что правительство никогда официально "Протоколы" не признает.

Бурцев был абсолютно уверен, что эпизод с "Протоколами" - дело давно минувшее, и даже не считал нужным подробно расспрашивать о них Мануйлова.

"Но хорошо помню, - сказал он, - что, когда я упомянул о моих личных встречах с Головинским, Мануйлов резко заметил, что разделяет мое отрицательное мнение об этом человеке как об уголовном типе и тайном агенте полиции".

Впоследствии Георг узнал, что люди, достаточно хорошо знавшие Манасевича-Мануйлова, отзывались о нем примерно так же, как он о своем коллеге Головинском.

С того времени, сказал Бурцев, и особенно после разоблачений Филиппа Грейвса в "Таймс", он нигде и никогда не встречал, чтобы в серьезных политических кругах пытались когда-нибудь доказывать подлинность "Протоколов сионских мудрецов", хотя, к несчастью, и попадались люди, готовые воспользоваться ими, даже сознавая их подложность.

Георг решил, что получил уже достаточно сведений о знакомстве Бурцева с "Протоколами". Теперь, сказал он, его интересует подтверждение показаний Сватикова. Как Бурцев познакомился с Бинтом? - спросил он.

Бурцев встретил этого человека в Париже после своего освобождения из русской тюрьмы. Бинт открыто признавал, что был французским агентом Рачковского. После войны сохранение секретов департамента полиции потеряло всякое значение для агентов заграничной охранки, поэтому Бинт разговаривал с Бурцевым совершенно откровенно и даже описал подробности слежки за подозрительными лицами, в частности за самим Бурцевым. Бурцев с удивлением узнал, что Бинт следил за ним в течение 25 лет и очень хорошо его знал

В 1918-1919 годах они часто виделись, и Бурцев получил от Бинта много интересных сведений для публикаций в его изданиях. Бинт свободно говорил о Рачковском, о своем участии в фабрикации "Протоколов". Описал он и свои поездки в Германию для покупки еврейских книг по поручению Рачковского

"Я был совершенно уверен в правдивости этих откровений и поделился ими с близким мне коллегой профессором Сватиковым, с которым меня связывала пятнадцатилетняя работа, - говорил Бурцев. - Он рассказал, что Бинт уже упоминал в беседе с ним о фабрикации "Протоколов", и я настоял на том, чтобы Бинт в разговоре со Сватиковым припомнил все подробности, поскольку Сватиков, ранее уже занимавшийся этим вопросом официально, лучше в нем разбирается.

И Бинт, и Сватиков информировали меня о содержании их разговоров, и лично я больше к этому делу специально не возвращался. И опять-таки после того, как Сватиков опубликовал полученные им сведения, я счел тему закрытой

К несчастью, в последнее время я увидел, что тема "Протоколов" возникла снова, особенно в Германии, и поэтому решил вернуться к этому вопросу".

Сватиков говорил Георгу, что Бурцев обладает уникальными сведениями, до сей поры не обнародованными. Георг чувствовал, что рассказ Бурцева близится к самой деликатной его части, и поэтому, когда Бурцев, видимо заколебавшись, примолк, не стал его торопить.

"Я был уже лет двенадцать-тринадцать лично знаком с генералом Глобачевым, бывшим начальником охранки, который потом занимал ответственный пост в армии, - возобновил свой рассказ Бурцев. - В последние годы он проживал в Париже, где я снова встретился с ним. При всех наших расхождениях мы всегда относились друг к другу со взаимным уважением. Я всегда считал его истинным патриотом, честным человеком, который добросовестно служил своей стране. Мы с ним часто обсуждали различия в наших взглядах, сознавая, что оба желаем блага России и хотим служить ее интересам в согласии с нашими убеждениями".

Они познакомились в Константинополе в 1920 году, затем много раз встречались в Париже, где Бурцев даже заходил к генералу на квартиру. Бурцев вспоминал теперь, как он жаловался генералу на деятельность его агентов, предупреждая, что выступит против них в печати.

Они неизбежно касались еврейского вопроса в революционном движении и в заграничной деятельности России Бурцев спрашивал его, в частности, и о "Протоколах сионских мудрецов", не рассчитывая, впрочем, что Глобачев будет с ним откровенен по этому вопросу, хотя тот располагал множеством закрытых сведений. "Я записывал все, что он говорил в этой связи", - сказал Бурцев и затем, к удивлению Георга, признался, что прибегнул для получения неизвестных фактов к средствам, не вполне честным. Такова привилегия журналиста, сказал он в свое оправдание. Он обратился к агенту Глобачева, которого Бурцев назвал X., с просьбой порасспросить генерала о "Протоколах", притворившись, будто он, X., сам собирается написать статью о них. Бурцев сказал, что полностью доверял этому агенту в том смысле, что тот будет с ним совершенно правдив, - так оно и вышло Бурцев сам сформулировал вопросы, попросив агента точно записать все ответы генерала.

Спустя несколько дней агент сообщил ему любопытную новость. Генерал Глобачев признался, что написал воспоминания - не для публикации, но "для истории", для будущего, когда исчезнет острый интерес к некоторым текущим вопросам. Там имелась особая глава о "Протоколах сионских мудрецов" и о деле Бейлиса, которую генерал целиком прочитал своему агенту.

