В сердцевине ада: Записки, найденные в пепле возле печей Освенцима

Приложение П. Полян Чернорабочие смерти

I. Жизнь и смерть в аду: "зондеркоммандо" в Аушвице-Биркенау

Были мы люди, а стали людье…

О.Мандельштам

Умри ты сегодня, а я завтра…

Гулаговская поговорка

Я тогда вообще не был человеком.

Если бы я им был, то не уцелел бы и секунды.

Мы только потому выстояли, что в нас не оставалось

ничего человеческого.

Высказывание члена "зондеркоммандо"

1

В Аушвице убивали всегда. Убивали жестоко, беспощадно, по-садистски. Но поначалу - в рутинные времена старого концлагеря - как-то нетехнологично. Забить плеткой, расстрелять во дворе тюремного бункера и даже вколоть в больнице фенол в сердце подходящей жертве эксперимента - все это как-то слишком индивидуально, как-то неуместно по-любительски и как-то чересчур нерационально.

Тогда еще не было селекций, каждый узник был зарегистрирован и именовался не иначе как Schutzhaftling - "заключенный под защитой" [226] . (Различались следующие разновидности: "Erziehungshaftling" ("заключенный в порядке перевоспитания") - это узник, помещаемый в концлагерь на фиксированное время, и "BVer", или "Befristete Vorbeugungshaftling", ("узник в порядке профилактики"; позднее: "Berufsverbrecher" - "нарушитель профессии"). Кроме того, юридически выделялись также "Polizeihaftlinge" ("полицейские заключенные") - узники, формально находившиеся во власти полиции, а не СС. Так, в Аушвице-1 такие узники содержались в печально известном бункере, или 11-м блоке, но формально находились под юрисдикцией Катовицкого гестапо, полицейский суд при котором выносил приговоры, исполнявшиеся тут же, в расстрельном дворе бункера. ) Он ли находился под защитой или защита - от него? Историческая ирония этого оксюморонного словосочетания не ускользала от внимания тех, кого это напрямую касалось: "Быть "подзащитным заключенным" в величайшем лагере уничтожения парадоксально, это ирония судьбы, сознательной судьбы. Убийцы, садисты защищают нас! Мы пребываем под защитой, что означает предание нас произволу таких людей, таких воспитателей, которые и сами прошли соответствующее обучение - окончили аспирантуру высшего садистского знания, и все ради того чтобы иметь возможность нас соответствующим образом "защищать"!" [227]

Несостоятельность и неуместный романтизм персонифицированной смерти стали очевидны перед лицом поставленной однажды лагерю задачи - посильно помочь в решении еврейского вопроса в Европе и перейти на принципиально новый вид убийства - массовый, безымянный и, в пересчете на один труп, недорогой.

Чуть ли не здесь же, в Аушвице, и догадались о самом оружии такого убийства - химическом: дешевый инсектицид Циклон А, уже применявшийся в сельском хозяйстве, для дезинфекции одежды и помещений и для борьбы со вшивостью, подходил для этого идеально.

После серии "успешных" экспериментов в бункере 11-го блока и в мертвецкой крематория I в сентябре 1941 года в качестве оптимального орудия убийства была признана разновидность газа Циклон А - газ Циклон Б.

Это была особая разновидность, перенацеленная на людей. Для удушения 1000 человек парами содержавшейся в Циклоне Б синильной кислоты было достаточно всего четырех килограммов вещества (то есть четырех килограммовых банок). Эффективное испарение начиналось при температуре около 12 градусов по Цельсию. Для этого помещения газовых камер - даже летом - немного протапливали, чтобы газ в них лучше расходился и быстрее вершил бы свою работу.

Одним из синонимов "зондеркоммандо", бывшим в ходу у самих узников Аушвица, было "газкоммандо". Именно под этим псевдонимом фигурировали члены "зондеркоммандо" и на Нюрнбергском процессе над главными военными преступниками [228] .

Чрезвычайно желательным было и спокойное состояние и поведение жертв. Так что к "технологии" относились и успокоительные мероприятия, или, как сказали бы сейчас, "операции прикрытия", - для чего привлекались и члены "зондеркоммандо" как "свои".

"Операцией прикрытия" было и бессовестное употребление символики Красного Креста. Именно красный крест красовался на так называемых санкарах - легковых санитарных машинах, на которых на каждую операцию приезжали и уезжали дежурный врач и эсэсовцы-палачи. Красные кресты были нашиты или намалеваны краской и на синих шапках у членов "зондеркоммандо" - их спецодеждой были не казенные полосатые робы, а обыкновенная цивильная одежда [229] , вызывавшая у жертв минимум подозрений.

Непосредственно палаческую работу выполняли эсэсовцы среднего звена. Когда они выезжали к газовням, их обязательно сопровождал врач [230] , наблюдавший за всем из машины: не дай бог что-нибудь случится с камарадами, рискующими своей жизнью во имя великой цели! [231] У последних, конечно же, были противогазы, которые они, бахвалясь своей "храбростью", не всегда надевали, а также специальные приспособления для открывания больших банок с гранулами. Вбрасывая гранулы в газовые камеры сквозь специальные отверстия-окошечки [232] сверху или сбоку, они посмеивались и переговаривались друг с другом о пустяках. После чего закрывали окошки цементными или деревянными ставнями-втулками. Но иногда, вопреки инструкции, они даже не закрывали их, а смотрели сквозь стекла противогазов с любопытством и торжеством на то, что там внизу происходит: как люди, карабкаясь друг по другу, кидались к этим окошкам, и первыми умирали те, кто оказывался внизу, может быть, и не от удушья еще (сама агония отнимала не менее 6-7 минут), а от того, что их раздавили, - то были в основном инвалиды и дети. Перед смертью люди цеплялись, вгрызались ногтями в исцарапанные уже и до них стены…

Налюбовавшись и закрыв ставни, они садились в свои машины с флажками и красными крестами, нарисованными на боках, и, продолжая болтать, уезжали.

Кстати, место циническому веселью и палаческому юмору находилось везде. Шутники-немцы говорили раздевшимся детишкам, чтобы они не забыли взять с собой мыло и чтобы обязательно связали сандальки или туфельки шнурками. "Готово!" - говорил врач, посматривая то на часы, то в глазок двери газовой камеры. "Камин" - вот ласковая кличка, данная эсэсовцами крематориям. "Himmelskommando" ("Небесная команда") - пошучивали эсэсовцы по адресу не то уничтоженных евреев, не то живых еще "зондерокоммандовцев". "Угощайтесь" или "Жрите", - говорили они, вбрасывая в душевые камеры газ. "Рыбам на корм", - шутили о пепле, загружаемом в грузовики для сбрасывания в Вислу или Солу.

Если жертв было немного (по разным свидетельствам, верхней границей этого "немного" было 100 или 500 чел. [233] , то Циклон Б на них не тратили, а убивали пистолетными выстрелами в затылок. Происходило это во дворе крематория, а иногда и в его внутренних помещениях. В таких случаях степень соучастия членов "зондеркоммандо" в процедуре убийства становилась на порядок нагляднее и очевиднее: нередко двоим из них приходилось держать жертву за руки и за уши, пока палач не спускал курок [234] . И хотя непосредственным убийцей оставался немец-эсэсовец, еврей-"зондеркоммандовец" в этом случае уже никак не мог не осознавать своей чудовищной роли в происходящем [235] .

Огненной ямы или крематория из жертв не избегал никто, и в конечном счете от 70-75-килограммового человека оставалось около килограмма темно-серого пепла; правда, берцовые кости почти никогда не прогорали до конца, и их приходилось потом дробить в специальных устройствах.

Иными словами, узким местом конвейера смертоубийства была не сама смерть, а заметание ее следов - как можно более скорое и полное сгорание трупов и уничтожение пепла.

Впрочем, и тут можно было не сомневаться в том, что применяемые технологии - самые совершенные, благо в области кремации и соответствующего печестроения Германия была мировым лидером.

2

Свою первую в Аушвице кремационную печь эрфуртская фирма "Topf und Sohne" установила в августе 1941 года. В середине августа она уже была введена в строй, получив со временем обозначение крематорий I.

Этот крематорий постоянно развивался и, начиная с 15 декабря 1941 года, имел уже четыре действующие муфельные печи, работавшие на коксе, а вскоре их стало шесть. Изначально пропускная способность этого мини-крематория, по словам Ф. Мюллера, была скромной - всего 54 трупа за час [236] .

