ХАДАССА БЕН-ИТТО ЛОЖЬ, КОТОРАЯ НЕ ХОЧЕТ УМИРАТЬ "ПРОТОКОЛЫ СИОНСКИХ МУДРЕЦОВ": СТОЛЕТНЯЯ ИСТОРИЯ

ЭРФУРТ БЕРЕТ ВСЕ В СВОИ РУКИ

Поскольку евреи пролезли повсюду, решил Флейшгауэр, действовать придется в обстановке секретности. В Эрфурте разработали тайный код; ни одно имя, адрес или место встречи не должно было упоминаться в переписке. С течением времени список кодовых имен разрастался, поскольку в него добавлялись все новые. Главные участники всей этой затеи получали больше одного - так, фон Ролля называли то Харцер, то Хох; Тедли - Таубер или Хеберлинг; Флейшгауэра же Слахер, Дюринг или Фляше. Как руководитель он нуждался в большей защите, а потому и имен получил больше. Деньги следовало перечислять анонимно, так, чтобы нельзя было доказать их немецкое происхождение.

Особых опасений по части швейцарской почтовой службы бернско-эрфуртское партнерство не испытывало и переписывалось, безбоязненно пользуясь кодовыми именами. Встречи были редки и происходили в заранее оговоренных неприметных местах - на глухих улочках, на железнодорожных вокзалах. Почти каждое письмо из Эрфурта содержало предупреждение о необходимости соблюдать крайнюю секретность.

Более чем через 50 лет, когда я навестила Эмиля Рааса в бернской больнице, он пришел в такое волнение при упоминании имени Флейшгауэра, что врачи едва не прервали наш с ним разговор. Описывая процесс, Эмиль старался найти слова поточнее и, наконец, с дрожью в голосе воскликнул:

"Вы должны понять, под судом состояли не только "Протоколы", но и все чудовищное, отвратительное дело антисемитов! Мы столкнулись с больным, извращенным разумом Флейшгауэра, для которого оно было делом всей жизни".

Фон Роллю не потребовалось много времени, чтобы понять, как он ошибся. Немцы не только присвоили руководящую роль в проходящем в Швейцарии процессе, они еще и понятия не имели, как работает швейцарский суд. При всей своей неопытности, фон Ролль знал достаточно, чтобы понимать - бернскому суду нужны реальные свидетельства, одними нацистскими лозунгами в нем не обойдешься. По мере того как росло недоверие, возникшее между ним и Флейшгауэром, и накапливались взаимные подозрения, он пытался установить другие контакты, набрать свидетелей и собрать средства через антисемитские организации других стран. Наиболее ценным его приобретением стала княгиня Караджа, мать румынского генерального консула в Берлине, пожилая богатая аристократка, жившая на вилле Люкс в Монти, недалеко от Локарно. У княгини имелись хорошие связи и множество друзей в антисемитских организациях Европы. Она и сама создала англо-американскую организацию "Лига защиты арийцев", к которой фон Ролль также обратился за помощью.

Хотя княгиня посвятила свою жизнь созданию международной антиеврейской лиги и готова была поддержать любое антисемитское начинание, она постоянно стремилась отделить себя от любой тайной, закулисной деятельности.

"Я хочу создать "фасад" - белый, яркий, сверкающий. В нем не должно быть ничего подозрительного, ничего тайного", - писала она фон Роллю.

Не то чтобы ей не была известна тактика, к которой прибегали антисемитские организации, просто сама она пользоваться таковой не желала.

"Я - левая рука, - писала она, - и не желаю знать, что делает правая".

Она не хочет ничего знать об "уничтожении", писала княгиня, и вообще, те, кто имеет касательство к таким делам, должны хранить свои намерения в тайне... "Фасад" за действия разного рода групп ответственности не несет.

Однако эти идеалистические мечтания о "сверкающем, белом, безупречном фасаде" не мешали княгине Караджа с энтузиазмом поддерживать группы, которые как раз и образовывали "правую руку", исполняя грязную работу. Она не просто создала и снабжала деньгами антисемитские группы во многих странах, но и старательно приводила в действие всевозможные тайные рычаги, чтобы помочь этим группам. Несмотря на свои преклонные лета, княгиня вела переписку с Вельтдинстом, ездила в Эрфурт и обсуждала в своих письмах каждую подробность ведущейся по всему миру антисемитской деятельности и личные обстоятельства тех, кто принимал в ней участие.