"Я был знаком с другими записками генерала, содержавшими его суждения по разным предметам, - сказал Бурцев Георгу. - В отличие от иных документов такого рода, они были очень точны и беспристрастны и отражали глубокое понимание политических вопросов". Бурцев был уверен, что то же можно сказать и о воспоминаниях генерала относительно "Протоколов", не предназначенных для немедленной передачи в газеты. "Когда пишешь для истории, - сказал он, - то стараешься писать правду, как она тебе известна".

Из представленных X подробных записей Бурцев узнал, что Глобачев был знаком с историей "Протоколов сионских мудрецов" и по своему служебному положению начальника охранки, и по своей близости к генералу Мартынову, начальнику Московского охранного отделения, который одно время непосредственно был занят посвященным "Протоколам" официальным расследованием.

Точности ради Бурцев прочитал вслух записки X., в которых тот почти дословно излагал полученные от генерала сведения. Оригинальный документ, сказал Бурцев, он не решится представить даже суду - из опасений, что агента можно будет установить по почерку

Георг, как завороженный, слушал сведения, сообщенные X. генералом Глобачевым и теперь читаемые Бурцевым вслух:

"Протоколы" составлены в период 1896-1900 годов. Составлены в Париже одним из агентов русской политической полиции, желавшим отличиться на этом. Они были пересланы этим агентом, помимо своего прямого начальства в Париже, в Петербург полковнику Пирамидову, бывшему тогда начальником петербургской охранки и погибшему в 1901 году в вооруженной стычке. Пирамидов передал рукопись "Протоколов" барону Гротгусу" Бурцев прервал чтение и сообщил, что в настоящее время Гротгус живет в Германии и играет приметную роль в нацистском движении, два его сына живут во Франции и являются членами антисемитской организации "Аксьон Франсэз".

"Гротгус, - продолжал читать Бурцев, - в период 1901- 1902 годов очень старался заинтересовать "Протоколами" политические и придворные круги, но попытки эти успеха не имели. Не помогло и содействие Манасевича-Мануйлова, не верившего в подлинность протоколов, но проталкивавшего их из личных соображений.

Деятели "Союза русского народа" обратились в Министерство внутренних дел за разрешением широко использовать "Протоколы" для борьбы с "воинствующим" еврейством. Под давлением Лопухина Столыпин приказал произвести секретное расследование об их происхождении двум жандармским офицерам, Мартынову и Васильеву. Расследование проводилось и в России, и за границей. Такой видный представитель тайной полиции, как Ратаев, определенно и резко высказался за подложность "Протоколов". Но он не скрывал своего антисемитизма и своего взгляда на революционное движение как главным образом еврейское.

В таком же духе высказался и другой видный представитель заграничной охранки - Гартунг. Запрошен был также Рачковский - тот хоть и не настаивал на подлинности "Протоколов", но говорил, что ими можно воспользоваться в борьбе с еврейством".

Таким образом, утверждал генерал, подложность "Протоколов" была установлена точно. Столыпин доложил все царю, который приказал изъять "Протоколы" из обращения.

Революция 1905 года дала "Протоколам" новую жизнь и спасла их от забвения.

Бурцев сказал Георгу, что пользоваться сведениями генерала Глобачева раньше было трудно, так как он жил в Париже и занимал ответственный пост в военной организации "Общевойсковой союз". В настоящее время он уехал в Америку и порвал связи с этим союзом, но сохранил дружеские отношения со своим агентом X. Генерал обещал послать последнему посвященную "Протоколам сионских мудрецов" главу своих воспоминаний и доклад о них, представленный русскому правительству заграничными агентами охранки.

X. был уверен, что генерал позволит ему теперь использовать эти материалы в статье. Уезжая в Америку, Глобачев сказал этому агенту, что окажет ему всяческую помощь, насколько это в его силах.

Агент обещал, что как только он получит адрес генерала в Америке, то пошлет тому письмо с просьбой прислать необходимые материалы.

"Я сказал агенту, что его статья будет помещена в иностранной прессе и хорошо оплачена, - пояснил Бурцев Георгу, - остается увидеть, выполнит ли генерал свое обещание. Пока мы все еще ожидаем получения его материалов".

Бурцев готов был предоставить суду полученные от генерала Глобачева сведения, в истинности которых он не сомневался, но ни личности X., ни роли, которую тот сыграл в получении этих сведений от генерала, раскрыть, к сожалению, не мог.

Георг Бруншвиг любил Париж. Он пользовался любой возможностью прогуляться по набережным Сены, перейти ее по одному из величественных мостов, затеряться в узких улочках левого берега. Он не сознавал, сколько часов уже бродит так, когда обнаружил вдруг, что стемнело, что пора вернуться в гостиницу и уложить те немногие вещи, которые привез с собой, полагая, что не задержится здесь надолго. Он пробыл в Париже дольше, чем рассчитывал, и теперь его ждали в Берне. Придется еще раз вернуться в Париж, чтобы поговорить с другими свидетелями, однако после волнений, испытанных им при разговорах со Сватиковым и Бурцевым, он нуждался в передышке. Необходимо переварить сведения, заполнившие ныне его записную книжку, и обсудить их с коллегами. Похоже, дела принимают неплохой оборот, однако многое еще предстояло осмыслить.


= Главная = Изранет = ШОА = История = Новости = Традиции =
= Музей = Антисемитизм = ОГЛАВЛЕНИЕ =