Ян Томаш Гросс Соседи История уничтожения еврейского местечка

Адам Михник

ПО НАКАЗУ СОВЕСТИ

Книга Гросса вызвала шок, масштабы которого сравнимы разве что с откликами на книгу Ханны Арендт "Эйхман в Иерусалиме". Арендт писала о сотрудничестве некоторых еврейских кругов с нацистами:

"Еврейские советы старейшин информировались Эйхманом или его подчиненными о том, сколько евреев надобно для наполнения каждого эшелона, ими составлялись списки депортированных. Евреи регистрировались, заполняли бесчисленное множество анкет, отвечали на вопросы о своем имуществе, что облегчало его разграбление, затем собирались в назначенном месте и садились в поезда. Тех немногих, кто пытался скрыться или сбежать, отлавливала специальная еврейская полиция…"

Не утверждает ли тем самым автор, что евреи сами уничтожали евреев, - задавались вопросом еврейские критики после выхода книги Арендт.

Отклики в Польше на книгу "Соседи" были столь же эмоциональны.

Рядовой польский читатель не хотел верить, что нечто подобное могло случиться. Признаться, я тоже посчитал, что мой друг Ян Томаш Гросс стал жертвой мистификации. И все же преступление в Едвабне, которому предшествовал зверский погром евреев, имело место и должно тяжким грузом отложиться в массовом сознании поляков. И в моем личном тоже. Дебаты на тему преступления в Едвабне длятся среди поляков уже несколько месяцев. Им сопутствует серьезность, вдумчивость, боль и ужас, как будто всему обществу приказано вдруг нести бремя страшного преступления, совершенного 60 лет назад. Как будто всем полякам приказано коллективно признать вину и просить прощения.

Действительно ли в годы войны поляки вместе с немцами убивали евреев? Больший абсурд трудно себе представить. Нет ни одной польской семьи, которую бы не покалечили гитлеровский нацизм и советский коммунизм. Эти две тоталитарные диктатуры поглотили три миллиона поляков и еще три миллиона польских граждан, причисленных гитлеровцами к евреям. Польша первой сказала категорическое "нет" гитлеровским требованиям и первой предприняла вооруженное сопротивление гитлеровской агрессии. Ни одно воинское подразделение под польским флагом не сражалось на стороне Третьего рейха. Подвергнутые нападению двух тоталитарных диктатур в результате пакта Риббентропа - Молотова, поляки сражались до последнего дня в армиях антигитлеровской коалиции. В Польше существовало широкое движение сопротивления, активно действовало вооруженное подполье.

После войны, когда в свободных странах пришло время раздумий над последствиями нацизма и Холокоста, в Польше сталинский террор на многие годы заблокировал дискуссию об антисемитизме. А его традиции имели там глубокие корни. В Польше XIX века, как и во всех странах нашего региона, населенного евреями, антисемитизм был идеологическим связующим звеном политического лагеря - национальной демократии. В межвоенный период антисемитизм был уже прочным фактором радикальной идеологии правых националистических сил. Мощные антисемитские акценты можно было услышать в высказываниях иерархов католической церкви. Втиснутая между гитлеровской Германией и сталинской Россией Польша не сумела установить порядочных отношений с нацменьшинствами, в том числе с еврейской общиной.

Однако в годы гитлеровской оккупации польские правые националистические силы, в отличие от большинства стран Европы, не пошли по пути коллаборационизма с нацистами. Польские антисемиты сражались против Гитлера, а некоторые из них даже участвовали в акциях спасения евреев, хотя за это им грозила смерть. Так возник специфический польский парадокс - на оккупированной польской земле можно было одновременно быть антисемитом, героем антигитлеровского сопротивления и участником операций по спасению евреев.

Несколько лет назад известный польский интеллектуал Ян Блоньский опубликовал в еженедельнике "Тыгодник повшехны" эссе именно об этом парадоксе. Он напомнил о громком воззвании католического фронта возрождения Польши, написанном католической писательницей Зофией Коссак-Шчуцкой. В этом воззвании, прозвучавшем в августе 42-го, можно прочитать: "В варшавском гетто, отделенном стеной от мира, несколько сот тысяч смертников ждут смерти. У них нет надежды на спасение. К ним никто не придет на помощь. Количество убитых евреев перевалило за миллион, и эта цифра увеличивается с каждым днем. Гибнут все. Богатые и бедные, старцы, женщины, мужчины, молодежь, грудные дети, с именем Иисуса и Девы Марии на устах умирают католики и старообрядцы. Они виноваты лишь в том, что родились евреями, приговоренными Гитлером к уничтожению.

