ХАДАССА БЕН-ИТТО ЛОЖЬ, КОТОРАЯ НЕ ХОЧЕТ УМИРАТЬ "ПРОТОКОЛЫ СИОНСКИХ МУДРЕЦОВ": СТОЛЕТНЯЯ ИСТОРИЯ

ГЛАВА 4: 1921 - РАЗОБЛАЧЕНИЕ МИФА

ЕКАТЕРИНА РАДЗИВИЛЛ

Екатерина Радзивилл проснулась с мучительным чувством, что ей необходимо принять важное решение, а какое - она забыла. Она знала, что чашка кофе способна помочь ей, но вылезать из постели было лень. Со времени переезда в Нью-Йорк княгиня пристрастилась пить по утрам кофе, хотя весь остальной день оставалась верной традиционному чаю, который у нее на родине был не просто напитком. Чаепитие составляло в России не только обычай - во всяком случае, в правящих кругах и высшем обществе, в которых она вращалась. Вы не просто пили чай, вас "приглашала к чаю" та или иная княгиня либо "на чашку чая" - тот или иной посол. "Высшего общества" в России больше не было, а новые правящие круги состояли из людей, принадлежащих к совершенно неизвестному ей виду.

После революции прошло три года, а княгиня все еще чувствовала себя словно в чистилище. Подобно многим ее бежавшим на Запад соотечественникам, она жила надеждой, что не все потеряно, что в один прекрасный день Россия пробудится от большевистского кошмара. Хотя династии Романовых больше не существовало, Россия так или иначе отыщет способ создания политической системы, которая позволит им всем вернуться домой. Порою княгиня мечтала, как она вернется в свой любимый, великолепный Петербург и снова станет вести цивилизованное существование - с чаепитиями, балетом, концертами, театральными спектаклями, захватывающими дух торжествами, приятными беседами и, разумеется, упоительными слухами и политическими интригами. Но в глубине души она сознавала, что все это сгинуло навсегда. России, которую она любила, больше не существовало.

Лежа в своей постели в Нью-Йорке, она думала о том, что народы, как люди, порой предчувствуют то, что должно с ними случиться. Княгиня и сейчас словно бы всей кожей ощущала предчувствия, казалось пропитавшие воздух праздничной Москвы в то последовавшее за "кровавой субботой" солнечное воскресенье мая 1896 года. Только что был коронован молодой царь Николай II, и великолепные торжества и шествия, которые привлекли в Москву множество людей из всех концов империи, представителей аристократии, дипломатов, журналистов, а также массу гостей со всего мира, следовали одно за другим. Праздничные представления и многолюдные балы только еще предстояли, дамы готовились показать на них платья, на изготовление которых в России и за границей ушло несколько месяцев. Княгиня до сих пор в мельчайших подробностях помнила свои наряды - их обдумывание отняло у нее так много времени: шелк, бархат, золотую парчу, узорчатые вышивки на корсажах, драгоценности, извлекаемые из сейфов, чтобы показаться в них на людях.

В то роковое воскресенье она гуляла с друзьями, зачарованная бесконечной процессией элегантных карет. Внезапно за одним из поворотов им открылась череда телег, везших, как вскоре выяснилось, искалеченных людей и изуродованные мертвые тела. Вопли женщин и детей наполнили воздух. Официально ничего еще объявлено не было, но из уст в уста уже передавалось, что на Ходынском поле произошло ужасное несчастье, при котором погибли тысячи людей, и еще большее их число получило увечья. Обычно это поле использовалось для учений солдат московского гарнизона, для размещения же полумиллиона собравшегося на праздник простонародья оно годилось плохо. В огромной толпе, где каждый без зазрения совести рвался к обещанным подаркам и закускам, многие были затоптаны до смерти.

