Ян Томаш Гросс Соседи История уничтожения еврейского местечка

НАЧАЛО СОВЕТСКО-НЕМЕЦКОЙ ВОЙНЫ И ПОГРОМ В РАДЗИЛОВЕ

Сейчас трудно установить, что происходило в Едвабне в те две недели, что прошли от начала немецко-русской войны до истребления евреев 10 июля. Основным источником информации об этом периоде остаются сообщение Васерштайна и несколько других случайных упоминаний. В эти дни несколько евреев были убиты преследователями, но главным образом евреям угрожало избиение, ограбление и разнообразные унижения: например, схваченных на улице мужчин заставляли чистить уборные голыми руками[43].

На процессе Юзефа Собуты была сделана попытка выяснить обстоятельства убийства в этот период Чеслава Купецкого, коммуниста, работавшего в советской милиции, очевидно именно поэтому сразу выданного немцам. И хотя невозможно установить, кто донес на Купецкого, из показаний свидетелей явствует, что местное население уже с первых дней оккупации помогало немцам идентифицировать жертвы и измываться над ними. Как, впрочем, и в соседних городках, так как здешние евреи не были хасидами и немцы не могли выделить их среди горожан.

22 июня 1941 года Кароль Бардонь[44] видел на рыночной площади в Едвабне группу окровавленных людей с поднятыми вверх руками. "Первый - Купецкий, бывший милиционер, доброволец советской милиции, житель города Едвабне, другой - Вишневский, бывший председатель сельсовета, третий - Вишневский, секретарь сельсовета, это братья, жившие в деревне Бартки, гмина Едвабне, 10 километров от Едвабне [таким образом, из довольно неожиданного источника - от бывшего шуцмана, Бардоня, приговоренного по делу Рамотовского к смертной казни, - мы узнаем о дальнейшей судьбе братьев Вишневских, которых встречали в сообщении капрала Боравского, солдата армии Андерса, в роли предателей, виновных в раскрытии штаба подпольной организации в Кобельно], дальше 3 человека иудейского вероисповедания, один из них - владелец пекарни в Едвабне, на углу рынка и улицы Пшистшельской [возможно, тот, кто приветствовал вступающие в город Советы?]. Следующих двоих я не узнал. Эти шестеро окровавленных людей были окружены немцами. Перед немцами стояли несколько людей в штатском с палками, толстыми, как тележный валек, и им немец кричал, чтобы не убивали сразу. Бейте потихоньку, пусть мучаются. Этих в штатском, которые били, я не узнал, потому что их обступила большая группа немцев"[45]. Примерно то же показывает свидетель Мечислав Гервад: "Когда эти территории заняли немцы, Купецкий Чеслав был побит горожанами и сдан в жандармерию, которая расстреляла его вместе с другими несколькими евреями. Кто избил и выдал Купецкого Чеслава жандармерии, я сказать не могу, потому что там не был, а от людей не удалось узнать других подробностей, только те, что я уже сказал"[46]. А Юлиан Соколовский, который тогда был маленьким мальчиком, вспоминает: "Я видел, как гражданин Купецкий стоял у стены, подняв руки вверх, а немцы били его резиновыми дубинками. С немцами были поляки, гр. Калиновский, который потом был застрелен Управлением безопасности в банде, он тоже бил гр. Купецкого"[47]. Сравните также обоснование приговора после кассационного слушания в Верховном суде дела Рамотовского[48].

Но для едвабненских евреев атмосферу нарастающего ужаса в течение этих дней создавали слухи, которые приходили из окрестных городков, где от рук немцев и в жестоких погромах погибли сотни людей. Еврей из Радзилова, Менахем Финкельштайн, свидетельствует, что 7 июля 1941 года в его родном городе убиты 1500 человек. 5 июля в Вонсоше Грайевском убито, по его словам, 1200 человек. Описывая едвабненское массовое убийство, он сообщает, что там погибло 3300 жертв во время трехдневного погрома. Исполнителями этих убийств, с разрешения немцев, были - как пишет Финкельштайн - "городские хулиганы". И хотя цифры, приведенные им, следует, очевидно, уменьшить вдвое (в тексте своего другого, подробного и потрясающего сообщения, которое я цитирую ниже, Финкельштайн сам называет цифру 800, а не 1500, определяя еврейское население Радзилова, и, видимо, его данные о Едвабне тоже завышены) - но масштаб драматических событий они передают верно. Я хочу этим сказать, что среди евреев были сотни, возможно, тысячи жертв, а не несколько человек или один-два десятка убитых (воеводская Еврейская историческая комиссия в Белостоке, 14. VI-1946 года. Сообщение Менахема Финкельштайна: Убийство евреев в Грайевском и Ломжинском повятах в июле 1941 г.[49]). Финкельштайн сделал несколько сообщений о том, что ему пришлось пережить, и о том, что ему было известно о событиях в окрестностях. Другое сообщение, которое я буду подробно цитировать, носит название "Уничтожение еврейской гмины в Радзилове".

