ИОХЕН Фон ЛАНГ ПРОТОКОЛЫ ЭЙХМАНА

---

---

ЧАСТЬ 2

(50:) ЭЙХМАН. Я совсем не знал Вену, был там в молодости раза три-четыре, навещал родственников, больше ничего. Прежде всего, я поехал к... поехал в гестапо и там стал спрашивать, кто может дать мне сведения о еврейских делах; и там... Ах, я забыл сказать: меня к тому времени повысили в звании, 30 января 1938 г. я был произведен в унтерштурмфюреры, - так вот, меня привели к чиновнику по делам... "Ответственный за..." - название еще времен старой Австрии. К юристу, который представился доктором Эбнером. Он был тогда еще в форме австрийской полиции. И я сказал ему, что прислан сюда и должен заниматься делами евреев, а я понятия не имею, как обстоит дело, и не разъяснит ли он мне ситуацию.

ЛЕСС. И какова же была ситуация в Вене в конце марта 1938 г., как раз через две недели после так называемого взятия власти?

ЭЙХМАН. Она была в известном смысле очень простой: он сказал мне, что на этом деле поставлена точка, оно закрыто - все еврейские функционеры сидят за решеткой. Это был первый раз, когда я столкнулся с практикой. До тех пор я только сидел за письменным столом. И я сказал доктору Эбнеру, как обстоит дело в старом рейхе (так в то время принято было говорить): надо способствовать эмиграции. Все, что на пользу эмиграции евреев, разрешено. В Германии, сказал я ему, сионистское объединение имеет возможность свободно действовать, религиозные организации могут функционировать, если они выступают за эмиграцию; и надо бы дать какую-то возможность политической жизни евреям и в Вене и во всей восточной провинции, в "Остмарк" - так в то время называли Австрию.

Эбнер дал мне список еврейских политических функционеров, которые были уже в заключении, а я попросил (51:) его, чтобы по возможности мне привели того или иного... ну, кто повыше рангом, чтобы я мог с ними побеседовать, - ведь я все еще служил в СД и карательных функций не имел. Если мне что-то нужно, надо было обращаться в гестапо с просьбой.

Я не помню, кого мне привели; были несколько человек, но они мне показались слишком старыми, не энергичными, слишком осторожными. Так мне, во всяком случае, казалось. Пока я не наткнулся на доктора Лёвенгерца, доктора Рихарда Лёвенгерца. А господа, которых приводили сначала, я их будто вижу перед собой и теперь, остались на свободе, их не посадили... Их уже не вернули в тюрьму, их отпустили. Это в первые дни, когда был переворот, революция, - тогда их арестовали. Я дал доктору Лёвенгерцу бумагу и карандаш и сказал ему:

"Пожалуйста, вернитесь туда еще на одну ночь и напишите мне, как бы вы это дело организовали. Как бы вы этим управляли. Суть: форсированная эмиграция".

Я должен добавить еще одну вещь, о которой не забывал никогда. Доктор Лёвенгерц, доставленный ко мне из тюрьмы, был, разумеется, возбужден и говорил сначала какую-то неправду. Тогда, не совладав с собой от гнева, чем я в нормальной обстановке не страдаю, - не знаю, что на меня тогда нашло, - я вышел из себя и дал ему пощечину. Не такую пощечину, чтобы причинила боль, конечно, нет - у меня не такие кулаки...

Но я этого дела никогда не скрывал. Потом, когда я был уже штурмбаннфюрером или оберштурмбаннфюрером, я рассказал об этом случае моим подчиненным, офицерам, рассказал в присутствии доктора Лёвенгерца и извинился перед ним. Я это сделал сознательно. Пожалуйста, вы можете проверить, у вас достаточно возможностей. Потому что и потом, в моем отделе, я не терпел, чтобы на кого-нибудь оказывали физическое воздействие. Вот причина, почему я - в военной форме и в присутствии моих людей - извинился.

ЛЕТОПИСЕЦ. Высшей государственной инстанцией для всей Австрии стал 14 марта 1938 г. гауляйтер Пфальца и Саарской области Йозеф Бюркель. Австрийским партийным фюрерам, обуреваемым завистью и раздираемым интригами, приходится (52:) мириться с тем, что на все ключевые должности ставят важных шишек из Берлина. Все антиеврейские законы и установления рейха действуют теперь и здесь. То и дело приходят всё новые. Религиозные еврейские общины на всей территории, подвластной Гитлеру, теряют с 28 марта статус публично-правовых корпораций и должны зарегистрироваться как общественные организации. Каждый, кто согласно "нюрнбергским законам" считался евреем, был обязан до начала второго полугодия 1938 г. подать декларацию об имуществе. В августе евреев обязали обозначить свое происхождение, добавив себе второе имя - "Израиль" или, соответственно, "Сара".

ЭЙХМАН. Этот доктор Лёвенгерц принес на следующий день свою концепцию, и я нашел ее весьма подходящей, его план можно было сразу же привести в действие. Д-р Лёвенгерц сам предложил, чтобы его назначили главой еврейской общины, с чем я согласился; но назначить его я не мог, это было в компетенции гестапо.

В первые же дни новой еврейской организации д-р Лёвенгерц и его сотрудники обратились, естественно, с пожеланиями. Насколько я помню, был снят арест с еще имевшихся счетов в банках. Были разрешены еврейские организации. Восстановили запись актов гражданского состояния в еврейской общине, отправление религиозных обрядов. Короче говоря, обстановка разряжалась, но, конечно, все это при условии, что община будет способствовать эмиграции. Тем настойчивее, чем нервознее пытались ускользнуть от понуждения со стороны партии и в какой-то мере государственных служб отдельные евреи. В такой напряженной обстановке многие возможности терялись - некоторые чиновники нарочно ставили палки в колеса желающим уехать евреям, просто из садистских побуждений. Обычные приемы - вот у вас здесь не так написано! Идите! И однажды д-р Лёвенгерц и несколько его сотрудников говорят мне:

"Гауптштурмфюрер, - или я был тогда оберштурмфюрером? - так дальше нельзя".

