ХАДАССА БЕН-ИТТОЛОЖЬ, КОТОРАЯ НЕ ХОЧЕТ УМИРАТЬ"ПРОТОКОЛЫ СИОНСКИХ МУДРЕЦОВ":СТОЛЕТНЯЯ ИСТОРИЯ |
|
АРМАН АЛЕКСАНДР ДЮ ШАЙЛА
Спустя почти месяц граф Арман Александр дю Шайла также оказался перед необходимостью принять трудное решение. Дело происходило в Лионе, стоял прекрасный весенний день, непривычно теплый для апреля. Граф вышел прогуляться и бесцельно бродил по улицам, разглядывая прохожих и любуясь со вкусом оформленными витринами магазинов. Время от времени он останавливался, чтобы рассмотреть какую-нибудь выставленную в них картину или старинную вещь, но пуще всего его привлекали витрины книжных магазинов - он изучал красочные корешки книг, беря на заметку названия тех, что представляли для него особый интерес. Скоро наступит день, думал граф, когда он снова сможет позволить себе покупать книги.
Как хорошо, что у него есть дом, в который он смог вернуться по завершении его "русского периода". В отличие от некоторых его русских друзей, надеявшихся, что их изгнание из России продлится недолго, он в глубине души сознавал, что вернулся во Францию, скорее всего, навсегда. Он, любовно вспоминавший русских друзей, свою службу в русской армии, которая позволила ему свести знакомство с людьми самых разных сословий и объездить всю страну, он был бы рад разделить их надежды, но знание русской культуры и религии - темы, по которым он писал и читал лекции, склад его ума и внутренняя честность, все это не позволяло ему тешиться ложными иллюзиями и оптимистическими мечтаниями.
Новый режим, установившийся в России, вызывал у него смешанные чувства. Он не принадлежал к социалистам, многие особенности советского правления были ему не по душе, однако граф считал, что кое-какие меры этого режима идут во благо русскому народу, перенесшему при правлении царя немало страданий.
Он покинул свою родину, Францию, когда перешел из католической веры в православную. Россию он любил всей душой и рассчитывал обосноваться в ней навсегда. Арман дю Шайла воевал в русской армии, дослужился до капитана и с гордостью носил Георгиевский крест, которым его наградили за выдающиеся заслуги. За время службы в армии он поднялся от должности командира перевозочного отряда пехотной дивизии, который занимал в 1914 году, до поста начальника политического отдела, отвечавшего за отношения между штабами Донской армии, в которой он служил в 1917 году, когда началась революция. После эвакуации из Крыма он провел четыре одиноких месяца в Константинополе и теперь, в возрасте 36 лет, готов был открыть новую главу своей жизни.
На ходу ему думалось лучше всего. Свежий воздух прояснял мысли, делал их более четкими. Он развил в себе умение сосредотачиваться только на одном конкретном предмете размышлений, полностью отбрасывая все постороннее. Этим утром он намеревался принять несколько важных для его будущего решений. Хватит с него воспоминаний о прошлом.
Но судьба распорядилась иначе. Ноги привели его на площадь Беллекур, к разноцветным книгам, выставленным в витрине еще одного большого магазина. Одна из них в особенности привлекла его внимание. Вглядевшись в обложку, он не поверил своим глазам и тут же с удивлением обнаружил, что уже входит в магазин, чтобы ее пролистать. Вопреки всем велениям разума он, наугад раскрыв книгу и бросив один только взгляд на ее страницы, решил купить ее, потратив последние несколько франков.
Прогулка пошла прахом, выстроенная цепочка мыслей прервалась. Кратчайшим путем вернувшись домой, он провел остаток чудесного утра, изучая документ, который и не надеялся когда-либо еще увидеть. Ему не было нужды читать так называемые "Протоколы сионских мудрецов". Он уже читал их в России лет около двенадцати назад и, хотя знал об их французском происхождении, даже помыслить не мог, что их когда-нибудь издадут во Франции. Исследования, которые он проводил, да и военный опыт тоже, говорили ему, что это - пропагандистская поделка, предназначенная для невежественных русских мужиков. Знал он и то, что ее изготовили циничные агенты-провокаторы прежнего русского режима и использовали в своих целях мистики и оккультисты, в ту пору наводнившие Россию. Казалось невероятным, что эта старая скандальная фальшивка теперь печатается во Франции как перевод с русского языка и выдается ничего не подозревающей публике за подлинный документ.