Мир глядит на эти преступления, самые страшные изо всех, что видела история, и молчит…

Дальше нельзя терпеть. Тот, кто молчит перед фактом убийства, тот сам становится пособником убийцы. Кто не осуждает - тот разрешает. Поэтому поднимаем голос мы, поляки-католики. Наши чувства в отношении евреев не изменятся. Мы по-прежнему считаем их политическими, экономическими и идейными врагами Польши. Более того, мы отдаем себе отчет в том, что они ненавидят нас больше, чем немцев, что возлагают на нас вину за свое несчастье. Почему, на каком основании - это остается тайной еврейской души, неустанно подтверждаемой фактами. Осознание этих чувств не освобождает нас от обязанности осудить преступления…

В упорном молчании международного еврейского сообщества, в увертках немецкой пропаганды, стремящейся сбросить вину за резню евреев на литовцев и поляков, мы чувствуем враждебную для нас акцию…"

Это воззвание иллюстрирует парадокс польского отношения к погибавшим евреям. Уже после войны Коссак-Шчуцка описывала этот парадокс в письме к своей знакомой: "Однажды на мосту им. Кербендзя немец заметил поляка, угощавшего голодного еврейского ребенка. Подскочил и приказал поляку бросить ребенка немедленно в воду, иначе сам застрелит и жиденка, и дававшего милостыню.

- Ничем ему не поможешь, - кричал немец, - я так или иначе его убью. У него нет права быть здесь. А ты можешь или уйти, если его утопишь, или я тебя застрелю. Считаю до трех. Внимание, раз… два…

Поляк не выдержал, в отчаянии бросил ребенка с моста в реку. Немец похлопал поляка по плечу. Браво. Они разошлись, а через два дня поляк повесился".

Дальнейшей жизни поляков сопутствовала особая травма, которая давала о себе знать всегда, когда появлялись дискуссии на тему антисемитизма, польско-еврейских отношений, Холокоста. Ведь где-то в подсознании поляков засела память о том, что это они вселялись в квартиры евреев, сначала отправленных в гетто, а потом казненных гитлеровцами.

…Пишу эти строки осторожно, взвешиваю слова, повторяя за Монтескье: "Благодаря природе, я - человек, благодаря случаю, я - француз". Так и я: благодаря случаю - поляк с еврейскими корнями. Почти всю мою семью поглотил Холокост, мои близкие могли погибнуть в Едвабне. Некоторые из них были коммунистами или родственниками коммунистов, некоторые были ремесленниками, торговцами, может, и раввинами. Но все были евреями. Своей вины перед теми погибшими не чувствую - чувствую ответственность. Не за то, что их убили, - этого предотвратить я не мог. А за то, что после смерти их убили второй раз, - по-человечески не похоронили, не оплакали, не раскрыли правду об этом позорном преступлении, но разрешили десятилетиями обманывать. И это уже моя вина. Не хватило воображения, времени, из-за своего оппортунизма и духовного лентяйства не задал себе некоторых вопросов, не искал ответов. Почему? Ведь принадлежал к тем, кто активно включился в раскрытие правды о преступлении в Катыни, добивался познания истины о сталинских процессах, о жертвах коммунистическою репрессивного аппарата. Почему же не искал правды об уничтоженных в Едвабне евреях? Быть может, подсознательно боялся ее?

А ведь дикая толпа в Едвабне не была одинокой. Во всех странах, порабощенных после 1939 года Советским Союзом, летом и осенью 1941 года происходили жуткие преступления против евреев. Они погибали от рук соседей - литовских, латышских, эстонских, украинских, российских, белорусских. Думаю, пришло время узнать, наконец, всю правду об этих кошмарных событиях. Пишу эти слова и снова ощущаю специфическую шизофрению: я - поляк, а мой стыд за преступление в Едвабне - это польский стыд. При этом знаю, что, окажись сам тогда в Едвабне, был бы убит как еврей.

Так кто же, наконец, я, пишущий эти слова? Благодаря природе, я - человек, отвечающий перед другими людьми за то, что сделал и чего не сделал. Благодаря моему выбору, я - поляк и отвечаю перед всем миром за то зло, которое сотворили мои соотечественники. Делаю это осознанно, по наказу собственной совести.

Но одновременно пишу все это как еврей, ощущающий глубокое братство с теми, кого убивали тогда как евреев. Именно исходя из этого должен заявить: тот, кто пытается вырвать преступление в Едвабне из контекста эпохи и построить на нем некое обобщение; тот, кто утверждает, что так вели себя только поляки, и все поляки, - тот насаждает ложь такую же мерзкую, как и многолетнее вранье о преступлении в Едвабне.

Печатается с разрешения редакции "Общей газеты".