Журналисты, чиновники, политические деятели и дипломаты - все устремились на Ходынку: кто ради составления отчета о случившемся, кто для оказания помощи. Вдовствующая императрица и немалое число великосветских дам, даже не переменив нарядов, отправились в больницы, чтобы помочь раненым. Их величества, недавно коронованный царь "всея Руси" Николай II и его жена, ныне официально ставшая императрицей Александрой Федоровной, решили вести себя "как обычно".

Запланированные празднества продолжались, царь с царицей посетили балы - один у французского посла, другой у сестры царицы Елизаветы Федоровны, супруги царского дядюшки, великого князя Сергея Александровича, генерал-губернатора Москвы. Зал Большого театра, в котором давалось торжественное представление, был битком набит представителями дворянства. Вот эта "кровавая суббота" и дни, последовавшие за нею, и пометили в памяти княгини начало конца. Она помнила, как человек, стоявший рядом с нею на улице, наблюдая за продолжающимся праздником, прошептал ей на ухо: "Глядите, они вступили на путь, ведущий к их будущей Голгофе!"

Все эти события, столь же свежие в ее памяти, как и в день, когда они произошли, внезапно заставили княгиню вспомнить о решении, которое княгиня намеревалась принять. Повинуясь внезапному порыву, она поднялась, извлекла из сумочки мятый клочок бумаги, на котором ее друг нацарапал телефонный номер "Америкен хибру", и позвонила в редакцию этого еврейского еженедельника. Неделей раньше, на одной вечеринке, она поразила нескольких друзей, кое-что им рассказав. Княгиня и понятия не имела, что ей делать со сведениями, которыми она располагала. Решение обратиться в прессу далеко не сразу приходило на ум человеку, выросшему при самодержавной диктатуре, составлявшей в царской России образ правления.

Большую часть жизни княгиня провела в обществе, которое в лучшем случае терпело, а в худшем поощряло активный антисемитизм. Глава политической полиции, организации, несшей наибольшую ответственность за страдания евреев в России, был одним из ее ближайших друзей, как и иные сотрудники охранки, с которыми она водила знакомство во Франции. Княгиня была желанной гостьей на небольших приемах в знаменитом парижском салоне Жюльетт Адам, где свела знакомство с Эдуардом Дрюмоном, видным французским антисемитом. Там же, в конце 90-х, она присутствовала при множестве горячих споров о Деле Дрейфуса, но почти не принимала в них участия. Интересно, думала она, много ли усердных гонителей евреев были желанными гостями в собственных ее салонах, которые она в раз-

109ные годы держала в Берлине, Париже и Петербурге. Неприязнь к евреям была в царской России самым обычным делом. Ограничение различных групп населения в правах составляло часть жизни; погромы происходили далеко от столицы. Сама княгиня не видела ни одного. О них упоминали шепотом, но никогда не разговаривали за обеденным столом. Евреи ее просто не интересовали.

Априори усвоенное ею безразличие к антисемитизму стало меняться в годы, проведенные в Европе и Америке, где она познакомилась кое с кем из евреев и с удивлением обнаружила, что к ним не относятся как к людям низшего сорта. Она даже - по совету близкого друга - поручила заботу о своем здоровье еврею-доктору, к которому питала теперь полное доверие. Но, вообще говоря, о евреях княгиня почти ничего не знала и вовсе не была уверена, что ей так уж хочется участвовать в их публичной защите. Тем не менее, избавиться от угрызений совести ей не удавалось. Она чувствовала, что, скрывая имеющиеся у нее сведения, словно бы становится соучастницей преступления, последствия которого могут оказаться очень опасными. И, разумеется, невольно признавалась себе она, так или иначе, а реклама ей не повредит.

Княгиня уже начала приобретать на Западе некоторую известность как автор, пишущий о России и Европе. В прошлом году она опубликовала книгу "Тайны поверженной монархии" и теперь обдумывала большое, увидевшее свет семь лет спустя сочинение "Последняя царица", в котором речь пойдет не только об императрице Александре Федоровне, но и обо всем периоде, ставшем последней главой в истории правления династии Романовых.