И они предложили мне, чтобы я или централизовал все процедуры, или сам договорился с представителями разных ведомств, чтобы обращающимся туда по вопросам эмиграции евреям не чинили препятствий. И в тот же день у меня созрела идея: нужен (53:) конвейер - на него кладут заявление и прочие полагающиеся документы, а с него сходит заграничный паспорт. И я предложил моему непосредственному начальнику доктору Штальэккеру, чтобы он добился от рейхскомиссара Бюркеля указа о создании в Вене центрального учреждения по эмиграции евреев и чтобы все прочие ведомства - полицейпрезидиум, министерство финансов, гестапо, валютный отдел - короче, все инстанции откомандировали туда сотрудников. Они там будут сидеть рядом, вдоль всего этого "конвейера" под контролем сотрудника венского отдела СД, т.е. моим.

После того как указ был подписан, последовало вето из Берлина, поскольку в истории всей этой управленческой механики подобного решения еще не бывало. Меня сравнивали... Ну, в Берлине заговорили о некоем "малом президиуме", при котором центральные инстанции попали под надзор полиции, т.е. в мое подчинение. Но потом эти трудности в Берлине были сглажены. В Вене мы их не замечали. Все службы работали совместно. При "конвейере" сидели и люди из еврейской общины, от шести до четырнадцати человек, в зависимости от того, каков был наплыв посетителей. Бывали дни, когда обращалось до тысячи человек. Многие пытались на этой ускоренной эмиграции заработать, отхватить свой куш. Например, в национал-социалистическом Союзе правоведов были адвокаты, которые не желали, чтобы отдельно взятый еврей сам обращался к нашему "конвейеру", они желали его консультировать, за соответствующую плату, естественно. Были и "аризаторы", которые бросались на еврейские предприятия, желая ими завладеть. Поэтому было предложено основать так называемые эмиграционные фонды, наделив их правом распоряжаться собственностью, которую не разрешено вывезти за границу.

ЛЕСС. Кто их финансировал - кто дал деньги в эти фонды?

ЭЙХМАН. Деньги поступали анонимно - они принадлежали богатым евреям, собственность которых подлежала изъятию. Кроме того, я не раз посылал д-ра Лёвенгерца и других, я их уже не помню, за границу - на поиск дополнительных средств; они там выступали с докладами и привозили валюту. Я достиг соглашения с венским валютным (54:) управлением о том, что валюта, которую привозят из-за границы еврейские функционеры, не подлежит сдаче. Еврейская община могла продавать эту валюту под контролем валютного управления, но по курсу, соответствующему возможностям уезжающих евреев. Если у кого-то было много шиллингов или рейхсмарок, то д-р Лёвенгерц требовал от такого - это я называю просто для примера - 20 марок за доллар. А у тех, кто победнее, брали меньше. Во всяком случае, отъезжающий мог купить декларируемую сумму официально, через еврейскую общину, и она имела довольно высокий доход от продажи валюты, на который и могла существовать, функционировать.

ЛЕСС. Курс доллара определялся доктором Лёвенгерцем или министерством финансов?

ЭЙХМАН. Это решал д-р Лёвенгерц, ведь это он знал, каково имущественное положение данного желающего эмигрировать еврея.

ЛЕТОПИСЕЦ. Прежде чем еврей мог покинуть Германию, его еще раз основательно обдирали. Он был обязан не только доказать (и получить соответствующий документ от финансового управления!), что ничего не должен государству и не скрыл имущества; на него возлагались еще и другие обязанности. Из-за хронической нехватки валюты в рейхе иностранную валюту предписывалось сдавать, а на вывоз рейхсмарок требовалось разрешение. При продаже оставляемого имущества еврей постоянно подвергался запугиванию и угрозам. Чтобы вывезти особенно ценные предметы, надо было получить особое разрешение. Принимающие страны не хотели пускать к себе бедных эмигрантов, которые сразу же стали бы обузой для органов социального обеспечения, и требовали предъявления декларируемых сумм в твердой валюте. Поскольку в Третьей империи покупка валюты в банках строго запрещалась, эмигранту приходилось платить за нее по курсу, назначенному для него, как утверждает Эйхман, руководителями общины.

ЛЕСС. План состоял в том, чтобы более обеспеченные евреи платили за неимущих?

ЭЙХМАН. Вот именно, вот именно! Так точно... Совершенно верно, так это и надо понимать. (55:)

ЛЕСС. Значит, этот способ идет не от Лёвенгерца, а продиктован вами и вашими службами.

ЭЙХМАН. В каком-то смысле это верно, господин капитан. Деньги вносили Лёвенгерц и прочие функционеры, или они поступали в качестве подарка из-за границы. Их требовалось сдать в пользу Рейхсбанка, и Лёвенгерц получал за них марки по действующему курсу. И вот Лёвенгерц говорит мне: наш аппарат требует все больше людей, нам уже нечем их оплачивать. У нас нет службы, которая хлопотала бы за неимущих. Мы могли бы продавать доллары, если нас освободят от обязанности сдавать их. И я подумал: это замечательное дело! Ну, получит рейх эти несколько долларов или нет - не обеднеет и богаче не станет, а вот аппарат еврейской общины в Вене сможет кое-как действовать дальше. Вот так это дело и получилось. А, с другой стороны, потом были нескончаемые трудности. Что это, мол, такое - евреи не сдают валюту!