Когда в Берлине или Ванзее было принято решение о превращении концлагеря Аушвиц в ультрасовременный комбинат по уничтожению евреев, стало ясно, что крематорию I такие задачи не по плечам, а точнее, не по печам. Уж больно скромной и неэффективной была самодельная газовая камера при нем. Но окончательно он был остановлен только в июле 1943 года, после чего его зажигали лишь изредка, по особым случаям.

Заказы на второй и третий крематории последовали в ноябре 1941 и осенью 1942 годов: соответственно, в марте - июне 1943 года крематории один за другим становились в строй (первым крематорий IV, за ним крематории II и V). Последним, в конце июня, был запущен крематорий III. Теперь именно им, крематориям фирмы "Топф и сыновья", предстояла большая работа и предназначалась центральная роль, но не в утилизации отходов и не в профилактике эпидемий, а в окончательном решении еврейского вопроса, в уничтожении раз и навсегда всей этой вражеской еврейской плоти.

Карл Прюфер и Фриц Зандер, ведущие инженеры фирмы, ощутив громадьё задач, соревновались друг с другом в поиске новых решений и технологий, могущих обеспечить прорыв в печном деле по утилизации трупной массы. В своих усилиях они далеко превзошли аппетиты даже своего кровожадного заказчика. Так, Прюфер разрабатывал идею круговых печей, а Зандер - своего рода огненного конвейера, способного работать практически безостановочно. В письме Зандера руководству своей фирмы от 14 сентября 1942 года прямо говорится, что речь идет об эффективной массовой кремации, в условиях войны не оставляющей места какому бы то ни было пиетету, чувствительности или сентиментальности по отношению к трупам [237] , зато в условиях конкуренции возникает острая необходимость оформления на его изобретение патента [238] .

Между тем первая пробная топка принесла "неутешительные" результаты: сгорание трупов (по три в каждой из пяти пущенных печей) протекало чрезвычайно медленно (целых 40 минут!), после чего технические эксперты фирмы-производителя рекомендовали поддерживать пламя непрерывно в течение нескольких дней. Уже в марте 1943 года в газовне крематория II был впервые умерщвлен целый еврейский эшелон - партия из Краковского гетто.

Крематории II и III были настоящими печными монстрами: они имели по 15 топок (5 печей, каждая на 3 муфеля), тогда как крематории IV и V - всего по 8. Их суточная пропускная способность составляла, согласно немецким расчетным данным, по 1440 и 768 трупов соответственно. В горячие дни работа на них была круглосуточной, двухсменной, и пропускная способность скорее всего реально перекрывалась.

И для природной эсэсовской наблюдательности, сноровки и рационализаторства тоже находилось достойное место: так, ущерб от того, что трупы кидались в печи немного сырыми (поскольку перед этим их волокли по цементному полу, периодически обдаваемому водой из шланга, - тогда трупы скользили, и их легче было подтаскивать к печам), с лихвой перекрывался тем, что мужские трупы клались посередке, детские сверху, а женские (в них, как правило, больше жира) - по бокам [239] .

А покуда крематории в Биркенау еще только строились, их подменяли два других временных цеха аушвицкой фабрики смерти, расположенные поблизости. Два крестьянских подворья (до этого и для этого их польских хозяев принудительно выселили) были переоборудованы в центры по умерщвлению людей с помощью газа - в так называемый бункер № 1, или "Красный домик", с двумя бараками-раздевалками, и бункер № 2, или "Белый домик", - с четырьмя. Поблизости располагались склады для одежды, а также так называемые Effektenkammer - хранилища для "отходов производства" - золотых коронок, драгоценностей, одежды, личных вещей и даже волос убитых людей [240] . Сами трупы первоначально закапывались в глубокие рвы, что позднее было признано не слишком удачной идеей - из-за опасности отравления грунтовых вод [241] трупными ядами [242] .

В конце сентября 1942 года массовые захоронения [243] были вскрыты, все трупы эксгумированы, а их останки сожжены на кострах в огромных ямах. Во время венгерской запарки вновь обратились к практике сжигания трупов на кострах, но тогда ямы были приготовлены просто гигантские - 50 м в длину, 8 м в ширину и 2 м в глубину, к тому же еще и специально оборудованные (например, желобками для стекания жира - чтобы лучше горело [244] . Вплоть до пуска в строй в Биркенау в 1943 году четырех новеньких, с иголочки, крематориев трупы из газовен подвозили к этим ямам-костровищам на тележках, передвигавшихся по импровизированным рельсам. В помещениях, прилегающих к газовням, были устроены сушилки для волос и даже золотая плавильня.

Поистине - образцовая фабрика смерти и ее цеха!

Гитлер с Гиммлером - как рачительные хозяева, а евреи - как дешевые чернорабочие и одновременно как недорогое сырье. Местное или импортное - неважно: на транспорте тут не экономили.

3

Все это, однако, требовало организации постоянных рабочих команд, обслуживавших эти чудовищные комплексы.

Уже августом 1941 года датируется и первое обозначение "Kommando Krematorium" в табеле рабочих команд концлагеря. Устно она называлась еще и "Коммандо-Фишл", по имени Голиафа Фишла, ее капо [245] . Эта команда была очень небольшой и состояла из 12, а позднее из 20 человек [246] - трех, а позднее шести поляков (в том числе капо Митек Морава) и девяти, а позднее 15 евреев. Контакт с другими узниками более не допускался: для надежности евреев-"зондеркоммандо" поселили в подвале 11-го блока, в камере 13 (польские же члены "зондеркоммандо" жили в обыкновенном 15-м блоке, то есть в контакте с остальными узниками).

Всех поляков расстреляли в самом конце в Маутхаузене, а вот двое из евреев каким-то чудом уцелели во всех чистках "зондеркоммандо" и дождались освобождения [247] . Настоящие "бессмертные"!

Один из этих двоих - Станислав Янковский. Его настоящее имя - Альтер Файнзильбер [248] . Воевал в Испании, выдавая себя за поляка-католика, а имя "Станислав Янковский" взял себе во Франции, чтобы скрыть свое еврейство, но хитрость не помогла. Он был арестован французской полицией и идентифицирован ею как еврей: это предопределило его маршрут - сначала в сборный еврейский лагерь в Дранси, оттуда в транзитный лагерь в Компьен, и уже из Компьена - 27 марта 1942 года, в составе транспорта из 1118 человек (сплошь взрослые мужчины, без женщин и детей) - он прибыл в Аушвиц 30 марта.

Из 11-го блока основного лагеря - пешим маршем по хлюпающей болотистой дорожке - весь транспорт целиком попал в Биркенау, где Файнзильбера-Янковского, собственно, впервые зарегистрировали и поместили в 13-й блок. Начальником блока был эсэсовец, старостами немцы-заключенные, по любому случаю избивавшие рядовых узников и докладывавшие на утро начальнику блока о том, сколько их за ночь сдохло. Тот бывал доволен или недоволен в зависимости от цифры: 15 - это как-то мало и несолидно, а вот 35 - хорошо.

Вскоре Файнзильбера-Янковского как плотника вернули из Биркенау в Аушвиц, где выживать было несравненно легче. Но в ноябре 1942 года профессию пришлось круто поменять: его включили в первый состав новой "зондеркоммандо" и направили истопником на крематорий I - загружать в печи трупы умерших или убитых.

Работа на крематории I начиналась в 5 утра и кончалась в 7 вечера, с 15-минутным перерывом на обед, но, по сравнению с тем, что вскоре его ожидало в Биркенау, работы было сравнительно немного. Кроме трупов, не прошедших селекцию, евреев, умерших и убитых, сжигали в самом Аушвице I, а также в Аушвице III (Buna-Werke в Моновице). Расстреливали здесь, как правило, "чужих", не из самого концлагеря, - специально сюда для экзекуции привезенных (чаще всего ими были советские военнопленные), но иногда все же и "своих", в том числе - и чуть ли не еженедельно - по 10-15 все тех же советских военнопленных из подвалов 11-го блока [249] , вечно что-нибудь священное нарушавших. Трупы, в том числе женщин и детей и часто расчлененные, привозили и от "медиков" - из 10-го блока ("экспериментальной лаборатории" Менгеле), из 19-го, где тоже велись эксперименты, но с бактериями, а также из 13-го блока - из еврейской больнички. По пятницам принимались трупы из окрестных поселений [250] .

Несколькими неделями позже - в мае 1942 года - в Аушвиц попал и второй из "бессмертных": Филипп Мюллер - словацкий еврей из городка Серед, по профессии скрипач [251] .