Издал книгу некий монсеньер Жуан, длинное предисловие которого граф и читал теперь со все возраставшим изумлением. В предисловии рассказывалось об "истории" документа и обсуждалась личность впервые обнаружившего и опубликовавшего его "знаменитого русского". "Знаменитый русский, подумать только!" - мысленно воскликнул дю Шайла. В сознании его возник облик Сергея Нилуса, впервые встреченного им лет двенадцать назад в монастыре Оптина пустынь, - высокого, широкоплечего, типичного русака. Нилусу было всего 45 лет, но борода его уже поседела. Характерная внешность Сергея - сапоги, крестьянская косоворотка, препоясанная красочной тесемкой с вышитыми на ней словами молитвы, - навсегда врезалась в память дю Шайла. Он живо помнил глубокие голубые глаза, пронзительные, слегка покрытые мутью, хранящие мистическое выражение. Экий увалень, подумал он тогда.
Дю Шайла и поныне вспоминал о нем любовно, даже с несколько ностальгическим чувством, хотя они придерживались разных взглядов практически по любому вопросу, а разговоры их неизменно обращались в жаркие споры. Нилус, думал он, действительно был "истинным" русским, какие в ту пору встречались не так уж и редко. Он был человеком простодушным, со странными верованиями и несокрушимыми предрассудками, с безграничной любовью к родине и полной, некритичной, неколебимой преданностью ее самодержавному властителю. Помимо прочего, Нилусу была свойственна пылкая, мистическая религиозность, отвергавшая любую современную идею, но, однако же, не мешавшая предаваться плотским радостям.
Дю Шайла не хотелось лепить на этого страстного человека ярлык фанатика, но в глубине души он понимал, что Нилус полностью оторвался от реальности, что его путаные, бессвязные речи по временам граничат с безумием. И все же он не мог забыть ни теплого гостеприимства в доме Нилуса, ни памятных прогулок с ним по берегу Жиздры. Когда они шли густым лесом, дю Шайла всегда было трудно поспевать за Нилусом, шагавшим впереди, размахивая руками, оживленно что-то доказывая и совершенно не сознавая, что его спутник изрядно отстал. Время от времени Нилус все же останавливался, а когда дю Шайла его нагонял, широко улыбался и продолжал приводить свои доводы, будто ничто их не прерывало. Две женщины, сопровождавшие их, неизменно плелись далеко позади.
Возможно, он испытывал ностальгию скорее по всему тому периоду своей жизни, чем по самому Нилусу. Как восхитительно проводил он время в Оптикой пустыни! Его пригласили читать лекции о православии в Петербургской академии наук, пришлось заняться исследованиями. Покойный ныне митрополит Петербургский Антоний посоветовал ему съездить в Оптину пустынь, прославленный монастырь близ Козельска, что в Калужской губернии. Девять проведенных там месяцев - начиная с января 1909 года - оказались едва ли не самыми поучительными и приятными в его жизни. Его тогдашние встречи с Нилусом, хоть тот нередко раздражал, а то и возмущал дю Шайла, составили часть приятных воспоминаний о монастыре. Ныне, по зрелом размышлении, дю Шайла готов был оценить Нилуса куда благожелательнее, чем в ту пору.
Оптина пустынь была в то время центром интеллектуальной и духовной жизни России. Дю Шайла питал глубокое уважение к монастырским старцам. В них не было ничего общего с выдававшими себя за "старцев" проходимцами вроде печально известного Распутина и иных, столь много сделавших для падения последнего русского царя. Настоящие старцы были людьми просвещенными, замечательными духовными наставниками, полными любви к своим соотечественникам, проповедовавшими терпимость и понимание и не боявшимися противиться власть имущим.