ЛЕСС. Прежде всего, евреев принудили просить валюту за границей из милости. В своей стране они должны были платить за нее колоссальную цену. Выгодно все это было, в конечном счете, только имперскому правительству. А евреи только теряли, когда за 1.000 фунтов, которые стоили 12.000 марок, должны были платить 30.000 или 40.000 марок.

ЭЙХМАН. Верно, господин капитан, верно. Это совершенно ясно, совершенно ясно...

ЛЕСС. В июне 1939 г. д-р Лёвенгерц обращался к вам снова в связи с "освобождением квартир" - выселением евреев. Им предоставляли совершенно непригодное жилье. Евреев силой выгоняли из тех немногих парков, где им еще разрешалось бывать. Д-р Лёвенгерц просил срочно помочь.

ЭЙХМАН. Я, естественно, не ведал жилищными делами и не отвечал за побои в парках. Но вы видите, таким образом, что он мне обо всем докладывал.

ЛЕСС. Д-р Лёвенгерц не раз обращал ваше внимание на панические настроения среди евреев из-за арестов и депортации. Указывал, что деятельность общины парализована, так как невозможно за столь короткое время добыть разрешения на выезд. Что потерявшие надежду (56:) люди, польские подданные и лица без гражданства, пытаются нелегально уйти из рейха и бежать в Польшу или в Бельгию. Обе страны выдворяют их обратно, а расходы на проезд от границы ложатся на общину.

ЭЙХМАН. Да, об этом я могу сказать только то же самое: я не приказывал их выдворять или арестовывать. Это не входило в мою компетенцию в то время. Позвольте напомнить, что "центральный отдел по еврейской эмиграции" был новшеством в германском государственном механизме. И это служило поводом для многих визитов из разных центральных инстанций, из "старого рейха". Тогдашний шеф полиции безопасности Гейдрих тоже приезжал. На этот период деятельности нашего отдела приходится и так называемая "кристальная ночь". Я не знаю, как это следует назвать иначе...

ЛЕСС. Вы помните, когда это было?

ЭЙХМАН. К сожалению, нет, не знаю. Это должно быть примерно... я думаю, осенью. Наверное, 1938 год. Инциденты той ночи устроили не полиция и не СД. Я еще помню, что на следующий день я пошел в еврейскую общину, чтобы осмотреть повреждения, потому что все это очень сильно ударило и по эмиграции. И там я увидел какого-то оберфюрера или бригадефюрера из СС, поднявшего над головой пишущую машинку, и, прежде чем я успел спросить, с полицейскими ли полномочиями он здесь находится, машинка полетела на землю. Бессмысленно поломана. Я ему сказал, что я начальник такого-то отдела. Он меня в ответ обозвал - грубым словом. Я сказал ему, что это приказ правительства - ни в коем случае не препятствовать эмиграции, и что я доложу моему руководству, начальнику полиции безопасности и СД. А он меня оттуда просто вышвырнул. Я написал донесение. Чем это кончилось, я не знаю.

ЛЕТОПИСЕЦ. Невозможно представить себе, чтобы сам бывший ответственный за "еврейский вопрос" в СД и гестапо не помнил даты "хрустальной ночи" - массового еврейского погрома. Большинство очевидцев запомнили 9 ноября 1938 г. на всю жизнь. Каждый раз, когда на допросах речь заходила об этом дне, Эйхман "ничего не знал". Возможное объяснение: (57:) службист дистанцируется от черни, учинившей погром без официальной поддержки и без бюрократической подготовки, в какой-то степени стихийно.

ЭЙХМАН. После той ночи работы нам сильно прибавилось. До моего откомандирования в Прагу число эмигрировавших из Австрии евреев достигло 150.000. Насколько могу вспомнить, последние цифры были - примерно 224.000 или 234.000.

Весной 1939 г. был основан так называемый протекторат Богемия и Моравия. Д-р Штальэккер за это время повысился в звании до оберфюрера СС и был переведен с должности инспектора полиции безопасности и СД из Вены на должность командующего полицией безопасности и СД в Прагу. Совершенно ясно, что как только он вступил там в должность, он потребовал, чтобы меня срочно командировали к нему в Прагу. Где-то в апреле я был откомандирован туда. Сначала я противился переводу из Вены. Когда создашь и выпестуешь свою службу, отдавать ее не хочется. У меня не было трудностей с еврейскими политическими функционерами. И я не думаю, чтобы кто-нибудь из них мог на меня пожаловаться. Даже сегодня. Я в это совершенно не верю, потому что они знали, что я не был юдофобом. Я никогда не был антисемитом и никогда этого не скрывал. Я не хочу хвалить себя. Я хочу этим всего лишь сказать, что наше сотрудничество в венском центральном отделе было деловым и корректным. Уже в начальной школе у меня был друг еврей, и, когда мы виделись в Линце последний раз, мы пошли погулять за город; я тогда носил уже значок НСДАП на лацкане, и он в этом ничего такого не находил.

Руководство венским отделом перешло к гауптштурмфюреру Рольфу Гюнтеру и будущему гауптштурмфюреру Алоису Брукнеру. Я теперь отвечал только за Прагу. Там центральный отдел был гораздо меньше, чем в Вене, но система совершенно такая же; функционеры пражских еврейских организаций бывали в Вене, а венские ездили в Прагу. Так что я мог вообще не вмешиваться, просто в Праге копировали венский опыт. Уже поэтому дело катилось по наезженной колее, позволю себе заметить, при том, что людей с пробивной способностью (58:) д-ра Лёвенгерца в Праге не было. В Праге все происходило тише и спокойнее, но при этом успех... успехи для обеих сторон были не столь явными как в Вене. Может быть, за границей в общем-то уже нечего было взять после того, как всё, что возможно, вытянули в Вену. Пражским господам приходилось в этом смысле труднее. И в Праге был создан только один эмиграционный фонд.