Ко времени его прибытия в лагере находилось всего лишь 10 629 заключенных, главным образом поляков и немцев. Были среди них и 365 советских военнопленных - жалкие остатки тех 11,5 тысячи, что попали сюда между июлем 1941 и мартом 1942 года: 2 тысячи обошлись безо всякой регистрации - они пали жертвами первых экспериментов по удушению газами, а остальные 9,5 тысячи, хотя и были зарегистрированы, но умерли или были убиты почти все.

С них, с советских военнопленных, начался и "послужной список" Ф. Мюллера. При этом он описывает и свое первое "грехопадение", когда он жадно поедал хлеб, найденный им в одежде убитых. После убийства на его глазах трех его товарищей, которых, еще дышащих, ему же пришлось и раздевать, и готовить к кремации, он дошел до самого дна отчаяния. Дошел - и остановился: броситься сам в печь он тоже не мог. Все что угодно, но только не смерть: "Я желал лишь одного: жить!". И только с таким настроем да еще с надеждой когда-нибудь и как-нибудь вырваться отсюда, собственно говоря, и можно было пробовать уцелеть в этом аду. К страстной жажде уцелеть примешивалась еще и робкая надежда на то, чтобы, если выживешь, рассказать обо всем, что тут было [252] .

Когда Мюллера перевели в Биркенау, в группу из 200 человек, работавшую на крематориях II и III (позднее его перевели на крематорий V), с ужасом слушал он зажигальщика Юкла (Вробеля?), показывавшего ему устройство крематория-монстра с его газовыми камерами, сушилкой для волос и 15 печами с пропускной способностью в целый эшелон (а ведь рядом еще такой же!).

Дважды через этот крематорий пропускали "своих" - уже мертвых членов "зондеркоммандо": 80 человек - ее первый состав - еще в 1941 году расстрелял лично Отто Моль, в то время начальник бункера в основном лагере.

Первый состав "зондеркоммандо", весьма небольшой, был закреплен за крематорием I.

Второй состав "зондеркоммандо" - 70-80 человек (в основном словацкие евреи) - уже с начала 1942 года работал в Биркенау, на бункере I: поначалу он состоял из собственно "зондеркоммандо", работавшей с трупами и газовой камерой, и "похоронной команды", обеспечивавшей предание трупов земле в огромных рвах [253] .

Очень быстро с ними произошла отчасти штучная (убийства эсэсовцами на рабочем месте), отчасти массовая "ротация": уже в январе или феврале 1942 года второй состав "зондеркоммандо" был доставлен из Биркенау уже в другой бункер - в политическую тюрьму в Аушвице I. Здесь их, по некоторым сведениям, также расстрелял лично Отто Моль, едва ли не главный садист всего Аушвица.

Третий же состав "зондеркоммандо" - под командованием обер-штурмфюрера Франца Хесслера - насчитывал уже около 200 человек. Поначалу работа оставалась неизменной - раздевалка, газовые камеры, рвы-могильники, но в июле, после визита Гиммлера и по его приказу, произошла резкая перепрофилизация: трупы отныне не закапывали в землю, а сжигали в огромных ямах с решетками.

Уже к сентябрю число членов "зондеркоммандо" достигло 300 человек [254] ; их численность неуклонно росла и дальше. Эти 300 человек занимались тем, что раскапывали уже заполненные братские могилы и сжигали, вместе со свежими, еще и полуразложившиеся трупы. Конечно же, опасались заражения грунтовых вод и эпидемий, но главное было в другом: в свете предстоящей грандиозной "задачи" (крематории в это время вовсю строились!) для предания земле просто-напросто не хватило бы самой земли.

Когда, наконец, к декабрю эксгумировали и сожгли всех (а это, по некоторым прикидкам, порядка 110 тысяч трупов), наступил черед и самой "зондеркоммандо". На этот раз была уже не ротация (то есть полное уничтожение), а селекция (частичное).

9 декабря 1942 года в газовне крематория I было удушено около 200 человек - якобы за подготовку побега [255] . В основном это были словацкие и французские евреи: среди них штубовый Шмуэль Кац, а также несколько человек, все из Трнавы, о которых сообщают Р. Врба и А. Ветцлер (Александр и Войиех Вайсы, Феро Вагнер, Оскар Шайнер, Дезидье Ветцлер и Аладар Шпитцер) [256] .

Одновременно срочно набирался новый состав "зондеркоммандо". Вот тогда-то и наступил черед Градовского и всех тех, кто прибыл в Биркенау в конце первой декады декабря: ими - в нарушение всех правил, безо всякого карантина - быстро заменили убитых. Оправившись от первого шока, они приступили к исполнению своих обязанностей на обоих бункерах, а начиная с середины марта стали переходить и на крематории, вводившиеся в это время в строй один за другим.

Между 6 и 10 декабря 1942 года из новых узников, размещенных на лагерном участке BIb, были сформированы новые "зондеркоммандо" - на этот раз в основном из польских евреев. До середины июля 1943 года они размещались в изолированных 1-м и 2-м блоках лагеря Б (BIb) в Биркенау.

С апреля по июль 1943 года число членов "зондеркоммандо" достигло 395, в основном это были евреи из Цеханува и Келбасино, а также французские евреи польского происхождения из Дранси и - совсем понемногу - голландские, греческие и словацкие евреи [257] . Все они работали в две смены на пяти участках: две бригады на крематориях II и III - по 100 человек две на крематориях IV и V - по 60 человек, и одна на уничтожении следов: пепел откапывали из ям и сбрасывали в Вислу.

Но в середине июля после того, как в бараках разместился женский лагерь, их перевели в изолированный 13-й блок сектора Д в Биркенау (BIId) - подальше от крематориев II и III и поближе к крематориям IV и V. Именно сюда, в 13-й блок, прибывало и последующее пополнение [258] . (Позднее, когда в 13-м стало тесно, вновь прибывающих подселяли также в 9-й и 11-й блоки.)

Этот блок был отгорожен от соседнего барака стеной, возле дверей которой всегда стоял охранник. Но, как писал Ф. Мюллер, несмотря на эту особенную атмосферу изолированности, коррупция открывала любые двери. Истинными специалистами по черному рынку зарекомендовали себя сыновья капо Шлойме (Кирценбаума). Даже свидания с женщинами оказывались не невозможными для обитателей барака "зондеркоммандо".

Была в этом бараке и небольшая "больничка" - лазарет на 20 мест, где с 1943 года врачом был 35-летний доктор Жак Паш, из Франции. Была и своя "синагога" - во всяком случае своя религиозная жизнь, свой даян и раввин (из Макова - крепкий, примерно 35 лет): все свободное время они молились. Поначалу с ним спорили, отказывая Богу и в справедливости, и в существовании, но даяна все равно уважали и слушали. Один его бывший ученик бросил ему в лицо: "Нет твоего Бога. А если бы был, то он болван и сукин сын" [259] .

Еврейскими капо были Айцек Кальняк из Ломжи (на крематории V затем в сушилке для волос крематория III), Шлойме Кирценбаум из Макова (капо дневной смены на крематории V), Айцек Новик из Лунно (капо дневной смены на крематории V), Хайм-Лемке Плишко из Червона-Бора (унтеркапо на крематории III [260] ), а также некто Элиазер (Лайзер) - капо на крематории IV [261] . Капо был и Даниэль Обстбаум из Варшавы-Дранси, сосед Мюллера, Янковского и Ферро Лангера по нарам (капо в крематории IV) [262] .

Однако самую "высокую карьеру" сделал Яков Каминский, родом из Скидлы или Соколки [263] : уже в январе 1943 года он - капо на крематории III, а с декабря 1943 по август 1944 года - оберкапо на крематории II. Врач А.Гордон, лечивший Каминского до войны, случайно встретил его в Биркенау: от конца апреля до середины июля 1943 года их бараки (блоки № 2 и 3) были рядом, и Каминский, испытывая к нему уже проверенное жизнью доверие, часто и подробно рассказывал о том, чем приходится заниматься "зондеркоммандо" и какие там царят отношения. Совестливый и заслуживающий к себе уважения, Каминский плакал, когда рассказывал об этом. Общее количество еврейских жертв он оценивал в 2,5 миллиона. Если бы стены крематориев могли говорить, то после войны в живых осталось бы совсем мало немцев.