Именно духовный облик этих старцев и все еще живая традиция церковной культуры притягивали в Оптину пустынь увлекавшихся религиозными исканиями русских интеллигентов. Переписка между старцами и такими писателями, как Гоголь и Достоевский, тогда еще хранилась среди самых драгоценных книг и документов обновленной библиотеки. Отца Амвросия, одного из самых известных оптинских старцев, знаменитого своим мистическим учением, Достоевский обессмертил в образе отца Зосимы, колоритного персонажа "Братьев Карамазовых". Толстой жил здесь недолгие промежутки времени, и монастырь так его очаровал, что он собирался провести в нем остаток дней, прислуживая старцам, - при условии, что от него не станут требовать принятия духовного сана. В восемьдесят два года, чувствуя приближение смерти, он взял с дочери обещание, что она поможет ему исполнить это его последнее желание. Предупрежденный, что его переезду в Оптину пустынь воспротивятся следившие за каждым его шагом официальные круги, он тайком уехал с дочерью в провинцию, надеясь сбить преследователей со следа, однако на станции Астапово его настигла смертельная болезнь. Здесь, в доме начальника станции, он и умер в 6 часов утра 20 ноября 1910 года. Отпевания, по настоянию дочери, не было.
Эта и другие истории приходили дю Шайла на ум, когда он вспоминал годы, проведенные им в Оптиной пустыни.
Приехав в монастырь, дю Шайла застал около четырехсот его обитателей ведущими простую жизнь, в которой полевые работы перемежались религиозными и духовными наставлениями старцев. Главные здания монастыря были выстроены из камня - шесть храмов, гостиница, странноприимный дом и больница. На окружавших монастырь дачах жили миряне, пожелавшие в той или иной степени приобщиться к монастырской жизни. Настоятель монастыря архимандрит Ксенофонтий показал дю Шайла дачу, на которой тот сможет поселиться, и познакомил с его ближайшим соседом, Нилусом.
Русский язык дю Шайла был еще несовершенен, поэтому он обрадовался знакомству с человеком, бегло говорившим на французском, и с благодарностью принял от него приглашение к чаю прямо на тот же вечер. Просторная, стоявшая посреди сада десятикомнатная дача служила жилищем "семье" Нилуса, состоящей из трех человек - самого Сергея, его жены Елены Александровны Озеровой и Натальи Комаровской, с которой Нилус долгие годы сожительствовал до своей женитьбы и которая была теперь слишком больна, чтобы жить одной. Они занимали четыре комнаты и существовали на пенсию, получаемую Озеровой от императорского двора, содержавшего также и расположенную в остальных комнатах дома богадельню для калек, юродивых и бесноватых, поселившихся там в надежде на чудесное исцеление.
Семейные комнаты были обставлены в традиционном стиле, на стенах висели литографированные портреты великих князей. Большую библиотеку наполняли книги, имелась здесь и семейная молельня. Особая атмосфера дачи неизгладимо запечатлелась в памяти дю Шайла. Он по-доброму вспоминал знакомство с этим причудливым семейством, знакомство, которое при последующих его наездах в монастырь пришлось прервать ввиду полного отсутствия терпимости со стороны Нилуса по отношению к инакомыслящим.
С первой же их встречи они расходились во мнениях почти по любому предмету. Оба были людьми глубоко верующими, но взгляды их на веру различались совершенно. Нилус, преданный своим анархическим идеалам, проповедовал отрицание всей современной культуры, противился любым научным методам исследования, принимая и выдвигая взамен их самое примитивное, "мужицкое" толкование православной веры. Современная культура была для него осквернением всего, что свято, подготовкой к пришествию антихриста. Научные методы, к которым прибегал дю Шайла, были ему отвратительны, но сознание того, что старцы относятся к этому чужаку с уважением, заставляло его в пору начального пребывания дю Шайла в монастыре обуздывать нетерпимость, бесконечно споря с гостем в надежде привить ему свой образ мыслей.