ЛЕСС. Кто были ваши еврейские партнеры?

ЭЙХМАН. Самые лучшие отношения были у меня с раввином д-ром Мурмельштейном. Еще там были д-р Вейнман и г-н Эпштейн - кажется, его фамилия была Эпштейн. Может быть, контактам между нами мешало - затрудняюсь правильно сказать - скажем, их чешское произношение. Общение получилось у меня сразу только с д-ром Мурмельштейном. Он, д-р Вейнман и еще другие активисты, кого они себе сами выбрали, взяли потом на себя и обустройство в Терезиенштадте.

С доктором Штальэккером у меня были хорошие отношения, выходившие за рамки служебных. Мы встречались в неслужебной обстановке по воскресеньям до обеда, и понятно, что наряду с другими вещами говорили и о возможностях решения, политического решения дела, потому что это было альфой и омегой вообще всей моей деятельности в СД.

А Терезиенштадт, где по желанию руководства протектората надлежало сконцентрировать евреев из Богемии и Моравии, был для этого уже мал. Дайте евреям автономную территорию - и проблема будет решена, для всех! Пока англичане сидят в Палестине и возможности эмиграции туда ограничены, надо выйти из положения, предоставив другую территорию.

А тут началась вовсю польская кампания, и я уже не знаю, у кого родилась идея - у Штальэккера или у меня, - во всяком случае, она родилась: именно мы, полиция безопасности, должны как можно быстрее объявить какую-то территорию как можно большей площади автономным еврейским государством, протекторатом.

ЛЕСС. Это было так важно в разгар войны?

ЭЙХМАН. Из-за войны возможности эмиграции ухудшились. И в то же время гауляйтеры, министерство пропаганды, (59:) т.е. Геббельс, канцелярия заместителя фюрера, т.е. рейхсляйтера Бормана, - нажимали со всех сторон. С людьми моего ранга они уже не общались. Они обращались к самому главному, к Гиммлеру. А он был такой человек - он всегда был рад услужить этим важным - в то время важным - господам. Лезть в еврейские дела считалось хорошим тоном. Стоило Гитлеру выступить с очередной речью - при этом он, разумеется, затрагивал и еврейский вопрос, - как все центральные инстанции партии и государства тут же бросались придумывать еще что-нибудь. А Гиммлер с каждым соглашался, мол, будет сделано. Поручал это начальнику полиции безопасности и СД Гейдриху, а тот пересылал Мюллеру, и тогда он пришел ко мне.

ЛЕСС. А кто такой Мюллер?

ЭЙХМАН. Он был моим начальником, группенфюрер Мюллер. Я потом еще скажу о его департаменте в Главном управлении имперской безопасности. Позвольте мне теперь продолжить - мы ведь остановились на Польше.

Да, там мы увидели свой шанс. В один прекрасный день мой непосредственный начальник, уже упоминавшийся д-р Штальэккер и я отправились в Польшу и доехали до реки Сан, это на юго-востоке Польши, приток Вислы. И патруль русской полиции сопровождал нас уже на их территории, за демаркационной линией. Так мы доехали до Ниско на реке Сан, эта местность относилась к Радомскому воеводству. Я об этом месте знал только от евреев, я их посылал посмотреть, каковы там возможности обустройства. И вот мы туда приехали, увидели обширную местность - река, деревни, рынки, местечки, и мы решили - вот то, что надо, и почему не переселить на этот раз поляков, ведь все равно здесь многих переселяют, и не отдать эту территорию евреям? Ведь как раз восточный еврей - хороший ремесленник. Если евреи из Австрии, Германии, Чехосло... из Богемии и Моравии, из протектората, если они снабдят их производственным оборудованием, да к тому же сельское хозяйство, - это может быть неплохим решением вопроса на определенное время; даже на долгое время, и тогда у нас не будет все время "пожар". И всем выгодно! Правительство доложит, что выполнило политическое решение. Партия (60:) разрешит еврейский вопрос, программный пункт; на нас, полицию безопасности, перестанут так нажимать, и самим евреям будет спокойнее.

Вот, наконец, хорошее, мягкое решение; и Штальэккер предложил его Гейдриху. Тот согласился, и я получил приказ: отправить в Ниско 500, а может быть, 1.000 еврейских рабочих - точного числа я уже не помню - и несколько товарных составов с нужными материалами, соорудить там барачный поселок и расселять там евреев по мере их выселения отсюда.

ЛЕСС. Десятого октября 1939 г. в Вене г-ну доктору Лёвенгерцу было приказано составить первый эшелон в Польшу. Еврейской общине надлежало отобрать 1.000-1.200 работоспособных мужчин, главным образом рабочих, особенно столяров, плотников и техников. С собой везти деревообрабатывающие станки, пилы, топоры, молотки и гвозди...

ЭЙХМАН. Ага, это для Ниско!

ЛЕСС. ...а также пропитание на три-четыре недели. Далее в этом документе говорится: д-р Лёвенгерц просил гауптштурмфюрера СС Эйхмана разрешить ему доложить свои соображения...

ЭЙХМАН. Ага...

ЛЕСС. ...относительно эшелонов в Польшу.

ЭЙХМАН. Ага...

ЛЕСС. И 27 октября д-р Лёвенгерц доложил гауптштурмфюреру Эйхману, что община, конечно, знает, что должна выполнять поступающие указания.

ЭЙХМАН. Ага...

ЛЕСС. Но она сталкивается с трудностями в среде еврейского населения.