"Оглушающая канонада разбудила 22 июня 1941 года жителей городка Радзилова, Грайевского округа. Огромные клубы пыли и дыма на горизонте, со стороны немецкой границы, которая находилась на расстоянии 20 км от города, свидетельствовали о великих событиях. Молниеносно разошлась весть о начале войны между Советским Союзом и гитлеровской Германией. 800 евреев - жителей города сразу поняли серьезность ситуации, близость кровожадного врага наполняла всех страхом. […]

23-го нескольким евреям удалось убежать из города в Белосток. Остальные еврейские жители города покинули его, убегая в поля и в деревни, чтобы избежать этой первой встречи с кровожадным врагом, преступные намерения которого в отношении евреев были очень хорошо известны. Крестьяне очень плохо относились к евреям. Они не позволили евреям даже войти в свои дворы. В тот же день, когда вошли немцы, крестьяне прогнали евреев, проклиная их и угрожая им. Евреи, оказавшись в безвыходной ситуации, должны были вернуться в свои дома. Соседи-поляки, издеваясь, наблюдали за перепуганными евреями и, показывая на шею, говорили: "Теперь будут резать евреев". Польское население сразу побраталось с немцами. Они соорудили в честь немецкой армии триумфальную арку, украшенную свастикой, портретом Гитлера и лозунгом "Да здравствует немецкая армия, освободившая нас из-под проклятого ярма жидокоммуны!". Первым вопросом этих людей было: можно ли убивать евреев? Разумеется, немцы ответили согласием. И сразу за этим они начали преследовать евреев. Начали придумывать разное про евреев и насылать на них немцев. Эти немцы зверски избивали евреев и грабили их имущество, потом награбленное делили среди поляков. Тогда бросили лозунг: "Не продавать никому из евреев никакой еды". Таким образом, положение евреев еще ухудшилось. Немцы, чтобы окончательно подавить евреев, отобрали у них коров и отдали полякам. Тогда же стало известно, что польские бандиты убили еврейскую девушку, отпилив ей голову, а тело ногами спихнули в трясину. […]

24-го немцы издали приказ, чтобы все мужчины собрались около синагоги. Сразу стало понятно, с какой целью. Евреи начали убегать из города, но поляки следили за всеми дорогами и силой возвращали убегавших. Только немногим удалось убежать, в том числе мне и моему отцу. В то же время в городе немецкие солдаты давали уроки "деликатности" по отношению к евреям. "Уроки" проходили в присутствии множества собранных там поляков.

Солдаты приказали собравшимся евреям вынести из синагоги и школы святые книги и Торы и сжечь их. Евреи не послушались этого приказа, тогда немцы приказали развернуть Торы, облить бензином и подожгли их. Вокруг этого огромного пылающего костра они заставили евреев петь и танцевать. Около танцующих собралась разъяренная толпа, не жалевшая танцующим тумаков. Когда святые книги догорели, евреев запрягли в телеги, сами сели на телеги и начали погонять, немилосердно избивая евреев. Евреи вынуждены были их тащить по всем улицам. Крики боли ежеминутно раздавались в воздухе. И в то же время разносились довольные вопли сидевших на телегах польских и немецких садистов. Поляки и немцы долго измывались над евреями, пока те не оказались загнаны на берег болотистой речки рядом с городком. Там евреев заставили раздеться донага и войти по шею в болото. Старики и больные, которые не могли выполнить этих зверских приказов, были избиты и брошены в более глубокое болото.

[…] С этого дня началась страшная вереница мук и страданий евреев. Главными мучителями были поляки, которые зверски избивали мужчин, женщин или детей, невзирая на возраст. Они также насылали немцев при любой возможности, всячески клеветали. Так, например, 26 июня 1941 г., в пятницу вечером, они прислали группу немецких солдат к нам в дом. Как дикие звери, разбежались изверги по квартире, ища и переворачивая все, что только могли найти. Что имело хоть какую-то ценность, они забирали, грузя все на фуры, ожидавшие перед домом. Их распирала радость. Домашнюю утварь они бросали на землю, давя сапогами, продукты разбрасывали и поливали керосином.