Мысли дю Шайла блуждали где-то далеко, он даже не вполне понимал, спит он или бодрствует. Наконец, встряхнувшись, дю Шайла напомнил себе, что он давно уже в Лионе и что ему необходимо принять важное решение. Он знал, что книга в его руках - это грубая подделка, навлекшая множество несчастий на русских евреев. В России было хорошо известно, что охранка с полного согласия и при поддержке двора использовала "Протоколы" для подстрекательства к погромам. И все же петербургское общество игнорировало эту фальшивку, не желая даже всерьез обсуждать ее. Как странно, думал дю Шайла, что документ, который, как он знал, составлен во Франции и на французском языке, теперь предлагают французам в переводе с русского.
Противоречие, которое мешало ему принять решение, состояло в том, что он пользовался гостеприимством Нилуса, был в дружеских отношениях с двумя его женщинами и, согласно этическим правилам дю Шайла, это делало для него невозможным разглашение конфиденциальных сведений о Нилусе. Но с того мгновения, как эта книга попалась ему на глаза, он в глубине души знал, что промолчать не сможет. Быть может, он единственный, кто способен сделать правду всеобщим достоянием. Ему пришли на ум знаменитые слова Аристотеля: Amicus Plato, set magis arnica veritas (Платон мне друг, но истина еще больший друг). Он обязан открыть правду, решил дю Шайла, это его нравственный долг.
Вопрос о евреях впервые возник в их спорах лишь при втором посещении дачи Нилуса. Они гуляли по лесу и повстречали незнакомого человека, также прогуливавшегося в обществе друга. Человек этот стал расспрашивать Нилуса о дороге, а тем временем подоспели женщины, и Озерова сразу вспомнила, что видела незнакомца разговаривающим с козельским евреем-аптекарем. Нилус побелел, а затем принялся ругать евреев на все корки. Он никак не мог поверить, что еврей может просто так прогуливаться воскресным днем в окрестностях монастыря. "Наверняка шпионил за нами!" - восклицал он.
Так состоялся первый из их частых и временами ожесточенных споров по поводу евреев. Нилус твердил, что они суть воплощения антихристовы, самые опасные враги человечества, что они того и гляди уничтожат христианский мир. Когда же дю Шайла напоминал ему, что в действительности евреи являются жертвами, подвергающимися во многих странах преследованиям, что в России они ущемлены в правах и иногда во множестве гибнут при погромах, единственный ответ, который он получал, был таков: "Вы слепы, должно быть, они и до вас добрались, раз вы их защищаете".
На третий день знакомства Нилус спросил дю Шайла, читал ли тот напечатанные во втором издании его книги "Протоколы сионских мудрецов". Получив отрицательный ответ, Нилус тотчас снял книгу с полки и, поскольку разговор шел на французском, принялся переводить на этот язык некоторые места из нее.
Та встреча ясно запечатлелась в памяти дю Шайла. Он тщетно пытался ввести разговор в разумные рамки. Он заявил, что не видит в этом "документе" ничего особенного, что уже встречал такого рода антисемитские теории в сочинениях французского автора Эдуарда Дрюмона, встречал и еще более крайние в писаниях мистика Лео Таксиля, который несколько лет назад "водил за нос" весь католический мир, включая и Папу Льва XIII.
Услышав это, Нилус взорвался, на шее его вздулись вены, голос загремел - он заставит дю Шайла передумать, кричал Нилус. Несколько дней спустя одна из калек, содержавшихся в богадельне на даче Нилуса, принесла дю Шайла записку, в которой его просили тем же вечером пожаловать на дачу "по срочному делу".
Они встретились в рабочем кабинете Нилуса, женщин не было - ушли к вечерне. Наступали сумерки, но недавно выпавший снег покрыл все вокруг таким белым одеялом, что кабинет наполнился уютным, теплым светом. В этом тускнеющем свете дю Шайла сразу бросился в глаза лежавший в центре стола обернутый черной тканью изрядного размера конверт. Ткань украшал большой, вышитый белым восьмиконечный крест. По кресту шла цветная вышивка: "Сим победиши". Еще на ткань была наклеена бумажная иконка архангела Михаила.