ЭЙХМАН. Это были еще цветочки, ведь к этому времени появилась фигура генерал-губернатора в лице Франка. Мы его называли, чтобы отличать от К.Г.Франка, государственного секретаря в Праге, - "польским Франком". Начались жуткие интриги и большая возня. Франк тут же стал напирать в Берлине - он хочет сам решить у себя еврейский вопрос - и противился тому, чтобы евреев отправляли в его генерал-губернаторство. Те, кто уже там, должны немедленно исчезнуть. Франк отдал командующему полицией безопасности и СД в Кракове бригадефюреру СС Штрекенбаху приказ немедленно арестовать меня, если я появлюсь в генерал-губернаторстве. Штрекенбах сообщил мне об этом; он ведь не имел никакого права арестовывать меня без согласия нашего общего начальника Гейдриха. Этого Франк, наверное, в гневе не учел. Да, но надежда на какое-либо первоначальное урегулирование опять исчезла.

ЛЕТОПИСЕЦ. Если бы венский доктор Лёвенгерц захотел в те дни обратиться за поддержкой к Эйхману, то уже не застал бы его в Праге. Ему пришлось бы ехать в Берлин.

Это изменение места службы и должности и определило окончательно всю дальнейшую деятельность Эйхмана. До сего времени он был служащим СД, не облеченным властными полномочиями; теперь Эйхман был включен в состав созданного 27 сентября 1939 г. Главного управления имперской безопасности (РЗХА), которое, согласно указу Гиммлера, становилось "объединением центральных служб полиции безопасности и СД". Эйхман сразу оценил преимущества такого двойственного положения - в зависимости от целесообразности, он мог выступать теперь и как сотрудник СД, и как ответственный работник тайной полиции, гестапо - исполнителя воли государства.

ЭЙХМАН. Я думаю, это было в начале октября 1939 г. Мой постоянный представить при центральном отделе в Вене гауптштурмфюрер Гюнтер и я получили по телеграфу приказ явиться в Берлин к начальнику Управления тайной государственной полиции, будущему группенфюреру СС Мюллеру. Говорилось, что я должен буду подготовить для Геринга доклад по еврейскому вопросу. На самом же деле Гюнтера и меня перевели в Берлин, чтобы организовать там центральную службу эмиграции евреев. Я сообщил, что меня нельзя отзывать из Праги, искал разные отговорки. Меня ведь только что перевели из Вены в Прагу. Из Берлина не отвечали ни да, ни нет, и я уже думал, что выиграл это дело. Но, спустя несколько дней, получил телеграмму, в которой сообщалось - на этот раз совершенно конкретно, - что с такого-то числа я переведен в Берлин.

Я должен был еще сдать дела по протекторату, и мы с гауптштурмфюрером Гюнтером поехали в Берлин. Место (62:) службы нам определили на Курфюрстенштрассе, кажется, номер 116 - дом, принадлежавший раньше какой-то еврейской организации. И ресторан там был. Дом был весь в мраморных лестницах, с большими залами, вообще-то говоря, непригодными для учреждения, но центральное ведомство с большим потоком посетителей там можно было разместить. Мы привлекли людей из Праги и Вены, чтобы организовать работу таким же потоком, какой был там.

Некий доктор Эпштейн из имперского объединения евреев в Германии - так, кажется, называлась официальная головная организация - выполнял в Берлине примерно ту же функцию, что д-р Лёвенгерц в Вене. Ведомства, которых это касалось, выделили нужных чиновников, и дело пошло. Пока эмиграция не застопорилась окончательно; это было, когда уже шла война с Советским Союзом. К тому времени эмиграция была уже и так сильно затруднена; насколько я помню, оставался один-единственный маршрут на юг и еще в восточном направлении через Румынию. Summa summarum, в общем и целом, деятельность нашего "центрального отдела" превратилась в мучение. Можно сказать, была безрадостная перспектива для обеих сторон. Для евреев, потому что на самом деле было трудно найти какие-либо существенные средства для выезда. Для нас, потому что дело стояло, не было отъезжающих.

ЛЕСС. Но ведь одна из ваших обязанностей заключалась в том, чтобы до конца 1940 г. очистить от евреев хотя бы Вену - эвакуировать всех.

ЭЙХМАН. Но, господин капитан, не только ведь Вена. Мне ставились самые разные сроки, к которым я должен был всех отправить, - но, конечно, я должен здесь сказать, - легко было приказывать. Но эти сроки никогда не выдерживались, поскольку исполнение зависело от многих факторов, находившихся совершенно вне сферы моей ответственности.

ЛЕСС. Я читаю вам теперь текст из отчета венского отдела:

"2 декабря 1939 г. д-р Лёвенгерц доложил гауптштурмфюреру Эйхману, - наверное, он посетил вас в Берлине? - что американский комитет "Джойнт дистрибьюшн" сообщает ему, что валюта будет выделяться только при условии продолжения процесса эмиграции... Если в марте (63:) 1940 г. будет возобновлена отправка людей эшелонами в Польшу, выплаты будут прекращены... Гауптштурмфюрер Эйхман уполномочивает д-ра Лёвенгерца уведомить "Джойнт", что эшелоны в Польшу будут отменены, если "Джойнт" заявит, что будет предоставлять еврейской общине валюту до конца 1940 г., а еврейская община обязуется обеспечить ежемесячно отъезд соответствующего числа евреев, с тем чтобы эмиграция могла быть завершена до конца октября 1940 г.".

ЭЙХМАН. Это поручение я дал д-ру Лёвенгерцу в Берлине, но здесь, в управлении гестапо, я больше ничего не делал, не решив вопрос с начальником IV управления. Мне ведь не надо было теперь обращаться к инспектору в Вене или к командующему в Праге. Наверное, дело было так, что я обратился письменно, никак не устно, через начальника IV управления к Гейдриху и сообщил: вот, пожалуйста, мы получим столько-то и столько валюты, если не будем отправлять эшелоны в Польшу. И мне, очевидно, было отвечено: прекратить отправку. Как раз в это время были большие перестановки в гестапо, и мне поручили отдел IV В 4. Наверное, Мюллер тогда подумал - нечего им там делать в отделе эмиграции, а я могу сократить штаты.