Вместе с немцами были также и поляки, которыми верховодил Дзеконьский Хенрик, который и позже отличался варварством. Он с еще большей дикостью все уничтожал: крушил люстры, шкафы и столы. Когда они все разгромили, то стали бить моего отца. Убежать было нельзя, поскольку дом был окружен солдатами. […]

Мучительней, чем раны и переживания этого вечера, было сознание того, что наше положение намного тяжелее из-за того, что польское население заняло враждебную позицию по отношению к евреям. Они становились все более активными и смелыми в преследованиях.

На следующий день утром к нам пришел сионистский проповедник и деятель Вольф Шлепен [?] и другие почтенные горожане, и все напрасно старались нас утешить, никакого выхода из этой ситуации найти было нельзя. Политические новости были очень угнетающими… Несмотря на то что мы были убеждены в поражении немцев, мы видели, что война еще продлится долго. Кто сможет это пережить? Евреи были как беззащитная овечка среди стаи волков. Ощущалось, витало в воздухе, что польское население собирается устроить погром. Поэтому мы все решили, чтобы мама пошла ходатайствовать к городскому ксендзу Долеговскому Александру - который был нашим хорошим знакомым, - чтобы он как духовный лидер потребовал от своих верующих не принимать участия в преследованиях евреев. Но как же велико было наше разочарование, когда ксендз гневно ответил: "Нет никаких сомнений, все евреи от самого младшего до шестидесятилетнего коммунисты и нет никакого смысла их защищать". Мама пробовала его убедить, что его позиция неверна, что если кто-то заслужил кару, то, может быть, единицы, а в чем провинились маленькие дети и женщины? Она взывала к его совести, чтобы он смилостивился и удержал темную толпу, способную совершить страшные вещи, которые наверняка в будущем будут позором польского народа, поскольку политическая ситуация не всегда будет такая, как сегодня. Но его преступное сердце не смягчилось, и он напоследок заявил, что не может сказать в защиту евреев ни одного доброго слова, поскольку его верующие забросают его грязью. Такие же ответы были получены от всех почитаемых в городе горожан-христиан, к которым пошли ходатайствовать по этому делу.

Последствия всех этих ответов не заставили долго ждать. На следующий день организовались боевые группы из молодых поляков: братья Космачевские, Юзеф, Антон и Леон, Мордашевич Феликс, Косак, Вешчевский [?] Людвик и другие, причинявшие неслыханную нравственную и физическую боль несчастным перепуганным евреям. С утра до вечера они отводили старых евреев, нагруженных святыми книгами, к ближайшей речке. Идти надо было сквозь толпу христиан - женщин, мужчин и детей. Там евреев заставляли выбрасывать святые книги в воду. Евреев заставляли ложиться, вставать, прятать голову, плыть и проделывать другие безумные упражнения. Зрители громко смеялись и хлопали в ладоши. Убийцы стояли над своими жертвами и за невыполнение приказов бесчеловечно избивали. Они отводили также женщин и девушек к реке и макали их в воду. На обратном пути эти банды, вооруженные палками и ломами, окружали замученных еле живых евреев и били их. А когда один из истязаемых запротестовал, не желая выполнять их приказы, осыпал их бранью и угрожал, что в ближайшем будущем с ними поквитается, его так избили, что он потерял сознание. С наступлением темноты эти банды рыскали по еврейским домам, выламывая закрытые на засовы окна и двери. Попав в квартиры, они вытаскивали ненавистных евреев и били, пока те не падали без сознания в лужах крови. Они не щадили женщин с детьми на руках, били до крови и матерей, и детей. Бросались, как звери, на всех и на всё. С наступлением темноты раздавались дикие крики убийц и пронзительные стоны истязаемых. Иногда выводили евреев на рыночную площадь и били их там. Слушать крики было невыносимо. Около истязаемых стояли толпы поляков - мужчин, женщин и детей, - которые смеялись над несчастными жертвами, падавшими под ударами бандитов. После этой вакханалии множество евреев оказались ранены или смертельно больны. Число их увеличивалось со дня на день. Единственный польский врач Мазурек Ян, находившийся в городке, не захотел оказывать избитым никакой врачебной помощи.