Между фон Роллем и княгиней Караджа скоро установились тесные отношения - она называла его в письмах "дорогим другом", а он ее, с неизменной почтительностью, - "Вашим высочеством". Караджа была единственной, с кем он мог быть совершенно откровенным, описывая ей в длинных письмах трудности, с которыми сталкивается на процессе защита, и свои сложные отношения с немцами из Эрфурта. Они не только присвоили себе руководство процессом, раз за разом повторял он, они еще и не понимают, как действуют швейцарская демократия и швейцарский суд; они не сознают, что защита должна использовать только "чистых" свидетелей, а о таких людях, как Юлиус Штрейхер, издатель антисемитского журнала "Дер Штурмер", не может идти и речи. Во Флейшгауэре слишком много от прусского офицера, писал он.

Другим близким и ценным знакомством, которым обзавелся фон Ролль, стала писательница Лесли Фрей, некогда обвинившая Ахада Гаама в сочинении "Протоколов" и продолжавшая изображать специалистку по таковым. Настоящая ее фамилия была Шишмарева. В списке Флейшгауэра она значилась под кодовыми именами "мадам Лурье" и "мадам Гордон".

Какое-то время фон Ролль надеялся, что из нее получится отличный свидетель защиты. На него произвело большое впечатление сочиненное ею тридцатистраничное "исследование", посвященное "Протоколам", которое появилось в антисемитском журнале "Ла Вьей Франс" под заголовком "Ахад Гаам и сионизм - относительно подлинности "Протоколов".

Не потрудившийся серьезно вникнуть в вопрос фон Ролль не знал, что Ревентлов, цитировавший эту даму и не сумевший доказать истинность ее утверждений, вынужден был извиниться перед немецким судом и возместить Ахаду Гааму понесенный тем ущерб.

Впрочем, отказаться от Лесли Фрей как от эксперта заставила защиту отнюдь не бездоказательность ее теорий. Это решение было принято на одном из редких совещаний, посвященных обсуждению стратегии. Ответчики были хорошо осведомлены о появившихся в различных публикациях версиях происхождения "Протоколов". Надо держаться какой-то одной, настаивала защита. Доказательств подлинности "Протоколов" у них нет, но они могут хотя бы предъявить достоверную теорию. А вот это как раз легко, заявил фон Ролль.

Наиболее популярная версия сводится к тому, что этот документ был утвержден еврейским руководством на первом сионистском конгрессе, состоявшемся в Базеле в 1897 году. Согласно этой версии, публичные заседания конгресса, якобы посвященного исключительно вопросу о создании сионистского движения, были лишь прикрытием, способом обмануть мир. На деле же еврейское руководство обсуждало на своих секретных совещаниях вопросы захвата мирового господства в соответствии с планом, составленным основателем движения Теодором Герцлем.

Вот тут-то адвокаты и поняли, в каком затруднительном положении они оказались. Использовать Лесли Фрей не удастся, поскольку она известна тем, что составила целый список причин, по которым Герцль никак не мог быть автором "Протоколов". Не совпадают не только даты, писала она, дело еще и в том, что оригинал "Протоколов" написан на иврите, а Герцль древнееврейского не знал. К тому же он не имел ранга "гаона".

Исследуя историю "Протоколов", я вскоре поняла, что имею дело не с одной лживой историей и не с одним поддельным документом.

Усилия, предпринятые для придания подделке достоверности, привели к созданию паутины лжи, причем каждая новая была безосновательней и нелепей своей предшественницы. Лживые, решительно ни на чем не основанные утверждения Лесли Фрей дают тому хороший пример: "Протоколы" не только не были изначально написаны на иврите, но, как это ни удивительно, они так ни разу и не увидели света на этом языке. В еврейской традиции нет такого "ранга", как "гаон". Этот титул между VI и XIII столетиями присваивался в разных странах лицам, возглавлявшим еврейские академии диаспоры. С тех пор он используется как почетное поименование любого ученого, хорошо знающего Тору.

В письмах к Караджа фон Ролль изливал свои сомнения и разочарование тактикой, принятой его соратниками. Фон Ролль чувствовал, что они и он говорят на разных языках. Он более других беспокоился о благоприятном исходе процесса, но понимал, что Флейшгауэр и его коллеги даже не готовятся к тому, чтобы завоевать доверие судьи. Они намеревались воспользоваться судом, чтобы обратиться к широкой публике. Они предстанут перед международной аудиторией, перед сотнями журналистов. В их распоряжение попадут первые страницы европейских газет. Мир страдал от экономической депрессии и страшился угрозы войны и чудища коммунизма.