Она сознавала, что обладает никому не известными сведениями по теме, изрядно интересовавшей прессу. Обнародование этих сведений определенно вызовет большой шум и сделает ее имя известным широкой публике.

Забыв про кофе, княгиня встала, накинула халат и написала записку другу, с которым советовалась по этому делу. В записке говорилось, что она хочет встретиться с редактором "Америкен хибру". Встреча была назначена прямо на следующий день, 20 февраля 1921 года.

Екатерина Радзивилл имела княжеский титул и до того, как в 1872 году вышла замуж за князя Радзивилла. Ее безликий муж был известен больше как брат Антона Радзивилла, знаменитого друга Бисмарка и участника войны между Германией и Францией. Княгиня происходила из древнего дворянского рода, отец ее состоял при царе генерал-адъютантом. Склонная к авантюрам красавица, Екатерина была объектом множества пикантных слухов.

Выйдя замуж за человека пустого, она прославилась связями с разного рода представителями власти. Самым известным из них был, вне всякого сомнения, генерал Черевин, возглавлявший при Александре III тайную полицию. Генерал ввел княгиню в высшее общество Петербурга. Она попыталась найти для себя место в политической жизни, однако после смерти Черевина утратила большую часть своего влияния, к тому же на поверхность всплыли кое-какие скандальные истории, заставившие княгиню покинуть Россию. В лучшие свои годы она была хозяйкой популярного салона и принимала у себя многих государственных деятелей. Ей было известно немало тайн. Редкостная память и дневники, которые вела княгиня, в дальнейшем, когда она стала писательницей, сослужили ей хорошую службу.

День она провела, обдумывая встречу с редактором. У нее не было ни доказательств, ни документов, только память. Правильно ли она поступила, обратившись в еврейское издание? Ведь это заинтересованная сторона, которой могут и не поверить. Княгиня подумывала о том, чтобы отменить встречу, но назначенный час близился, а она ничего не предпринимала. Она вдруг вспомнила о Генриетте, которую некоторое время назад случайно повстречала в Нью-Йорке да так больше повидать и не удосужилась. Они были довольно близкими подругами в бытность свою в Париже, когда входили в окружение некоторых работавших во французской столице агентов охранки. В окружение это они попали по разным причинам. Екатерина была близка с Головинским, помощником знаменитого Петра Рачковского, руководителя агентуры охранки в Европе, а Генриетту Херблетт эти люди интересовали по соображениям скорее идейным.

Дочь француженки и англичанина, Генриетта Херблетт была женой ультраконсервативного американца. Они с мужем полностью сходились во мнениях, так что близкая дружба с русскими агентами была для них, людей крайних взглядов, лишь естественной. Одна, без спутников, Генриетта нередко появлялась либо в квартире Головинского, либо на приемах, которые Екатерина Радзивилл устраивала для узкого круга друзей в своем доме на Елисейских Полях.

Головинский всегда был на этих приемах желанным гостем, развлекавшим гостей Екатерины разного рода забавными историями. Все они знали, чем он занимается, и испытывали приятный трепет, когда Головинский, понизив голос и делая вид, будто доверяет им Бог весть какую тайну, рассказывал что-нибудь о шпионаже и международных интригах.

Дружба княгини с Матвеем Головинским завязалась как-то сама собой. Его мать владела обширными землями на Южном Урале, на берегу Уфы, и у Екатерины тоже имелось в тех местах поместье. Поэтому, когда в Париже Головинский явился к ней с визитом, она приняла его, как сына своей знакомой, вовсе еще не ведая о его службе в русской тайной полиции. Так началась их дружба.