Каминский был капо "зондеркоммандо", а оберкапо этого состава поначалу был немец-уголовник Брюк, в начале 1943 года переведенный сюда из Бухенвальда. В бараке командовал блоковый Серж Савиньский, 32-летний французский еврей польского происхождения, бывший торговец текстилем (по другим сведениям - сутенер) в Париже [264] .

В январе 1944 года неудачей закончился побег капо Даниэля Обстбаума [265] из Франции, штубового Майорчика из Варшавы, Ферро Лангера из Словакии и еще двоих членов "зондеркоммандо". В порядке возмездия около двухсот "зондеркоммандовцев" были отправлены 24 февраля 1944 года в Майданек, якобы в помощь тамошним коллегам. Но 16 апреля 1944 года пополнение прибыло, наоборот, оттуда - 19 советских военнопленных во главе с Карлом Конвоентом, немцем-капо из Майданека: от них все узнали, что аушвицкая "бригада" действительно была в Майданеке, но была там ликвидирована [266] .

Начиная с середины мая 1944 года, когда в Аушвиц массами начали поступать венгерские евреи, численность "зондеркоммандо" увеличилась до 873-874 человек, не считая 30, занятых на разгрузке угля или дров (из них 450 венгерских, 200 польских, 180 греческих, 5 немецких, 3 словацких и 1 голландский евреи, а кроме того - 19 советских военнопленных, 5 польских уголовников и 1 немец-капо) [267] .

Всего в Биркенау в разгар "венгерской акции" было четыре автономных "зондеркоммандо", посменно (дневная и ночная смены) и круглосуточно занимавшихся сжиганием трупов. Каждая - численностью приблизительно в 170 человек и каждая под своим номером - 57 (крематорий II), 58 (крематорий III), 59 (крематорий IV) и 60 (крематорий V). При этом в июне 1944 года их жилые помещения перевели поближе к "работе": тех, кто обслуживал крематории II и III, разместили буквально на печах - на чердачных этажах, а тех, кто обслуживал крематории IV и V, разместили еще более символично: в одной из раздевалок перед газовой камерой крематория IV.

Между "зондеркоммандовцами", обслуживавшими четыре крематория, были отличия, зафиксированные цепким глазом патологоанатома: Миклош Нижли отметил, что на крематории IV большинство составляют польские и греческие евреи, а также сотня венгерских, тогда как на крематории V - польские и французские [268] .

24 сентября 1944 года, после завершения "венгерской операции", 200 членов "зондеркоммандо" отобрали якобы для перевода в лагерь-филиал Глейвиц; в действительности же их отправили в дезинфекционную камеру в Аушвице I, а затем привезли в мешках для сожжения в Биркенау, причем сжигали на этот раз сами эсэсовцы.

Следующее "сокращение" было намечено на 7 октября - уже существовал список на 300 имен. Отсюда и дата восстания, в котором приняли участие "зондеркоммандо" как минимум с трех крематориев. В результате подавления восстания погибли 250 человек и еще 200 человек были в тот же день расстреляны. К 9 октября в живых оставались всего 212 человек.

Крематории II, III и IV так и не заработали; в одной из газовен предприимчивые немцы устроили кроликовую ферму. Работу продолжал только крематорий V [269] , при этом Менгеле и там не прекращал своих экспериментов.

Следующая и последняя массовая селекция состоялась 26 ноября 1944 года: 170 человек увезли из зоны, из них 100 человек расстреляли в "Сауне", а оставшиеся 70 были задействованы на каменоломне. Их даже переименовали (в Abbruchkommando) и вернули в BIId, но не в старый барак "зондеркоммандо" (№ 13), а в обыкновенный (№ 16). Оставшиеся в зоне 30 человек продолжали жить в крематории V [270] . Они занимались довершением его разрушения и демонтажом оборудования. Окончательно крематорий V был взорван только 26 января 1945 года, то есть буквально за день до освобождения лагеря.

В число этих 30 попали Элеазер Айзеншмидт и Филипп Мюллер, с ними же были еще и еврейские врачи [271] . Источники их подкормки давно закончились, и теперь они спускали свои бриллианты и доллары, обменивая их на хлеб, колбасу и сигареты у постовых эсэсовцев. Дантист Фишер додумался до способа приумножить обменную базу: из латуни, которую можно было извлечь из развалин, он начал делать фальшивые золотые зубы.

Таким образом ко дню эвакуации лагеря 18 января 1945 года в живых оставались около 100 членов "зондеркоммандо".

В этот день, 18 января, - повсюду дым и огонь от сжигаемых картотек и документации. Члены "зондеркоммандо" на крематории V глаз не спускали со своих начальников - Горгеса, Куршуса и еще одного. Но никто не вел их расстреливать, а вечером пришел блокфюрер и скомандовал: "Всем в лагерь". Там они встретились с остальными 70.

В ту же ночь, снежную и холодную, начался марш смерти. Члены "зондеркоммандо" не стали дожидаться утра и, словно тени, выбравшись из своего неохраняемого барака, смешались в утренних сумерках с толпой. Несколько дней пешего хода до железнодорожной станции Лослау, а оттуда еще несколько дней до Маутхаузена в открытых вагонах. Четырем удалось убежать еще по дороге в Маутхаузен (Г. Таубер, Ш. Драгон, С. Янковский и Г. Мандельбаум).

Логично было бы предположить, что по прибытии в Маутхаузен их станут искать для того, чтобы ликвидировать. Но поначалу никто не интересовался носителями едва ли не самой страшной из тайн Рейха. Однако на 3-й день маутхаузенский начальник рявкнул на аппеле: "Все члены "зондеркоммандо" - шаг вперед!". Но ни один из них (в том числе оба капо - Шлойме и Лейзер) не двинулся с места. Позднее Мюллер столкнется лицом к лицу с шарфюрером Горгесом, но тот не выдал его и даже принес ему хлеба [272] .

Впрочем, в Маутхаузене все же состоялась и последняя в истории "зондеркоммандо" селекция - на сей раз были ликвидированы шестеро польских членов "зондеркоммандо": капо Мечислав Морава, Вацлав Липка, Йозеф Пложак, Станислав Слемяк, Владислав Бикуп и Ян Агрестовский,

4

Отчего зависело, попадет человек в "зондеркоммандо" или нет? От сочетания многих причин.

Прежде всего - селекция на рампе. Ее, как правило, вел лагер-фюрер Шварцхубер, и он же отбирал в члены "зондеркоммандо", учитывая при этом не только силу и здоровье, но и отчасти физиономию человека [273] .

Если ты выглядишь здоровым и ведешь себя скромно, покорно, не вызывающе - то ты остаешься жить. Тебя не увозят на грузовике в газовню, а строят и конвоируют в барак, запускают в настоящий, а не в ложный душ и держат 3-4 недели в карантине (ВIIЬ3) [274] , обривают, фотографируют, регистрируют и накалывают тебе на левую руку номер [275] . Но главным признаком отбора все равно оставались здоровье и физическое состояние: кандидаты в "зондеркоммандо" должны были пройти через еще одну селекцию - серьезную медицинскую комиссию, освидетельствовавшую их на предмет пригодности для этой каторжной работы [276] .

Получившим номера гарантировались жизнь и работа.

Но какая? И в каких случаях люди требовались именно в "зондеркоммандо"?

Только в одном - если рук у "зондеркоммандо" не хватало. А вот нехватка возникала уже в двух ситуациях: или когда членов "зондеркоммандо" становилось меньше (иными словами, когда их самих или их часть отправили в печь или назначили для этого определенный день), или когда работы - "спецобслуживания" не прошедших селекцию евреев - становилось все больше и больше, пока было уже невпроворот: так оно случилось и весной 1944 года, когда эшелон за эшелоном (иногда по несколько в день!) начали поступать венгерские и греческие евреи.

Примером первого варианта служит судьба самого Залмана Градовского или братьев Драгонов - Шлоймо и Абрама, двух евреев из Жиромина, попавших в Аушвиц 9 декабря 1942 года с транспортом из Млавинского гетто [277] . Тогда крематориев в Биркенау еще не было. В ходу были только ямы у двух бункеров - это оттуда пахло горелым мясом, это их низкое пламя было видно издалека, и особенно зловеще оно выглядело в ночи…

Как и Градовский, братья попали поначалу в карантинный блок № 25 зоны Б в Биркенау, но буквально на несколько часов, так и не отбыв положенные по регламенту три карантинные недели. В тот же день их перевели во 2-й блок, где до них жил предыдущий состав "зондеркоммандо" [278] . Уже назавтра, 10 декабря, новичков вывели на работу к одному из бункеров. Потрясенный увиденным, Шлоймо попытался перерезать себе вены осколком бутылки. Но назавтра его (а заодно и его брата) из-за этого пожалели и оставили в бараке штубовыми. После этого всю команду перевели в блоки 11 и 13; в блоке 11 братья прожили около года, пока их не перевели в блок 13 (в блоке 11 размещалась штрафкоммандо), а летом 1944 года - непосредственно на крематории.