Вся обстановка отдавала неким духовным событием, религиозной церемонией. Нилус трижды важно перекрестился перед большой иконой Смоленской Божьей Матери, копией прославленного образа, перед которым накануне Бородинского сражения молилась русская армия. С великой торжественностью он открыл конверт и извлек на свет тетрадь, переплетенную в превосходную кожу. Позднее он рассказал, что конверт и переплет тетради были изготовлены в монастырской мастерской под его непосредственным наблюдением. Он никогда не оставлял там тетрадь, будучи твердо убежденным, что "жиды непременно ее похитят". Вышивку сделала жена, также под тщательным его присмотром. В тот день он принес тетрадь из тайника в доме монаха Даниила Болотова, художника-портретиста, жившего в полуверсте от монастыря. Даниил, пояснил он, в долгу перед ним, ему можно доверять полностью.
Даниил когда-то написал по наущению Нилуса картину, на которой царскую чету и маленького царевича спасал от грозящих им чертей с рогами, хвостами и копытами местный юродивый, Митя Козельский, один из обитателей богадельни, обладавший, как считалось, способностью изгонять бесов. Полотно, доставленное царской чете одним из знакомых Нилуса, произвело на царя столь сильное впечатление, что Митя был вскоре представлен двору его покровителем, Нилусом, который первым классом приехал вместе с Митей в Петербург в качестве толкователя его невразумительного лепета. И Митя, и Даниил были обязаны Нилусу своим успехом в петербургском обществе. Кому же еще мог Нилус доверить свое сокровище?
"Вот она, - воскликнул в тот день Нилус, - Хартия Царствия антихристова!" Он раскрыл тетрадь и пододвинул ее к дю Шайла.
"Читайте, - потребовал он, - читайте и уверуете!"
Дю Шайла первым делом бросилась в глаза голубая или бледно-фиолетовая чернильная клякса на первой странице. Он, помнится, подумал тогда, что кто-то пролил чернила и безуспешно пытался смыть их. Бумага была желтоватая, плотная. Сразу было видно, что текст написан разными почерками и каждый из писавших пользовался своими чернилами.
"Да, - поспешил пояснить Нилус, - во время заседания этого Кагала секретарствовали, по-видимому, в разное время разные лица, оттого и разные почерки".
По-видимому, для него это было более чем достаточным доказательством подлинности рукописи. Впрочем, на этот счет Нилус не имел вполне устойчивого взгляда, поскольку в другой раз сказал, что рукопись является только копией.
Сидя в Лионе, в своем кресле, дю Шайла воскрешал в памяти тот удивительный вечер. Читал он со все возрастающими недоверием и испугом часа два с половиной и прочел документ целиком. Совершеннейшая чушь, думал он. Заметив частые орфографические ошибки во французском языке, он пришел к выводу, что документ определенно написан не французом. Когда он закончил чтение, Нилус сразу же забрал у него тетрадь, торжественно обернул ее тканью и запер в ящик письменного стола.
Пока ничего еще сказано не было, между тем вернулись женщины, и Озерова накрывала стол к чаю - процедура, прерывать которую не полагалось. Кроме того, дю Шайла не знал, насколько посвящена в тайну "Протоколов" Комаровская. Однако Нилусу не терпелось услышать его мнение.
"Ну, - воскликнул он, - Фома неверующий, уверовали вы теперь, после того как видели и читали эти самые "Протоколы"?! Ну, скажите свое мнение, не бойтесь; здесь ведь нет посторонних: жена все знает, а что касается госпожи Комаровской, то ведь благодаря ей раскрылись козни врагов Христовых, да вообще тут нет тайны".
Дю Шайла удивился, что Комаровская могла сыграть (если, конечно, сыграла) во всем этом какую-то роль. Казалось невозможным, чтобы эта едва сохранившая подвижность, разбитая испытаниями и болезнями женщина смогла проникнуть в "Кагал сионских мудрецов". "Да, - сказал Нилус, - госпожа Комаровская долго жила за границей, именно во Франции; там, в Париже, получила она от одного русского генерала эту рукопись и передала мне. Генералу этому удалось вырвать ее из масонского архива". На вопрос, является ли тайной фамилия генерала, он ответил: "Нет, это генерал Рачковский. Хороший, деятельный человек, много сделавший в свое время, чтобы вырвать жало у врагов Христовых".