Один день особенно врезался ей в память. Она, Генриетта и несколько близких друзей чаевничали в квартире Головинского. Хозяин с самым таинственным видом попросил своих гостей поклясться, что они свято сохранят тайну, которую он им сейчас откроет. Затем он торжественно отпер ящик письменного стола и извлек тетрадь - из тех, какими обычно пользуются школьники. Екатерине бросилась в глаза синяя клякса на первой странице, она еще подивилась - что такого уж важного может содержать эта заляпанная чернилами, потрепанная тетрадь. Желтоватые, она и теперь ясно помнила их, страницы тетради были плотно исписаны. Больше всего удивило ее то, что исписаны они явно разными почерками. Почему русский агент показывает им французскую рукопись, тоже оставалось непонятным.

Этот странный, второпях написанный текст и загадочное поведение хозяина возбудили в его гостях изрядное любопытство. Головинский, приняв театральную позу и хитро улыбаясь, похвастался, что эта рукопись, сфабрикованная им и его коллегами по распоряжению Рачковского, позволит обличить евреев в составлении международного заговора, что она еще перевернет мир. Название для нее уже придумано: "Протоколы сионских мудрецов". Это лишь первый, провозгласил он, шаг в борьбе против заговора, шаг, цель которого - полное изгнание евреев из России.

Теперь княгиня только хмыкнула, вспомнив, как она и прочие гости потешались над всей этой историей, даром что Головинский был более чем серьезен и, похоже, очень гордился своим достижением.

В то время ей и в голову не пришло, что состряпанная Головинским подделка связана с другим документом, который когда-то доверил ей генерал Черевин и который вместе со всем ее имуществом остался в России. Позже княгиня узнала, что Сергей Нилус вставил рукопись Головинского в свою знаменитую книгу, опубликованную в Царском Селе местным отделением Красного Креста.

Она и думать забыла о том событии, пока несколько лет спустя не узнала, что примерно такой документ появился в России и используется для антиеврейской пропаганды. Ничего удивительного для княгини в этом не было - охранка часто использовала фальшивки для достижения своих нечестивых целей.

В ее кругу никто подобного рода подделок всерьез не воспринимал, на них смотрели просто как на средство, позволяющее настраивать мужиков и казаков против евреев. А Головинский-то похвалялся весь мир перевернуть, подумала она. Но это было еще до революции. Теперь же, в Америке, не так уж и много лет спустя, она вдруг увидела эту книгу переведенной на английский и выставленной на видном месте в витрине книжного магазина, и не одного. Она услышала, как об этой книге говорят на разных приемах, обнаружила, что ее обсуждают в прессе.

К совершенному своему изумлению, княгиня поняла, что книгу считают подлинной, что многие и впрямь рассуждают о еврейском заговоре, причем цитируют эти самые "Протоколы". В России, думала она, книгу эту почти не заметили, о ней, насколько Екатерина помнила, почти сразу забыли. И она поняла вдруг, что является, быть может, единственным человеком, способным засвидетельствовать поддельность "Протоколов". Она да еще, быть может, Генриетта Херблетт - если ее удастся отыскать. Впрочем, это не ее дело, пусть Генриетту ищут евреи, если пожелают.

Готовясь к встрече, княгиня решила прочитать "Протоколы" и взяла книгу у одного из знакомых. Углубившись в чтение, она обнаружила, что не может сосредоточиться. Что-то такое вертелось в сознании, уклончивый образ, маячивший на границе памяти и ускользавший, едва она пыталась поймать его за хвост.

Было уже за полночь, когда она вдруг резко села в постели, пораженная внезапной мыслью. Только бы не заснуть, подумала княгиня, иначе утром все это покажется сном. Выбравшись из постели, она уселась за стол - записать то, что позволит сделать ее рассказ убедительным для редактора "Америкен хибру". Теперь княгиня понимала, что речь должна идти не об одном, а о двух поддельных документах и что она, возможно, единственный на свете человек, который когда-либо держал в руках оба. Она чувствовала себя обязанной рассказать правду.