Это был еврейский отдел, и он находился до тех пор вместе с IV управлением на Принц-Альбрехтштрассе, дом 8. Гиммлер, а под ним Гейдрих были моими высшими начальниками. А четвертым управлением в Главном управлении имперской безопасности ведал Мюллер. Между ним и моим отделом был еще руководитель группы отделов В. Все дела шли, конечно, на подпись через него, но, по существу, они его не слишком интересовали, так что я всегда старался попасть прямо к Мюллеру. Всего в IV управлении было от 18 до 22 отделов. Отдел, который поручили мне, остался из-за нехватки места на Курфюрстенштрассе. В отделе эмиграции остались у меня, кроме Гюнтера, несколько человек из Вены и Праги. А в гестапо я получил вместе с отделом IV В 4 не только его название, но и весь личный состав, кроме бывшего начальника.

ЛЕСС. Когда вы говорите о Гюнтере - о каком? Там были два брата? (64:)

ЭЙХМАН. Гауптштурмфюрер Гюнтер, Рольф Гюнтер. Он был моим постоянным представителем. У нас не было слова "заместитель". Текущая работа отдела как шла, так и продолжалась, потому что сотрудники просто переехали в другое место, только и всего. Гюнтер вникал в основном в эти новые для нас обоих, совершенно неизвестные дела гестапо, но, собственно говоря, это было ему и не нужно, потому что старые чиновники все равно делали - если разрешите выразиться грубо - как им заблагорассудится, спустя рукава. А я занимался планом по Мадагаскару.

ЛЕСС. Почему вы этим занялись?

ЭЙХМАН. Из-за войны эмиграция снизилась практически до нуля. Если разрешите еще раз вернуться назад: Терезиенштадт тоже не был выходом, а попытка использовать Ниско на реке Сан провалилась. Шла военная кампания во Франции, она давала мне новую надежду на решение, по меньшей мере, временное.

Я вспомнил про хлопоты Теодора Герцля о еврейском государстве; Адольф Бём писал, что Герцль интересовался также и Мадагаскаром. Но я вспомнил, что он наткнулся с этим делом на сильное сопротивление в своих же рядах. Я подумал: мне все равно, где это найдется - земля и место на ней; там и надо хвататься. Дело ведь принимало все более угрожающие масштабы: законы, обязывающие евреев покинуть места своего проживания, - с одной стороны; нажим со стороны партии на нееврейское население - с другой. Не надо было большого ума, чтобы понять - если так пойдет и дальше, то дело кончится таким крахом, что даже трудно себе представить. Пусть не то, что потом произошло. Но что-то должно случиться, говорил я себе, потому что если котел, доверху полный воды, долго нагревают, а клапана нет, то рано или поздно котел взорвется. На своей скромной должности я стремился помочь найти этот клапан; я хотел бы уподобить этому клапану мои старания - найти где-нибудь возможность расселения. И с "планом Мадагаскар" у меня возникла идея нового решения.

ЛЕТОПИСЕЦ. Военная кампания во Франции, начавшаяся немецким наступлением 10 мая 1940 г., завершилась уже 25 июня полной победой вермахта и перемирием, превратившим половину (65:) страны в зону оккупации. Остров Мадагаскар был в то время французской колонией с населением всего 3,5 миллиона человек - на территории, в два с лишним раза большей, чем ФРГ (до объединения).

ЭЙХМАН. Теперь я мог видеть на примере Терезиенштадта, что переселение в гетто, "геттоизация", ничего не дает. Там было достигнуто решение, более или менее приемлемое, как я это себе представлял, примерно для 10.000 человек, но туда сгоняли слишком много людей. Многие гауляйтеры хотели избавиться в своих областях от евреев, которые уже не могли эмигрировать из-за преклонного возраста. Эти гауляйтеры пускали в ход любые средства, чтобы получить согласие Гиммлера и "спихнуть", как они говорили, "своих евреев" в Терезиенштадт. С другой стороны, против этого гетто возражал гауляйтер Саксонии, мотивируя тем, что евреи создают очаг эпидемий и огромный черный рынок вблизи границ его области. Я постоянно указывал на эти трудности, хотя они и не относились к моей компетенции, поскольку проводить "геттоизацию" было приказано лично Гиммлером. А он давно держался позиции Штрейхера, журнала "Штурмовик", полная противоположность своему подчиненному - начальнику полиции безопасности и СД Гейдриху, который не был сторонником этой совершенно нереалистической концепции - что называется, и дураку ясно.

ЛЕСС. Мадагаскар казался вам реальнее?

ЭЙХМАН. Сначала я пошел в управление по делам эмиграции министерства внутренних дел и справился там о географическом положении, климатических и природных условиях и других сведениях. Получил основательную информацию в Тропическом институте в Гамбурге, и дело не казалось мне таким уж невозможным. Мне представлялось, что в правовом отношении это может быть автономная еврейская область Мадагаскар.

До этого времени я мог как простой исполнитель прятаться за широкой спиной какого-то ответственного работника. Теперь в Берлине это стало иначе. Теперь я сам был ответственный работник, здесь действовала бюрократическая машина, с которой мне прежде не прихолилось (66:) сталкиваться, с которой я еще не был знаком. Столько возникало трудностей, затевались нудные обсуждения, тысячи возражений со стороны центральных инстанций! Одни заявляют, что вопрос в их ведении, другие - то же самое! Министерство иностранных дел, например, отрицало право полиции безопасности заниматься этим вопросом на том основании, что Мадагаскар не в Германии. Люди не понимали целей и задач. Они ведь не читали ни одной серьезной книги, не изучали фундаментальных трудов. У них не было внутреннего ощущения этого дела.