Это имя дю Шайла было знакомо. Он слышал его от Езопова, студента, который обучал его русскому языку, когда дю Шайла еще жил в Париже. Езопов рассказывал ему, что Рачковский, глава русской тайной полиции во французской столице, не дает покоя русским эмигрантам. Нилус не очень обрадовался, услышав, что его гостю известен истинный род деятельности Рачковского, и сказал:
"Вклад этого человека в борьбу против масонов и дьявольских сект неоценим. Он многим пожертвовал ради этого".
Что касается "Протоколов", дю Шайла вспоминал, как он расстроил Нилуса, сказав ему, что ни в каких мудрецов сионских не верит. Все это вышло, заметил он, из той же "кухни", где стряпаются сказки о разоблачении дьявола и прочие мистические предсказания, которыми публику кормили под конец века.
Лицо Нилуса омрачилось.
"Вы находитесь прямо под дьявольским наваждением, - сказал он. - Ведь самая большая хитрость сатаны заключается в том, чтобы заставить людей не только отрицать его влияние на дела мира сего, но и существование его. Что же вы скажете, если покажу вам, как везде появляется таинственный знак грядущего антихриста, как везде ощущается близкое пришествие царствия его, когда докажу, что сатанинский план исполняется прямо перед глазами вашими?"
Тут Нилус снял с полки свою книгу, расстелил на столе карту и открыл папку, содержавшую какие-то разрозненные листки. Он притащил из спальни небольшой сундук, который дю Шайла потом шутливо прозвал "музеем антихриста". Затем он начал возбужденно читать то из своей книги, то с листков из папки, без разбору цитируя предсказания и православных, и католических святых, а заодно и энциклику Папы Пия X. Читал он долго, а после открыл сундук, чтобы предъявить corpus delicti (Вещественные доказательства - лат.).
Из царившего там неописуемого беспорядка он начал извлекать и показывать дю Шайла разного рода тряпицы, галоши, домашнюю утварь, значки различных технических школ, даже вензель императрицы Александры Федоровны и орден Почетного легиона. На всех этих предметах была, по словам Нилуса, представлена "печать антихриста" в виде либо одного треугольника, либо двух скрещенных. В воспаленном воображении Нилуса галоши фирмы "Треугольник", соединение стилизованных инициалов "Аз" и "Фита", пятиконечная звезда Почетного легиона - все отражалось как трехконечные кресты, которые он считал знаком антихриста и эмблемой "сионских мудрецов". Любого, пусть отдаленного, сходства фабричного клейма с трехлучевой звездой было достаточно, чтобы вещь, его носящая, попала в этот "музей".
С огромным волнением и беспокойством, которые, казалось, обращаются в мистический страх, Нилус объяснял, что знак "грядущего Сына Зла" уже осквернил все, появившись даже на церковных облачениях и на образах новой церкви в скиту.
Было уже около полуночи, дю Шайла устал. Вглядываясь в Нилуса, он чувствовал, что оба они ходят по краю какой-то бездны, что еще немного, и разум его растворится в безумии. Он постарался успокоить Нилуса, напомнив ему, что в "Протоколах" отсутствует что-либо даже отдаленно напоминающее "знак", о котором тот говорит. Он сказал Нилусу, что ничего нового в этом "знаке" нет, что он упоминался всеми мистиками и оккультистами, начиная с Гермеса Трисмегиста и Парацельса, и что еще важнее - о нем упоминал Папюс и многие другие, которые вовсе не были евреями. Знак этот даже противохристианским никогда не считался.
Нилус лихорадочно записывал услышанное в тетрадь, и вскоре стало ясно, что образумить его нет ни единого шанса, хуже того - он готовит новые аргументы и доводы, которые обостряют до крайних пределов его болезненные переживания.
Позже дю Шайла узнал, что через несколько дней Нилус заказал в Москве множество книг по эзотерическим культам, а в 1911 году вышло новое издание его книги с предисловием, включавшим сведения об оккультизме и картинки, позаимствованные у цитированных дю Шайла авторов. Заголовок содержал выражения вроде "близ грядущего антихриста" и "царство дьявола на земле". На обложке красовалось изображение короля пик с надписью: "Вот он - антихрист".