В таком настроении княгиня и отправилась утром на встречу с Исааком Ландманом, редактором "Америкен хибру". Редактор и его заместитель выслушали гостью вежливо, но с изрядным скептицизмом. Рассказывая свою историю, она по глазам слушателей видела, что ей не верят. Ничего из этого не выйдет, вскоре решила Екатерина. Она, живой свидетель, сообщает им уникальные, представляющие для евреев огромную ценность сведения, а ей не хотят поверить.

Разумеется, сказали они, им было бы крайне желательно обличить эту книгу как подделку, да они и убеждены, что это - антиеврейская фальшивка. Они сами подозревали, что книга сочинена в охранке. И все же княгиня наверняка ошибается. Насколько им известно, нет никаких серьезных доказательств того, что оригинальная рукопись была изготовлена во Франции, а о другом документе и упоминаний-то никаких не существует. Они перечислили несколько различных появившихся в прессе версий происхождения документа и отметили, что каждая из них противоречит всем прочим.

Однако, указали они, им известно, что в свет вот-вот выйдут две важных книги о "Протоколах". В Америке Герман Бернштейн, известный писатель и дипломат, издает "Историю лжи", в которой будет доказано, что русские агенты воспользовались для создания своей подделки сочинениями немецкого писателя Германа Гедше, выдававшего себя за англичанина. А в Англии известный еврейский ученый Люсьен Вольф в скором времени опубликует "Миф о еврейской угрозе". Возможно ли, чтобы столь серьезные авторы, проведшие такие обширные исследования, не имели никакого представления о фактах, которые она излагает?

Да, действительно, существуют версии происхождения этого документа, утверждающие, что он изготовлен во Франции, однако напечатали его в этой стране только в 1920 году, да и тогда в переводе с русского. Зачем было кому-то сочинять документ на французском, если он не предназначался для издания на этом языке? Почему русские фальсификаторы не писали прямо на родном языке? Все это выглядит нелогично и неправдоподобно. Текст очень сложный, говорили они, и, на их взгляд, трудно вообразить, что русские агенты просто-напросто взяли да и написали его в заляпанной чернилами тетради, да к тому же еще и разными почерками. По тому, что она рассказала им о Головинском, трудно представить себе, чтобы он мог принять участие в сочинении столь сложной рукописи: в конце концов, он всего лишь агент, а не писатель.

Очень вежливо княгине объяснили, что, если евреев заподозрят в публикации ложной, ничем не подкрепленной информации, это будет лишь на руку антисемитам, которые и поныне смакуют названный документ. Да, рассказанная ею история интересна, однако им нужны доказательства. Слишком велик риск.

Княгине захотелось уйти и махнуть на все рукой. Свой долг она выполнила, совесть ее чиста. Про евреев, подумала она, вечно рассказывают, какие они умные, но, на ее взгляд, этим двум явно не хватает ума, чтобы понять, какая золотая возможность сама идет к ним в руки. Что ж, это ваша проблема, не моя, сказала она с ноткой гнева в голосе. Ей было жаль, что от нее ускользнул уникальный шанс сыграть видную роль в истории, но еще пуще сердило ее то, что ей не поверили на слово.

Возможно, что-то в выражении ее лица заставило их призадуматься. Перед ними была не глупенькая дамочка с чересчур развитым воображением. Княгиня сидела в кресле очень прямо, сцепив ладони. Волосы ее, по моде тех дней, были зачесаны кверху. Элегантный простой костюм; единственное украшение - низка жемчуга на шее. Она была так уверена в себе, Держалась с таким достоинством, говорила так убежденно и, самое главное, с таким знанием дела описывала тонкости политики и интриг предреволюционной России, что мало-помалу завоевала их доверие. Они, наконец, поняли, что получают взрывную информацию, причем из первых рук, и их охватило волнение.