Они не вникали в проблему как таковую. Правительственный советник по фамилии Лишка, например, никогда не интересовался этим вопросом. Советник Лишка, советник Ланге, советник Зур, советники X, Y, Z - не важно, кто именно; любой сухарь-чиновник, ему не было дела до Ниско на Сане, ему не было дела до Терезиенштадта, ни до чего ему не было дела, потому что его ничто не интересовало, "этого нет в делах, нет прецедента, по регистрации не значится..." - и он не желает с этим связываться. Ясное дело - эти люди сидят себе тихо, и так им гораздо легче. Ведь эти люди не читали, скажем, фундаментальных трудов, не прорабатывали их. У них не было внутреннего ощущения...

А когда план, наконец, полностью прояснился, и ни у одного из центральных ведомств не осталось пожеланий - тогда было уже поздно. Немецкие войска давно были в Париже, но до Мадагаскара нам было не добраться. Когда ушел французский флот и Германия оккупировала не занятую до тех пор часть Франции до самого Средиземного моря, о Мадагаскаре не могло быть уже и речи. На том дело и кончилось, порушилось. Проснулись! Должно быть, это 1940 год.

ЛЕТОПИСЕЦ. Эйхман ошибается, называя год. После того как 7 ноября 1942 г. войска западных союзников высадились в Северной Африке, Германия 11 ноября 1942 г. оккупировала еще не занятую часть Франции, включая средиземноморское побережье. Французский военный флот, стоявший в порту в Тулоне и "нейтрализованный" по условиям перемирия, был затоплен командами кораблей - командующий не захотел отдать (67:) немцам. После этого связь метрополии с французской колониальной империей, в том числе с островом Мадагаскар, прекратилась.

ЛЕСС. Целью мадагаскарского плана было охватить всех евреев? В ваших документах говорится везде о четырех миллионах евреев.

ЭЙХМАН. Ну, все это, конечно, только теории. Поедут ли на Мадагаскар четыре миллиона - кто мог это знать.

ЛЕСС. План должен был способствовать решению еврейского вопроса?

ЭЙХМАН. В довольно значительном объеме - сначала главным образом для находящихся в Германии, Австрии и в Чехословакии евреев. А дальше было бы видно, что возможно еще.

ЛЕСС. Евреи в генерал-губернаторстве - их, может быть, тоже имели в виду?

ЭЙХМАН. Конечно, я ведь уже упоминал Радом...

ЛЕСС. Слышали ли вы о сообщении польской научной комиссии, посетившей Мадагаскар в 1937 г.?

ЭЙХМАН. Нет, никогда, никогда, никогда! Меня побудил к этому Теодор Герцль.

ЛЕСС. Известно ли вам, что вопрос о Мадагаскаре раньше уже изучался, например - этой польской комиссией...

ЭЙХМАН. Нет, этого я... нет, этого я не знаю.

ЛЕСС. ...которая пришла к выводу, что там можно поселить самое большее 15.000 еврейских семей из Европы; однако часть членов комиссии считала, что и это число завышено?

ЭЙХМАН. Господин капитан, но... но я... я ничего об этом не слышал. Я полагался на то, что мне сказали в министерстве внутренних дел, в отделе по делам эмиграции... Наверное, в то же время, когда я занимался Мадагаскаром, проводилась акция по эвакуации, кажется, из района Бадена. Обстоятельства были таковы: Гиммлер сообщил начальнику полиции безопасности и СД, что гауляйтер, фамилию его я забыл, заявил ему, что желает во что бы то ни стало, любым путем избавиться от "своих евреев". И Гиммлер с ним согласился и приказал, чтобы их отправили в не оккупированную часть Франции. Мой отдел, т.е. IV В 4, должен был дать заявку на железнодорожные (68:) составы в министерство транспорта, и это министерство определило маршрут согласно своим расписаниям, кажется, через Шалон-на-Марне.

Об этом позвольте сказать еще вот что: во время войны одно из первых дел имперского министерства транспорта было - упорядочение перевозок. С Гейдрихом договорились - чтобы, значит, все грузы по железной дороге для полиции безопасности... Чтобы у нас был только один отдел, который с ними... тогда мы будем знать, что груз придет, когда это необходимо! Это будут перевозки "военного значения".

Потом эти слова изменили, стало "решающего военного значения". Это действовало для всех центральных инстанций, и у нас решили, чтобы отвечал за все отдел IV В 4. Все равно, поляки это или цыгане, или материалы, или бараки - всё шло через мой отдел. С таким же успехом Мюллер или Гейдрих могли назначить любой отдел управления, обмундирования, например.

А Шалон-на-Марне - это была, кажется, последняя станция в оккупированной Франции, дальше шла не оккупированная зона. Мне было строго приказано, чтобы эти поезда нигде на оккупированной территории не стояли. А на пограничной станции я понял, что протолкнуть через демаркационную линию четыре или шесть эшелонов - всё пассажирские вагоны - задача почти неразрешимая. Во-первых, охраняла их наша полиция, а в не оккупированной зоне распоряжались сами французы. А во-вторых, после прохода поезда блокировались стрелки. Как мне пришла в голову мысль объявить начальнику станции, последней станции в оккупированной Франции, что это "эшелоны вермахта" и - почему он мне поверил и пропустил поезда дальше, когда их увидел, - я не знаю... и теперь не знаю. Я только знаю, что это очень плохо кончилось бы для евреев и для меня тоже, если бы поезда застряли, их не пустили бы ни туда, ни обратно...

Когда прошел последний эшелон, я сел, обливаясь потом, в свою машину и поскорее уехал. Трудности, которые после этого возникли, улаживать надо было уже министерству иностранных дел с правительством в Виши.