Примерами второго варианта могут послужить случаи Леона Когена и Иозефа Заккара [279] .

Л. Коген родился в 1920 году в Салониках, получил светское образование, но учил иврит в воскресной школе. Уцелев в Аушвице, он после войны вернулся в Грецию, а в 1972 году переехал в Израиль.

В Аушвиц он попал 11 апреля 1944 года [280] , прошел селекцию и получил № 182492. После карантина его перевели в Биркенау и включили в состав "зондеркоммандо". Его выдуманная профессия - дантист - оказалась необычайно востребованной на новом месте: он вырывал у жертв золотые зубы и протезы. Работал сначала в бункере, потом на крематории IV, а затем на крематории III, благодаря чему и уцелел. Его рабочее место как "дантиста" было поистине теплым - всего в трех метрах от ближайшей печи. Раскрыть рот (клещами!), осмотреть ротовую полость, вырвать зубы, и все - кивок головой: следующий! И так до 60-75 трупов за 10 минут! [281]

Иозеф Заккар, родом из греческого городка Арт, был схвачен 24 марта 1944 года и привезен в лагерь Хайдари, что под Афинами, где пробыл до 2 апреля. Назавтра его самого, его отца, мать и сестер вместе с другими посадили в товарные вагоны и 14 апреля - накануне Пасхи- привезли в Аушвиц. Родителей он больше уже не увидел, а с сестрами расстался позднее.

При регистрации он получил № 182739. 12 мая в карантинном бараке провели еще одну мини-селекцию, но более строгую, с медицинским осмотром, после чего отобрали 200 или 300 человек [282] . Среди них оказались и его греческие соотечественники - братья Венеция, братья Коген, братья Габай из Афин, Шаул Хазан, Михаил Ардетги, Пеппо-Йозеф Барух, Марсель Надьяри, Даниэль Бен-Нахмиас, Менахем Личи и другие.

Всех новичков перевели в блок 13 лагеря Б. Узники, которые уже там были, "пожалели" новичков и не стали им ничего рассказывать и объяснять, сказали только, что в еде и всем прочем недостатка не будет, но что работа будет тяжелая и что будет ее много. Что именно за работа их ожидала, стало ясно из "экскурсии" назавтра к бункерам - к огромному костру на открытом воздухе, где полыхали на политых мазутом дровах еврейские трупы.

Как и Коген, Заккар начал работать на крематории IV, а через три дня был переведен на крематорий III, где и проработал до скончания самого концлагеря Аушвиц.

О себе И. Заккар говорил, что он, как и все другие, вскоре стал автоматом, машиной, что он был "всего лишь маленьким винтиком в механизме фабрики смерти" [283] . Он твердил заученные слова, успокаивал ими себя. Если бы он мог плакать - плакал бы, не переставая, а так можно сказать, что он плакал без слез, море его слез навсегда пересохло. И после Аушвица он уже и вовсе никогда не плакал [284] .

Упомянутые Заккаром братья Габай из Афин - Самуил, Дарио и Яков (все, кстати, итальянские граждане) [285] - прибыли из Салоник тремя днями раньше него - во вторник, 11 апреля. Из их эшелона в 2500 человек первоначальную селекцию на рампе прошли около 700 человек. А далее история Якова Габая (№ 182569) в точности совпадает с заккаровской, в том числе и по месту работы - на крематории III.

5

В чем заключается феномен "зондеркоммандо"?

Многосложная этическая проблематика сопровождала каждого ее члена буквально на всем его лагерном пути.

Вот узника N во время селекции отобрали в члены "зондеркоммандо", разумеется, ни слова не сказав ему о его будущей деятельности: эту мерзкую информационную миссию, как правило, брали на себя все те же уцелевшие от ротаций и селекций старожилы - после того как надзиратели приводили новобранцев в их общий барак.

Вот новичка ввели в курс дела, и, наконец, до него доходит, что его близких - жены, отца, матери, детей - уже нет в живых. А если почему-то с их убийством вышла заминка, то не исключено, что ему еще придется "обслуживать" и их убийство! Он шокирован, оглушен, контужен… А что дальше? Как должен он реагировать на весь этот непередаваемый ужас? Ведь любая форма отказа или хотя бы возмущения, несомненно, была бы самоубийством. Кстати, такого рода самоубийства или хотя бы покушения на них, конечно же, случались, но были они большой редкостью [286] . Я. Габай рассказал о Менахеме Личи, действительно прыгнувшем в огонь [287] .

Пусть не в первый свой день, но то же сделал и Лейб-Гершл Панич, застреливший в день восстания эсэсовца [288] . Э. Айзеншмидт сообщает сразу о трех известных ему случаях: два - это еврейские врачи во время восстания в октябре 1944 года, а третий - некий бывший полицейский из Макова, проглотивший 20 таблеток люминала, но его все равно спасли [289] . Об аналогичном случае на крематории V с капитаном греческой армии подробно вспоминает и М. Нижли [290] , его спаситель. Кальмин Фурман [291] , земляк Градовского по Лунно, пытался повеситься после того, как один раз поучаствовал в сожжении трупов своих близких, но спасли и его [292] .

Есть свидетельства и о гипотетических (в любом случае - не реализованных) намерениях совершить самоубийства [293] . Так, Ш. Драгон хотел перерезать себе вены бутылочным осколком, а Ф. Мюллер тоже хотел было присоединиться к своим жертвам, но те, как он пишет, упросили его остаться в живых и все рассказать [294] .

Но рассказ Даниэля Бен-Нахмиаса о четырехстах греческих евреях из Корфу и Афин, отобранных в "зондеркоммандо" для "обслуживания" венгерских евреев на крематории II и дружно, как один, отказавшихся от этой чести, после чего их самих всех казнили и сожгли, - этот рассказ не вызывает доверия [295] . Ибо нет правил без исключения, но тем более нет правил, состоящих из одних исключений.

Гораздо ближе к реальности рассказ М. Надьяри, прибывшего в Аушвиц с тем же транспортом, что и Бен-Нахмиас: "Жар возле печей был неимоверный. Этот жар, потоки пота, убийство стольких людей, выстрелы Моля не давали даже осознать до конца, что происходит. Моль уже застрелил первого из нас, греков, потому что тот не понял его приказ. Еще один, не пожелавший иметь с происходящим ничего общего, бросился сам в печь [296] . Обершарфюрер Штейнберг застрелил его, чтобы он не мучился и чтобы мы не слышали его криков. В тот вечер все мы решили умереть, чтобы покончить с этим. Но мысль о том, что мы могли бы организовать атаку, побег и отомстить - [взяла верх]. С этого момента и началась наша конспирация…" [297] .

Следующая моральная дилемма возникала сразу же, в раздевалке, при первом же контакте с жертвами: говорить или не говорить им о том, что их ждет? А если спросят? Понятно, что такого рода предупреждения и вообще разговоры были строго-настрого запрещены [298] . (Кстати, Лейб Лангфус пишет о том, как однажды член "зондеркоммандо" предупредил жертв о том, что им предстоит. Те его тут же заложили, после чего на глазах у других членов "зондеркоммандо" его самого бросили в печь живьем (возможно, что тут имеются в виду обезумевшая женщина из белостокского транспорта и Ицхак Деренский, которого живым бросили в печь). За то же и так же погиб и Лео Штайн из Табора (Muller, 1979. S. 119, 127). В то же время Й. Гарлинский сообщает (как водится, без указания источников) об инциденте, якобы имевшем место в 1942 г.: предупрежденный членами "зондеркоммандо" транспорт с 1500 польскими евреями оказал отчаянное сопротивление немцам, причем к ним присоединились и 40 членов "коммандо" (Garlinski J. Fighting Auschwitz. The resistance movement in the concentration camp. London, 1975. P. 246). ) Если бы они заговаривали, спрашивали и узнавали больше о жертвах, хотя бы их имена [299] , - это легло бы страшной дополнительной нагрузкой на их психику и стало бы непереносимо. Но если бы они не заговаривали, то не знали бы многого из того, что знали о прибывших транспортах. Да и совсем молча было бы невозможно справиться со своей главной задачей в раздевалке - подействовать на жертвы успокоительно, с тем чтобы они как можно быстрее разделись и мирно проследовали бы в "банное отделение". Можно долго рассуждать о том, насколько же легче было несчастным жертвам провести свои последние минуты в "мирном общении со своими", но от этого ничего не изменится в полном осознании того, как же подла эта "главная задача".