Общественное мнение Европы 1934 года было восприимчиво к обвинениям в адрес евреев; и эти люди готовились отстоять дело не в суде, действующем по нормам права, но, скорее, в суде общественного мнения, где не применяются правила, требующие предоставления доказательств, где можно безнаказанно лгать до тех пор, пока ложь остается действенной, пока она отвечает потребностям и предрассудкам аудитории.

Они даже не пробовали отыскать доказательства подлинности "Протоколов". Да они и не сомневались, что "Протоколы" поддельны. В своих письмах фон Ролль гневно обличал их адвоката, который мог хотя бы попытаться отговорить судью от решения рассмотреть вопрос о подлинности "Протоколов".

Обсуждая планы защиты, фон Ролль писал Караджа:

"Мы попытаемся доказать лишь, что подделка недоказуема... представляется, что доказать подлинность "Протоколов" почти невозможно... при существующих обстоятельствах мы не ждем положительного результата, поскольку оценка доказательств отдана в руки судьи и только его одного". Хотя атмосфера Берна не была дружественной по отношению к евреям, в Швейцарии даже самый предубежденный судья не мог так просто засунуть доказательства под сукно. Главная надежда защиты состояла в том, чтобы установить существование международного еврейского плана по захвату мирового господства.

Почему бы не попросить помощи у Генри Форда? - предложил фон Ролль. Почему не использовать подход Форда - твердить, что "Протоколы" подлинны, поскольку положения их действительно реализуются на мировой арене.

Другое предложение фон Ролля - подчеркнуть, что процесс обойдется швейцарским налогоплательщикам очень дорого.

"Вы знаете, - писал он, - как чувствительны швейцарцы ко всему, что касается денег".

Тем временем Флейшгауэр, сидя за границей, продолжал давить на них. Процесс имеет огромное моральное и психологическое значение. Его необходимо выиграть, "да так, чтобы евреи никогда больше таких процессов не затевали".

"Евреи норовят перерезать нам горло", - твердил он.

Только своей покровительнице в Локарно и признавался фон Ролль, что не спит ночами, тревожась за исход процесса. Поняв, что Тедли работает, в сущности, на немцев, он в отчаянии писал ей:

"Я стараюсь уберечь нас от участи обратиться в местную организацию немецкой национал-социалистической партии".

Но было уже поздно. Фон Ролль стал проявлять излишнее любопытство, и Флейшгауэр начал готовить почву для его удаления. Когда фон Ролль затребовал сведения о "международном комитете", от имени которого Флейшгауэр собирает средства за границей, оберлейтенант наконец взорвался.

"Я поражен и не нахожу слов для описания Вашего требования, - обращался он к фон Роллю в письме, - я повидал в жизни многое, и все же у меня нет "парламентских" выражений, чтобы выразить мое отношение к этому оскорбительному запросу. Зачем Вам эти сведения?! Вам следует радоваться, что существует комитет, который занимается процессом, что он берет на себя все то, чем я, как профессиональный эксперт, заниматься не могу. За свою жизнь я встречал множество людей и решал множество вопросов, но ни с чем подобным еще не сталкивался. Вы не получите от нас ни имени главы комитета, ни имен его членов. Кроме того, я доложу о Вашем запросе на следующем заседании комитета!" - пригрозил он.

11 ноября 1935 года в Эрфурт был отправлен рапорт, сообщавший, что фон Ролль снят с поста бернского гауляйтера Национального фронта. Его место занял Борис Тедли.

Дисциплина была установлена окончательно. Каждый член команды подвергся тщательной проверке. Обо всем подозрительном докладывалось незамедлительно. Скажем, в Германию был послан донос на 45-летнюю секретаршу эрфуртского Вельтдинста по фамилии Ранцов, и ее имя тут же внесли в список лиц, предназначенных для отправки в концентрационный лагерь. Несчастная женщина рассказала в присутствии Тедли запрещенный анекдот о том, как во вскрытом после смерти Геббельса завещании обнаружились результаты предстоящего референдума. Этого оказалось достаточно, чтобы обвинить преданную сотрудницу и послать ее на верную смерть.