Положение ухудшалось со дня на день. Еврейское население стало игрушкой в руках поляков. Немецких властей не было, поскольку армия прошла и не оставила никому власти.

Единственно, кто имел влияние и в какой-то мере поддерживал порядок, это ксендз, но он был посредником только в делах христиан.

До евреев не только никому не было дела, но началась пропаганда, идущая из высших польских сфер и действующая на толпу, что настало время, чтобы наконец рассчитаться с теми, кто распял Иисуса Христа, кто добавляет кровь в мацу и кто причина всего зла на свете - с евреями. Хватит уже цацкаться с евреями, пора освободить Польшу от этих притеснителей, этой отравы, разлитой в воздухе. Зерно ненависти упало на хорошо удобренную почву, подготовленную духовенством в течение многих лет.

Дикая кровожадная толпа приняла это как святой призыв миссии, к которой предназначила их история, - уничтожить евреев. А желание захватить еврейские барыши и еврейское богатство еще больше, разожгло их аппетит.

Все решали поляки, ни одного немца не присутствовало, В воскресенье 6 июля в 12 часов дня в Радзилов пришло много поляков из Вонсоша (соседний городок). Стало известно, что те, кто пришел, перебили страшным способом, трубами [?] и ножами, всех евреев в своем городе, не щадя даже малых детей. Началась страшная паника. Было ясно, что это трагический сигнал уничтожения. Тогда все евреи, от малых детей до глубоких стариков, сразу покинули город, направляясь в соседние леса и поля. Никто из христиан не хотел в то время пустить еврея к себе в дом и оказать ему хоть какую-нибудь помощь. Так и наша семья убежала в поле, а когда стемнело, мы спрятались в хлебах. Поздней ночью мы слышали неподалеку сдавленные крики - призывы помочь. Мы еще глубже спрятались в хлебах, понимая, что рядом решается какая-то еврейская судьба. Крики становились все тише, пока совсем не заглохли. Мы все тогда не сказали друг другу ни слова, хотя чувствовали, что нам многое надо сказать, но лучше молчать, поскольку никакого утешения нет. Мы были уверены, что евреев убили. Кто их убил? Польские убийцы, грязные руки людей из подполья, слепых людей, побуждаемых звериным инстинктом к крови и разбою, обученных и воспитанных на протяжении десятилетий черным духовенством, которое строило свое существование на национальной ненависти.

Или они были убиты опытными антисемитами, которые вскармливают массы ядом, а сейчас чувствуют себя свободными и поставили себе задачу истребить евреев? Почему? За какие преступления? Это было самым мучительным вопросом, который во много раз усиливал страдания, но, увы, пожаловаться было некому. И кому рассказать о нашей невиновности и невероятной несправедливости истории по отношению к нам? Наутро поляки пустили слух, что вонсошских убийц уже выгнали и что евреи могут спокойно возвращаться домой. Усталые, осунувшиеся, все возвращались по полю, думая, что это правда, а подойдя ближе, задрожали, увидев страшное зрелище.

Неподалеку от города лежали принесенные мертвые тела Резнеля [?] Мойжеша и его дочери, это их крики мы слышали, их убили неподалеку от нас. Их принесли на площадь, которая потом стала местом, где происходили казни всех евреев. Все поляки, от детей до стариков, мужчины, женщины бежали с радостными лицами, словно желая увидеть какое-то зловещее чудо, - поглазеть на убитых поляками, которые палками забили их насмерть. Когда девушку собирались положить в могилу, она открыла глаза и села, очевидно, она только потеряла от побоев сознание, но убийцы, не обращая на это внимания, закопали ее вместе с отцом.

Пошли с ходатайством в новую польскую администрацию, в которую входили: ксендз, доктор, бывший секретарь гмины Гжимковский Станислав и еще несколько влиятельных поляков, чтобы они отреагировали на то, что творят люди. Они ответили, что ничем не могут помочь, и послали к нескольким людям из подполья, чтобы договаривались с ними. Те же ответили: пусть евреи вознаградят их, и они даруют всем жизнь. Евреи, думая, что это, быть может, последняя надежда, начали приносить Вольфу Шлепену [?] разные ценные вещи: сервизы, гарнитуры [?], нрзбр. для швейных машин, нрзбр., серебро и золото, обещали отдать и последних коров, которые были спрятаны. Но это все было комедией, разыгранной убийцами. Судьба радзиловских евреев была уже предрешена. Как стало известно впоследствии, польское население знало на день раньше, что евреев уничтожат, и даже каким образом. Но никто из них…"