Найти какие-либо подтверждения первой части ее рассказа-о документе, который никем до сих пор не упоминался, - было невозможно, следовательно, их стратегия должна состоять в том, чтобы сосредоточиться на всем, имеющем отношение к чаепитию у Головинского.

Они отыщут Генриетту Херблетт и, если та подтвердит сказанное княгиней, опубликуют рассказ Екатерины Радзивилл полностью.

Четыре дня спустя, 25 февраля 1921 года, в "Америкен хибру" появилось большое интервью с княгиней Екатериной Радзивилл. В нем княгиня впервые сообщила, что начало "Протоколам сионских мудрецов" было положено в России еще в 1884 году, задолго до их публикации Нилусом. Они были созданы после покушения на царя Александра II с целью исключительно политической, а затем снова извлечены, причем с тою же целью, на свет в канун первой русской революции 1905 года.

Выпрямившись в кресле, красивая, изящная женщина прямо и честно рассказывала поразительную историю, опуская все второстепенное и сосредотачиваясь на главном:

"После убийства Александра II сын и наследник его - Александр III был крайне огорчен тем, что покушение на отца всецело было подготовлено и осуществлено русскими, принадлежащими к привилегированным классам...

Вожди консервативной партии всячески старались убедить Александра III в том, что убийство его отца не было делом рук русских людей, а вызвано еврейскими интригами, широким заговором, направленными на уничтожение всех монархов на земле.

Задачу убедить государя путем обмана и подлога взял на себя генерал Оржеевский, стоявший тогда во главе Третьего отделения Министерства внутренних дел (официальное название охранки).

Много лет спустя этот подлог послужил основой "Протоколов мудрецов Сиона", сочиненных для ограниченного и слабохарактерного Николая II.

Для осуществления своего смело задуманного плана Оржеевский послал агентов в Париж, поручив им изготовление подложных документов. Агенты эти выполнили работу тщательно и ловко. Они перерыли старые книги, использовали выдержки из сочинений еврейских философов и искали в летописях французской революции темы для зажигательных речей.

Целью их было - доказать, что еврейский народ представляет собою лишь шайку убийц, стремящихся к уничтожению в России общественного порядка, возглавляемого Александром III.

Не имея прямого доступа к царю, генерал Оржеевский пытался добраться до него через начальника охранки генерала Черевина, задачей которого являлось обеспечение безопасности государя.

Черевин отказался участвовать в интриге, и это, по всей вероятности, послужило причиной отставки Оржеевского.

Парижский доклад, т.е. рукопись подложного документа, остался в архиве Третьего отделения

Мне известно, что генерал Черевин сохранил копию этой рукописи и включил ее в свои мемуары. Он завещал оригинал рукописи Николаю II и дал мне копию, ибо я была одним из ближайших его друзей

После японской войны и в начале первой русской революции агенты русской тайной полиции, руководимые великим князем Сергеем Александровичем, снова задались целью смягчить опасения Николая II. Требовалось найти доказательство того, что русские довольны режимом.

Кто-то вспомнил о документе Оржеевского, хранившемся в архиве Третьего отделения. Документ этот разыскали и изучили. Его признали годным для использования. В Париж послали агентов, поручив дополнить и переработать рукопись с целью придать ей более современный характер.

В число лиц, на которых возложено было поручение, входили знаменитый глава русской тайной полиции в Париже Рачковский и любимец будущего премьер-министра Штюрмера Манасевич-Мануйлов; последний был, между прочим, одним из тех, кто впоследствии пользовался Распутиным для своих личных целей. И, наконец, Матвей Головинский..."

И далее княгиня рассказала о своей встрече с Головинским в Париже.

Только прошлой ночью, призналась она, ей пришла в голову мысль о связи между документом Оржеевского и рукописью Головинского, и сразу все стало на свое место.

Издатели были зачарованы ее рассказом, однако они также считали необходимым отыскать Генриетту Херблетт, сознавая, что, в отличие от них, читатели не смогут испытать на себе внушающее полное доверие обаяние княгини.