Впоследствии, посетив еще раз Оптину пустынь, дю Шайла снова встретился с Нилусом. В то время происходило разбирательство дела бывшего начальника департамента полиции Лопухина, и многие приемы тайной полиции старого режима выходили наружу и широко обсуждались. Дю Шайла спросил Нилуса, не думает ли он теперь, что "Протоколы" могут быть одной из подделок Рачковского. По-прежнему погруженный в свои причудливые фантазии, Нилус напомнил дю Шайла слова апостола Павла: "Сила Божия в немощи человеческой совершается". У Бога свои способы говорить с людьми, заявил Нилус. Даже если "Протоколы" подложны, сказал он, "не может ли Бог и через них раскрыть истину нам, смертным? Ведь пророчествовала же Валаамова ослица. Разве не может Он и лжеца заставить возвещать правду?".
Последняя их встреча произошла во время еще одного приезда дю Шайла в Оптину пустынь. Стояло лето, окна были раскрыты и пропускали в душные комнаты деревенский воздух, наполненный ароматами зреющих плодов. Нилус сидел, склонившись над столом, на котором были расстелены свежий номер газеты "Знамя" и карта Европы. Только что разразилась революция младотурков, и армия Махмуд-Шефхет-паши двигалась от Салоник к Константинополю.
На карте дю Шайла увидел рисунок страшного змия, прогрызающего себе путь через европейские государства. Были помечены и различные даты его завоеваний, последним стал Константинополь, лежащий на пути к Иерусалиму. Страшно расстроенный Нилус бормотал что-то о змие, близком к своей конечной цели. Потом он пошел служить молебен о даровании султану победы над младотурками. Старец Варсонофий, присутствовавший при этом, тщетно пытался доказать Нилусу, что Абдул-Хамид понес заслуженную кару за массовые избиения христиан, но лишь прогневил Нилуса.
Больше дю Шайла с Нилусом не встречался, однако знал, что вскоре после последней их встречи в 1910 году речи Нилуса стали слишком уж бредовыми и вызвали недовольство церкви. В Оптину пустынь направили для проведения расследования епископа, и дело закончилось тем, что Нилусу велено было покинуть монастырь и больше не возвращаться. Он переезжал из одного монастыря в другой, иногда жил в поместьях друзей.
Годы спустя дю Шайла снова услышал о Нилусе от медицинской сестры, с которой подружился в лазарете Белой армии в Крыму. Она прежде служила во дворце в Петербурге и рассказала ему, что в 1917-1918 годах Нилус жил в гостинице при Покровском женском монастыре в Киеве, а году в 1918-м или 19-м уехал в Берлин.
В ту пору дю Шайла не мог знать, что на самом деле Нилус вернулся в Россию и, как раз в то время, когда он, дю Шайла, боролся в Лионе со своей совестью, жил вместе с женою на юге России в доме, который делил с бывшим отшельником Серафимом. Позже, обвиненный большевистскими властями, Нилус дважды попадал в тюрьму и в возрасте шестидесяти восьми лет умер от сердечного приступа в первый день 1930 года. Озерова пережила его на восемь лет и скончалась от холода и голода в ссылке.
Вернувшись мыслями в Лион, дю Шайла заметил, что, пока он предавался воспоминаниям, село солнце. Он думал о том, что эпизод с Нилусом стал последней главой его прежней жизни. Хорошо образованный, говорящий на многих языках, этот человек остался в памяти дю Шайла как удивительный осколок прежнего режима, всерьез никем не воспринимаемый даже в его время - кроме тех, кто использовал его в собственных потаенных интересах. Возможно ли, чтобы такой человек практически в одиночку выпустил в мир причудливую подделку, называемую "Протоколами сионских мудрецов"? Возможно ли, чтобы его представляли Западу в роли подлинного русского авторитета?
Это не только повредит евреям, думал дю Шайла, это и Россию выставит на посмешище. И 12 мая 1921 года он рассказал о своих удивительные личных впечатлениях в статье "С.А.Нилус и "Сионские протоколы" - первой из пяти появившихся в парижской газете "Последние новости".