Тут же, кстати, возникала и еще одна проблема - проблема женской наготы, а ведь практически все партии были смешанными - мужчины и женщины вместе. Женщины плакали от стыда из-за необходимости раздеваться перед посторонними (при этом на мужчин из "зондеркоммандо" столь острое чувство не распространялось - они воспринимались как некий приданный бане медицинский персонал).

После того как последний человек заходил в газовую камеру и массивная дверь закрывалась, облегчение испытывали не только эсэсовцы, но и члены "зондеркоммандо". Некому уже было заглянуть им в глаза, и моральная проблематика, весь стыд и ужас уходили на задний план. В дальнейшем - и уже очень скоро - им предстояло иметь дело только с трупами, да еще с добром и пожитками покойников.

По негласной условленности все съедобное и весь алкоголь, что были в вещах, доставались "зондеркоммандо", служа серьезной добавкой к их казенному рациону и своеобразной "валютой", весьма котировавшейся во всем лагере [300] , в том числе и у эсэсовцев-вахманов.

Что касается денег и ценных вещей, то их присваивать себе было категорически запрещено - как "зондеркоммандо", так и СС; тем не менее это происходило, хотя делал это не каждый из работавших в раздевалке - некоторые из страха быть пойманными, единицы - из моральных соображений. Частично деньги шли на подкуп СС и на финансирование восстания. Но был еще и черный рынок.

Что же касается трупов, то - несмотря на всю сакральность мертвого тела в еврейской религии - очень скоро от почтения к ним ничего не оставалось. Иные члены "зондеркоммандо" позволяли себе ходить по ним, как по вздувшемуся ковру, сидеть на них и даже, облокотившись, перекусывать.

Да они и сами были будущими трупами - чего тут церемониться: Все свои! [301] .

6

Другое обвинение, которое выдвигается против членов "зондеркоммандо", - это категорическая несовместимость статуса их работы и статуса их личностей с универсальным статусом человека.

Для того чтобы ответственно и не рискуя жизнью выполнять порученное им эсэсовцами, нужно прежде всего самим перестать быть людьми. Отсюда правомерность и другого тяжкого обвинения в их адрес - неизбежное в их ситуации озверение, потеря ими человеческого облика.

Это отчасти проявлялось и во внешнем виде членов "зондеркоммандо", но особенно - в их внутреннем состоянии: многие сталкивавшиеся с ними узники воспринимали их как грубых, опустошенных и опустившихся - неважно, что опущенных другими - людей.

Люся Адельсбергер так характеризовала членов "зондеркоммандо": "То были уже не человеческие создания, а перекошенные, безумные существа" [302] . Или вот Врба и Ветцлер, чей побег, кстати, был бы невозможен без предметов, раздобытых "зондеркоммандо" и полученных от них, не скупятся на обличающие эпитеты: "Члены "зондеркоммандо" жили изолированно. Уже из-за чудовищного запаха, исходившего от них, с ними не возникало желания контактировать. Всегда они были грязные [303] , абсолютно потерянные, одичавшие, жестоко подлые и готовые на все. Не было редкостью, если они убивали друг друга" (A propos: "грязные" члены "зондеркоммандо" - единственные во всем лагере узники, в чьем распоряжении в любое время имелся горячий душ. ) [304] .

К ним примыкает даже не свидетельство, а настоящий приговор, или диагноз, слетевший с уст Сигизмунда Бенделя, одного из врачей "зондеркоммандо": "В людях, которых я знал - в образованном адвокате из Салоник или в инженере из Будапешта, - не оставалось уже ничего человеческого. То были дьяволы во плоти. Под ударами палок или плеток СС они бегали как одержимые, чтобы как можно скорее выполнить полученное задание" [305] .

А вот свидетельство еще одного специалиста-врача: "Члены "зондеркоммандо" болели редко, их одежда была чистой, их простыни свежими, пища хорошей, а иногда и исключительно хорошей. Кроме того, все это были молодные люди, отобранные именно вследствие их силы и хорошего телосложения. Если у них и была склонность, то к нервным нарушениям, так как колоссальной тяжестью для них было осознавать, что их братья, их жены, их родители - целиком вся их раса - мученически погибали здесь. День за днем они брали тысячи тел и своими руками бросали их в печи крематориев. Последствиями этого были тяжелые нервные депрессии и, часто, неврастения" [306] .

Некоторые, несомненно, просто сошли с ума, но остальные, движимые инстинктом выживания, становились апатичными и бесчувственными, эдакими роботами - рабочими механизмами без души и эмоций, что, впрочем, не мешало их дисциплинированности и "готовности на все".

На вопрос, что он чувствовал, когда слышал предсмертные крики задыхающихся людей за дверями газовни, Леон Коген ответил: "Я должен вам сказать что-то ужасное. Но это правда. Мы были тогда как роботы. Мы не могли позволить себе предаться силе чувств, которые возникали у нас по ходу нашей работы. Человек же эти чувства, являющиеся составной частью его работы, вынести не может! Мы же чувствовали себя "нормальными людьми" только тогда, когда мы эти свои чувства на корню подавляли, только тогда наши действия принимали личину "работы", которую мы должны были выполнить согласно указаниям немцев. Так это выглядело. Мы не думали об ужасном в нашей "работе", у нас не было по этому поводу эмоций. Собственно говоря, у нас не было и чувств. Мы их задушили еще в зародыше" [307] .

Когену буквально вторил Яков Габай: "Поначалу было очень больно быть обязанным на все это смотреть. Я не мог даже осознать того, что видели мои глаза - а именно: от человека остается всего лишь какие-то полкилограмма пепла. Мы часто об этом задумывались, но что из этого всего толку? Разве у нас был выбор? Побег был невозможен, потому что мы не знали языка. Я работал и знал, что вот так же погибли и мои родители. Что может быть хуже? Но через две, три недели я к этому уже привык. Иногда ночью, присев отдохнуть, я опирался рукой на труп, и мне уже было все равно.

Мы работали там как роботы. Я должен был оставаться сильным, чтобы выжить и иметь возможность все рассказать, что в этом аду происходило. Действительность такова, что человек ужаснее зверя. Да, мы были звери. Никаких эмоций. Иногда мы сомневались, а осталось ли в нас еще что-то человеческое? <…> Мы были не просто роботы, мы были звери. Мы ни о чем не думали" [308] .

Так неужели на самом деле ни в ком из них не оставалось ничего человеческого? Были среди них нормальные, не озверевшие люди?

Были!

Наверное, все они мечтали о мести, но некоторые всерьез задумывались о сопротивлении и о восстании. Настолько всерьез, что однажды это восстание состоялось. Думается, что именно восстание и все, что с ним и с его подготовкой связано, сыграло решающую роль на пути возвращения многих членов "зондеркоммандо" из Биркенау к ментальной и душевной нормальности.

Свое человеческое начало всем им пришлось доказывать по самому высшему счету, и они его доказали! И не только, точнее не столько, самим восстанием, не только тем, что в считанные часы отвоеванной ими последней свободы они сумели разрушить и вывести из строя одну из четырех фабрик смерти в лагере.

Они доказали это прежде всего тем, что некоторые из них - пусть и немногие - осознавали себя последними свидетелями - и, может статься, первыми летописцами - последних минут жизни многих сотен тысяч соплеменников. Такое осознание придавало им моральную силу, и такие люди, как Градовский, Левенталь или Лангфус, в апатию или не впадали, или умели из нее выходить.

Они оставили после себя свои свидетельства - аутентичные и собственноручные записи с описаниями лагеря и всего того, чем им пришлось здесь заниматься, - эти поистине центральные документы Холокоста. (Берегли они и свидетельства третьих лиц, как, например, рукопись о Лодзинском гетто.)

Бесценны и десятки других свидетельств тех членов "зондеркоммандо", которые чудом остались в живых. Независимо от того, в какой форме они были сделаны - в форме ли показаний суду или при расследовании преступлений нацистов, в форме ли интервью [309] или в форме отдельных книг (как М. Нижли, Ф. Мюллер или М. Надьяри).

"Мы делали черную работу Холокоста" - как бы подытожил за всех Яков Габай [310] .