Когда Генриетту Херблетт отыскали, она поначалу отказалась обсуждать эту тему. Завзятая антисемитка, она и думать не желала о том, чтобы прийти в редакцию "Америкен хибру". В конце концов, она сдалась, с неохотой согласившись принять сотрудников редакции у себя дома. Ей не по душе многое, сказала она интервьюерам, и евреи прежде всего. Ее дом украшали фотографии и живописные портреты многих знаменитостей, была среди них и большая фотография графа Спиридовича, твердокаменного русского антисемита, недавно перебравшегося в Америку.

При таких открыто высказываемых взглядах неудивительно, что миссис Херблетт оказалась не слишком общительной. Она сказала, однако, что, если у нее действительно есть возможность пролить свет на происхождение низкой фальшивки, она не станет скрывать правду.

"Да, - подтвердила Генриетта после того, как ей изложили факты, о которых поведала княгиня Радзивилл, - я прекрасно помню тот случай. Мне уже довольно давно известно, что "Протоколы" и рукопись Головинского - это одно и то же, поэтому я могу подтвердить каждую деталь рассказа княгини".

Исходного документа Оржеевского она никогда не видела, но подозревала, что Головинский расширил его и использовал, как и рассказывает княгиня Радзивилл, для создания новой фальшивки. Заявив об этом, она решила, что сообщила достаточно, чтобы выполнить долг честного человека, и попросила гостей как можно скорее покинуть ее дом. Однако общего подтверждения им было недостаточно, и они продолжали задавать вопросы, желая узнать только ей известные подробности. Поначалу миссис Херблетт отказывалась что-либо говорить, но затем вопросы гостей пробудили в ней воспоминания о давно забытых событиях. Ощутив наплыв этих воспоминаний, она вдруг улыбнулась и принялась рассказывать о бывшем агенте русской разведки, который появлялся в аристократических домах и с гордостью вещал о своей роли в хитроумной интриге, задуманной для обмана императора и уничтожения евреев.

"Головинский очень гордился своей "работой", - вспоминала она, - и никогда не упускал случая похвастаться ею. Бывало, он приходил в дом госпожи Радзивилл на Елисейских Полях из Национальной библиотеки, где составлялась эта рукопись, и приносил с собой кое-какие бумаги. Я помню, как Головинский показывал нам законченный документ. Написан он был по-французски, разными почерками, на желтоватой бумаге, обвязанной белой тесемкой. А на первой странице виднелась большая чернильная клякса.

Я, как вы знаете, антисемитка, - объявила она под конец. - Когда пошли разговоры о "Протоколах сионских мудрецов", я раздобыла экземпляр. До той поры я никак не связывала эту книгу с моими парижскими друзьями. Но стоило мне открыть ее, как я сказала себе: "Ха-ха! А вот и мой старый друг Головинский!" В том, что "Протоколы" и документ Головинского суть одно и то же, у меня нет никаких сомнений.

Мы, Екатерина Радзивилл и я, - прибавила она, - знаем, что так называемые "Протоколы сионских мудрецов" есть не что иное, как грубая подделка. Ее состряпали с одной-единственной целью - возбудить вражду к евреям. Мы никогда не сомневались, что этот "выдающийся документ" сочинен агентами русской охранки в сотрудничестве с подстрекателями погромов. В этом ни для меня, ни для княгини Радзивилл ничего поразительного и даже удивительного нет - методы охранки нам были известны".

Она уже высказалась с полной определенностью - евреев она не любит. На ее взгляд, евреи и так достаточно дурны, поэтому в подделках подобного сорта нет никакой необходимости. Они лишь дискредитируют тех, кто, подобно ей, считает евреев негативным элементом общества.

15 марта 1921 года, через три недели после публикации интервью с княгиней Радзивилл, "Америкен хибру" напечатал интервью с Генриеттой Херблетт.