В этом месте половина листа с описанием массового убийства в Радзилове оторвана. В архивах сохранилась еще только последняя страница сообщения, написанная карандашом рукой Финкельштайна. Читаем ее: "Насколько страшно все это выглядело, свидетельствует заявление немцев, что поляки слишком многое себе позволили. Приход немцев спас жизнь 18 евреям, которым удалось спрятаться во время погрома. Среди них восьмилетний мальчик, который уже был засыпан землей в могиле, но ожил и выбрался из-под земли. […] Таким образом исчезла с лица земли еврейская община, существовавшая в Радзилове на протяжении 500 лет. Вместе с евреями было уничтожено все еврейское в городке: школа, синагога и кладбище"[50].

В сообщении, напечатанном на идише в памятной книге грайевских евреев, Финкельштайн приводит несколько иные подробности, в частности, он пишет, что радзиловских евреев сначала собрали на рынке городка, где их долго били и мучили, а в конце концов сожгли в овине некоего Митковского за городом[51]. Кроме сообщения Финкельштайна, не сохранилось ни одного свидетельства о гибели радзиловских евреев, вплоть до появления репортажа Анджея Качиньского 10 июля 2000 года. Недалеко от Радзилова, пишет Качиньский, "у шоссе в сторону Визны стоит небольшой памятник с надписью: "В августе 1941 года фашисты убили 800 человек еврейской национальности, из которых 500 были сожжены заживо в овине"".

Как и в Едвабне, трудно установить достоверность числа убитых; в этих краях погибло столько евреев, но сколько именно, когда и при каких обстоятельствах, неизвестно. Дата неверна. Уничтожение еврейской общины в Радзилове произошло 7 июля 1941 года. Можно предположить, что дата умышленно сдвинута на месяц, поскольку в августе 1941-го в Белостокском округе не отмечено участия поляков в убийстве евреев, как это было в нескольких населенных пунктах в последнюю неделю июня и в июле. Погромы происходили поочередно в городах, расположенных вдоль линии с северо-востока на юго-запад: в Шчучине, Вонсоше, Радзилове и Едвабне. Надпись не сообщает правды о совершивших преступление. "Я не видел, чтобы в тот день в Радзилов приехали откуда-то немцы. Жандарм стоял на балконе и приглядывался. Это сделали наши, - сказал мне очевидец событий 7 июля 1941-го, просивший не называть его фамилию. - Напротив, уже за день до этого, в воскресенье 6 июля в Радзилов приехало на подводах много народу из Вонсоша, где погром был накануне".

Сценарий был примерно тот же, что и в Едвабне. Утром всех евреев согнали на рыночную площадь. Им было приказано "полоть" мостовую. Их ругали, били и унижали. Одновременно начался грабеж еврейских квартир. Спустя несколько часов евреев построили в колонну, которую загнали в овин и сожгли заживо. В тот день было убито около шестидесяти многочисленных семей. Если принять, что, включая дедов, родителей и детей, в такой семье могло насчитываться семь-восемь человек, то приведенная на памятнике цифра около пятисот сожженных может быть близка к истине, сказал мой информатор.

В Едвабне в то время скрывалось много окрестных евреев. Среди них живущий до настоящего времени в Израиле Авигдор Кохав (который тогда еще звался Виктором Нелавицким), который бежал туда вместе с родителями из Визны и остановился в семействе Пецынович, у своего дяди. В Едвабне по сравнению с Визной все еще было спокойно. Руководители еврейской общины послали к епископу в Ломжу делегацию, которая повезла с собой великолепные серебряные подсвечники, с просьбой, чтобы он позаботился о них, ходатайствовал за них перед немцами и не допустил погрома в Едвабне. В Ломжу поехал и один из дядей Нелавицкого. И действительно: "Епископ какое-то время держал свое слово. Но евреи слишком доверяли его уверениям и не слушали постоянных предостережений хорошо относившихся к ним соседей-поляков. Мой дядя и его богатый брат, Элиаху, не верили мне, когда я рассказывал им, что произошло в Визне. Они говорили: "Даже если там такое случилось, то мы тут, в Едвабне, в безопасности, потому что епископ обещал нам защиту""[52]. Нелавицкий был тогда шестнадцатилетним юношей, поэтому с его мнением в ходе семейных советов никто особенно не считался. А кроме того, что он мог возразить на аргумент дяди, что в Варшаве при немецкой оккупации евреи живут уже почти два года.