7

Уже в лагере, изолированные от всего мира, члены "зондеркоммандо" все же сталкивались с тем отторжением и ужасом, которые они вызывали у других евреев - прежде всего у самих жертв.

Лейб Лангфус честно признается: "А вот случай из конца 1943 года. Из Шяуляя прибыл транспорт с одними детьми. Распорядитель казни направил их в раздевалку, чтобы они могли раздеться. Пятилетняя девочка раздевает своего годовалого братишку, к ней приблизился кто-то из коммандо, чтобы помочь. И вдруг девочка закричала: "Прочь, еврейский убийца! Не смей прикоснуться к моему братику своими запачканными еврейской кровью руками! Я теперь его добрая мамочка, и он умрет вместе со мной на моих руках". А семи- или восьмилетний мальчик, стоящий рядом, обращается к нему же: "Вот ты еврей и ведешь таких славных детишек в газ - но как ты сам можешь жить после этого? Неужели твоя жизнишка у этой палаческой банды тебе и впрямь дороже, чем жизни стольких еврейских жертв?" [311] .

Дети шарахались от "зондеркоммандо", для детей они были своего рода "персонификацией смерти" [312] .

В уста Галевского, одного из руководителей восстания в Треблинке 2 августа 1943 года, Жан-Франсуа Штайнер, автор художественного произведения "Треблинка", вкладывает следующие слова: "В этом-то и корень необычайной силы нацистской системы. Она оглушает своих жертв, как это делают некоторые пауки. Она оглушает людей и убивает оглушенных. Кажется, что это довольно хлопотно, но в действительности иначе ничего бы не получилось. <…> Мы, пособники пособников и служители смерти, вегетируем в совершенно новом мире, мире посредине между жизнью и смертью, скомпрометированные настолько, что мы своей жизни можем только стыдиться" [313] .

Когда палач и жертва находятся по разную сторону плахи - это хотя бы понятно. "Зондеры" же были принуждены соучаствовать в конвейере убийства и выполнять задания, о которые немцы, представители народа-господина, сами не хотели мараться. За это они оставляли их на некоторое время номинально живыми. Но, оставляя в живых бренные тела своих подручных, эсэсовцы убивали, а точнее, брали в заложники нечто большее - их души.

Члены "зондеркоммандо" были самые информированные заключенные во всем лагере и поэтому - самые охраняемые. И поэтому же- самые обреченные.

По поводу своей судьбы они не строили никаких иллюзий и прекрасно понимали, что принадлежность к "зондеркоммандо" - не что иное, как разновидность смертного приговора, но с временной отсрочкой приведения его в исполнение и без указания точного срока.

Иными словами, то, за что они боролись своим каждодневным трудом, было даже не жизнью, а всего лишь отсроченной смертью.

Так что же тогда двигало ими - природное жизнелюбие? Надежда на чудо? Или универсальный принцип, раньше всех и лучше всего сформулированный в ГУЛАГе: "Умри ты сегодня, а я завтра"?

8

Находя и опрашивая немногочисленных оставшихся в живых членов "зондеркоммандо", Г. Грайф предпринял попытку "понять границы морали тех, кто физически ближе всего находился к эпицентру убийства - месту, для которого немцы, казалось бы, исключали существование любых гуманитарных ценностей" [314] . Саму же методологию и методику - принуждать одних жертв убивать других - он по праву называет дьявольской [315] .

Сатанинской назвал ее в 1961 году и Г. Хаузнер, израильский обвинитель на процессе Эйхмана: "Мы найдем и евреев на службе у нацистов - в еврейской полиции гетто, в "советах старейшин" - "юденратах". Даже у входа в газовые камеры стояли евреи, которым велено было успокаивать жертвы и убеждать их, что они идут мыться под душем. Это была самая сатанинская часть плана - заглушить в человеке все человеческое, лишить его эмоциональных чувств и силы разума, превратить его в бездушного и трусливого робота - и, таким образом, сделать возможным превращение самих лагерных заключенных в часть аппарата, истребляющего их же братьев. В результате гестапо [316] смогло свести число своих людей в лагерях до минимума. Но, в конце концов, и роботы не могли избежать горькой участи и подверглись уничтожению, наравне с соплеменниками…" [317] .

Да, деятельность членов "зондеркоммандо" была однозначно чудовищной. Настолько чудовищной, что их как коллаборантов высшей пробы - наравне с еврейскими полицаями в гетто - обвиняли в прямом пособничестве и чуть ли не в сопалачестве - непосредственном соучастии в убийстве! [318] (Например, Роберт Пендорф: "Несомненно, что без сотрудничества с жертвами едва ли было бы возможно для нескольких тысяч человек, большинство из которых, мало того, трудилась в канцеляриях, ликвидировать сотни тысяч других людей… Эти евреи соучаствовали в процессе убийства, с тем чтобы спасти себя от угрозы немедленной смерти" (PendoifR. Marder und Ermordete, 1961. S. 111). ) И отказать обвинителям в праве называть "зондеркоммандо" пособниками и коллаборантами нельзя. В видах собственного, хотя бы и кратковременного, спасения разве не соучаствовали они в этноциде целого народа, своего народа?

Ханна Арендт на этом основании даже желала бы распространить на них израильский закон 1950 года о наказании нацистских преступников - закон, по которому в 1960 году арестовали и судили Адольфа Эйхмана [319] .

Арендт, правда, писала не столько о "зондеркоммандо", сколько о юденратах в гетто и их роли в Катастрофе. Именно юденраты с кастнерами и румковскими во главе были в центре общественного дискурса в Израиле в первые десятилетия существования страны. Как ни парадоксально, но на каждого пережившего Холокост в Израиле смотрели тогда не столько с сочувствием, сколько с подозрительностью и готовым сорваться с уст вопросом: "А что ты делал во время Холокоста?". Это отношение необычайно сродни советско-смершевскому: "И как это ты, Абрам, жив остался?" [320]

Рудольфа Кастнера, главу венгерских евреев, обвиняли в сделке с дьяволом и в предательстве интересов венгерской еврейской общины ради шкурного спасения 1700 человек еврейской элиты (в том числе себя и своих близких) в так называемом "Поезде Кастнера", проследовавшем из Будапешта в Швейцарию. Он стал объектом ненависти в Израиле, в его дочерей в школе кидали камнями. Сам же Кастнер, осужденный на первом своем процессе (1955), был оправдан на втором (1958), но не дожил до этого: в марте 1957 года он был застрелен мстителями-экстремистами.

Хайм Румковский железной рукой правил Лодзинским гетто и не боялся играть в шахматы с самим дьяволом. Ставкой были жизни, и, не колеблясь, отдавая фигуры за качество, он посылал на заклание все новые и новые тысячи еврейских душ. Но, в конечном итоге, проиграл, ибо в Лодзи уцелело лишь несколько сот человек [321] .

"Зондеркоммандо", так же как и еврейская полиция в гетто, и еврейские "функциональные узники" в концлагерях, и выкресты-полицаи, и берлинские "грайферы", рыскавшие по городу по заданию гестапо в поисках соплеменников [322] , и даже весь лагерь-гетто для привилегированных в Терезине или вип-концлагерь в Берген-Бельзене - все это лишь части того сложного и противоречивого целого, к которому в Израиле поначалу выработалось особое - и весьма негативное - отношение. Молодое еврейское государство испугалось своей предыстории и не захотело, а отчасти не смогло разобраться в страшнейших страницах недавнего прошлого. Идеологически поощрялся лишь героизм, и особенно - героизм убежденных сионистов.

Но даже это "не помогло" мертвому герою восстания в Аушвице - убежденному сионисту Градовскому - получить в Эрец Исраэль более чем заслуженное признание. Принадлежность к "зондеркоммандо" - это как каинова печать, и именно этим объясняется нежелание некоторых из уцелевших ее членов пойти на контакт с историками и дать интервью [323] . Этим же объясняется и зияющее отсутствие этой темы в большинстве музейных экспозиций по Шоа.

Спрашивается: а возможно ли вообще сохранить в концлагере жертвенническую "невинность"? Каждый из правого ряда на рампе виноват уже тем, что не оказался в левом, ибо только эти жертвы - чистейшие из чистейших. Все остальные, если дожили до освобождения, наверняка совершили какое-нибудь "грехопадение". Выжил - значит пособничал, выжил - значит виноват.

На этом посыле и построено то уродство в общественной жизни Израиля, о котором упомянуто выше. В точности то же самое было и в СССР, для которого каждый репатриированный бывший остарбайтер и бывший военнопленный был чем-то в диапазоне между предателем и крайне подозрительной личностью. Добавим к этому, что СССР был единственной страной в мире, требовавшей от своих военнослужащих ни в коем случае не сдаваться в плен врагу, а биться до предпоследнего патрона, последним же патроном - убить себя!

В любом случае нацисты преуспели еще в одном: убив шесть миллионов, они вбросили в еврейство другой яд - яд вечного раздора и разбирательства, не исторического исследования, а бытового противостояния и темпераментной вражды. Только этой общественной конъюнктурой можно объяснить такие обвинения в адрес членов "зондеркоммандо", как их якобы прямой "интерес" в прибытии все новых и новых транспортов, то есть как можно более продолжительном и полном течении Холокоста. Только это, мол, страховало их жизни и сытость.

Так, Г. Лангбайн цитирует некоего Э. Альтмана, "вспоминающего" явно мифическое высказывание одного из "зондеров" (так иногда называли членов "зондеркоммандо"): "Aгa, неплохой эшелончик прибыл! А то у меня уже жратва кончается". (Как мог член "зондеркоммандо" заранее знать, что прибыло, и как мог Э. Альтман все это от него услышать: в пабе после работы?) [324] Но этому, однако, нет ни одного подтверждения. Понимать связь явлений - это одно (и такое понимание имело место), а паразитировать на смерти и молиться на нее - это, согласитесь, другое.

Признавая на суде свои "ошибки", но так ни разу и не покаявшись сам, Хёсс, однако, нашел слова для ехидного осуждения евреев из "зондеркоммандо": "Своеобразным было все поведение "зондеркоммандо". Исполняя свои обязанности, они совершенно точно знали, что после окончания [Венгерской] "операции" их самих ожидает точно такая же участь, как и их соплеменников, для уничтожения которых они оказали столь ощутимую помощь. И все равно они работали с рвением, которое меня всегда поражало. Они не только никогда не рассказывали жертвам о том, что им предстоит, но и услужливо помогали при раздевании и даже применяли силу, если кто-нибудь ерепенился. <…> Все как само собой разумеющееся, как если бы они сами принадлежали к ликвидаторам" [325] .

Эти признания, возможно, послужили толчком (и уж во всяком случае - пищей) для теоретических построений итальянского историка и философа Примо Леви, который сам пережил Аушвиц.

До известной степени Примо Леви поддается на провокацию эсэсовцев, о которой он сам предупреждал: "Те, кто перетаскивает еврейские трупы к муфелям печей, обязательно должны быть евреями, ибо это и доказывает, что евреи, эта низкоразвитая раса, недочеловеки, готовые на любые унижения и даже на то, чтобы друг друга взаимно убивать. <…> С помощью этого института [ "зондеркоммандо"] делается попытка переложить вину на других, и самих по себе жертв, с тем чтобы - к собственному облегчению - их сознание уже никогда не стало бы безвинным" [326] .

И все же по существу Примо Леви не слишком сгущает краски, когда называет случай "зондеркоммандо" экстремальным в коллаборационализме [327] . Он обратил внимание и на такой феномен, как своеобразное "братание" эсэсовцев, работавших на крематориях, с членами "зондеркоммандо": первые держали вторых как бы за "коллег", отчего - несмотря на свои истинно арийские котурны - эсэсовцы не считали для себя зазорным играть с ними в футбол [328] , поддерживать сообща черный рынок и даже вместе выпивать [329] .

Быть может, самым ярким проявлением этого Kameradschaft (сотоварищества) являлись отношения Менгеле и Нижли. Врач-эсэсовец, член партии, приказал (а на самом деле - доверил!) презренному жиду Нижли (тоже врачу) сделать аутопсию застрелившегося эсэсовского полковника [330] . Подумать только: врач-еврей, которому согласно нюрнбергским законам и приближаться к немецкому пациенту запрещено, кромсает скальпелем драгоценную арийскую плоть! И где? В Аушвице!

9

Утонченная интеллектуальная констатация Леви феномена "братания" и условной коллегиальности между членами СС и "зондеркоммандо" не рассчитана на то, чтобы стать методологией. Уж больно она эксклюзивна и выведена из исторического контекста, в котором различие между теми и другими настолько огромно, что само это наблюдение и его эмпирическая подоснова едва-едва различимы.

Однако именно как методологию восприняла ее ученица Леви Регула Цюрхер из Берна: встав на ее рельсы, она и докатилась, пожалуй, дальше всех. Ничтоже сумняшись, она просто соединила членов "зондеркоммандо" и эсэсовцев на крематориях в некое общее, по-будничному звучащее, понятие - "персонал установок по массовому уничтожению в Аушвице" [331] . Конечно, разбирая по пунктам их "работу", их "быт", их "менталитет" и т. д., она рассматривает их раздельно, как подгруппы этой группы, но черта уже перейдена, и рельсы сами ведут куда надо. Возьмем критерий антисемитизма: ага, у СС - он есть, а у "зондеркоммандо" - нет. А вот критерии "жажды выжить", "стремления к обогащению": эти критерии, видите ли, есть у обоих подгрупп этого "персонала"! И еще они отличаются по степени "развязанности рук"

(Zurcher R., 2004. S. 244. Над ее рабочим столом была приколота бумажка с цитатой из ментора, вынесенной ею в эпиграф к книге: "Это совсем не легко и не приятно прощупывать дно низости, но я тем не менее нахожу, что это необходимо делать…" (S. 11). ) [332] . И так далее…

Вместе же взятые, единые в этом и различные в том, они все равно формируют пресловутый "персонал". Так профанируется методология учителей!

Р. Цюрхер предлагает различать среди членов "зондеркоммандо" четыре подгруппы: а) потенциальные самоубийцы, б) борющиеся за жизнь любой ценой, но оправдывающие это тем, что им предстоит рассказать обо всем миру, в) организаторы подполья и повстанцы и г) "роботы", не сохранившие никаких человеческих чувств. Вместе с тем это никакие не типы, а разные состояния все одного и того же - состояния души членов "зондеркоммандо". Каждый из них, может быть, прошел через ту или другую комбинацию этих состояний, ставших для него своего рода этапами.

Результат же, к которому приходят Леви и его ученица, банален: наряду с "черной зоной" - местообитанием абсолютного зла - существует, оказывается, некая "серая зона", которую, со стороны СС, манифестирует, например, Курт Герштейн [333] , а со стороны "зондеркоммандо", надо полагать, подготовители восстания.

Итак, в глазах многих евреев на членах "зондеркоммандо", как и на членах юденратов, лежит каинова печать предательства и соучастия в геноциде.

Именно эта установка на многие десятилетия была определяющей в отношении к "зондеркоммандо" со стороны широкого еврейского сообщества, а отчасти и со стороны историков. Развиваясь по законам черно-белого мифотворчества, это обстоятельство, безусловно, отразилось и на истории публикации их бесценных рукописей.

Но настоящей "серой зоной" была та общественная атмосфера, которая их обволакивала.

* * *

Разве перед селекцией на рампе и в бараке спрашивали у Градовского или Лангфуса, а не хотели бы они попробовать себя в такой новой для себя и "аттрактивной профессии" как работа в "зондеркоммандо" (с приложением должностных инструкций)? Выбор, который им тогда оставался, - это не выбор между 100-граммовой и 500-граммовой пайкой, а выбор между жизнью и смертью, между принятием навязываемых условий и прыжком в пылающую яму или гудящую печь [334] .

И я не знаю, что сделали бы всеми уважаемые Примо Леви или Ханна Арендт, если бы они оказались на месте этих проклятых предателей и сопалачей. Прыгнули бы они в печь?

Осмелюсь напомнить, что именно члены "зондеркоммандо" - они, и только они - долго вынашивали и в конечном счете пусть спонтанно, но осуществили единственное в истории Аушвица-Биркенау восстание, все участники которого геройски погибли.

Что одним действующим крематорием после восстания стало меньше.

Что именно они оставили - написали и спрятали - самые многочисленные и самые авторитетные свидетельства о том, что там происходило (и не их вина, что до нас дошло всего лишь восемь из них).

"Зондеркоммандо" - это не штабная, а штрафная рота и ее члены- это штрафники, но рвущиеся в бой и надеющиеся на то, что кровью смоют с себя тот подлый позор, на который их обрекли враги, и еще на то, что весь мир признает и зачтет им не только их малодушие и преступления, но и их подвиги.