ЛЕСС. Сколько евреев было эвакуировано этим путем? (69:)

ЭЙХМАН. Было четыре, может, шесть поездов, значит, приблизительно, я считаю, от 3.500 до 4.000 евреев.

ЛЕТОПИСЕЦ. То, о чем рассказывает здесь с шутливым оттенком Эйхман, стало трагедией 6.504 евреев, женщин и мужчин самого разного возраста. Баденский гауляйтер Роберт Вагнер получил под свое управление Эльзас, гауляйтер Пфальца и Саарской области Йозеф Бюркель - Лотарингию. Жившие в этих областях евреи должны были, согласно условиям перемирия между Францией и Германией, найти приют во Франции. Но под этим предлогом нацисты "освобождали от евреев" и обе германские провинции, "гау".

В конце октября 1940 г. на рассвете более 6.500 баденских и пфальцских евреев были извлечены из домов и погружены в поезда; брать с собой разрешалось до 50 килограммов багажа и по 100 марок на человека. Остальная собственность досталась рейху. Эшелонов было девять, только через четыре дня и три ночи, проведенных в пути, депортируемых выпустили из вагонов - во французском концлагере. Меньше чем тысяче из них удалось эмигрировать или бежать, 2.000 умерли во французских лагерях от голода и болезней, всех оставшихся вывезли позже по распоряжению Эйхмана на Восток и там убили.

Это была далеко не первая акция такого рода. После одного из совещаний, происходившего в Катовицах 10 октября 1939 г., Эйхман записал:

"Фюрер распорядился переместить 300.000 евреев, прежде всего из Старого Рейха и Остмарка".

Первая крупная акция была проведена в ночь с 12 на 13 февраля 1940 г. в Штеттине: 1200 евреев, независимо от возраста и пола, были вытащены из домов и загнаны в товарные вагоны; взять с собой им разрешили по одному чемодану вещей и теплую одежду. В их домах поселились немцы из прибалтийских стран, бежавшие от "советизации". Эшелон с евреями направился в "генерал-губернаторство". В пути замерзли насмерть 71 человек, еще 230 умерли в лагерях в течение месяца, остальные пропали в лагерях смерти.

ЭЙХМАН. Эти эшелоны во Францию, между прочим, вот типичный пример того, как Гиммлер импульсивно, словно спьяну, реагировал - раз-два, взяли! Облекал в приказы дела, словно предназначенные для того, чтобы их невозможно было исполнить. Гиммлер всем внушал (70:) страх. Вот только небольшая иллюстрация: когда кого-то вызывали к Гиммлеру, надо было... в его ставке, в уборной спецпоезда, всегда оставляли пемзу и лимон. Потому что если у кого-то были хотя бы желтые следы от никотина на ногтях, Гиммлер мог схватить его за руку и заявить:

"Три месяца - или полгода - не курить! Немедленно, даете слово! Это приказ! Идите!"

Поскольку с провалом плана по Мадагаскару меня лишили какой бы то ни было интересной работы, я тогда просил группенфюрера Мюллера перевести меня на должность полицей-президента в какой-нибудь город. Он мне сказал: солдат тоже не выбирает, где ему сражаться. Позже я пытался несколько раз отпроситься, чтобы меня командировали на фронт. С тем же результатом. К концу 1940 г. мероприятия по "геттоизации" в генерал-губернаторстве достигли высшего размаха и близились к завершению, то же самое в Вартегау; но к этим акциям отдел IV В 4 не имел никакого отношения.

ЛЕТОПИСЕЦ. Гауляйтер Грейзер в Познани и генерал-губернатор Франк с резиденцией в Кракове получили от Гитлера полномочия сконцентрировать евреев из подведомственных им областей (бывшей польской Западной Пруссии - первый и остальной части Польши - второй) в гетто, а нетрудоспособных - приказать уничтожить. Им не нужен был для этого Эйхман. Однако и его отдел не бездействовал.

ЭЙХМАН. Мой непосредственный начальник группенфюрер Мюллер теперь нередко посылал меня в разные места с заданиями - ознакомиться и доложить; ведь он сам никогда не уезжал из Берлина, но желал все подробно знать, вот я и осмотрел гетто в Лицманштадте, теперь это опять Лодзь, и гетто в Варшаве.

ЛЕСС. Может быть, вы теперь упомянете, в чем состояли функции вашего отдела во всем этом деле?

ЭЙХМАН. Так точно, конечно! Отдел IV В 4 несколько раз незначительно реорганизовывался. Когда я его принял, он назывался просто "еврейские дела". Я уже не помню точно - перед тем, как официальное название стало "отдел борьбы с мировоззренческим противником", имел ли он название "окончательного решения еврейского вопроса"? (71:) Слова "окончательное решение" изначально не имеют ничего общего с физическим уничтожением, о чем я хотел бы еще сказать позже. Слова "окончательное решение еврейского вопроса" уже приходили мне в голову, когда я брался за мадагаскарский проект.

ЛЕСС. Это уже тогда называлось окончательным решением еврейского вопроса?

ЭЙХМАН. Господин капитан, я знаю, что слова "окончательное решение..." употреблялись обычно и раньше. Вот их и вспомнил Гейдрих или Гиммлер. Отдел занимался, когда я его принял, лишением гражданства и реквизицией собственности. Только работа с документами... Самого имущества в гестапо даже не видели, только документы!

ЛЕСС. Эти документы вами визировались, прежде чем поступали дальше?

ЭЙХМАН. Часто их просто помечали внизу, на приеме почты. Это же была обыкновенная текучка, она шла автоматически - печатные формуляры, их можно было и не читать.

ЛЕСС. Это вы говорите о депортациях евреев из Западной и Восточной Европы?

ЭЙХМАН. Насколько я могу вспомнить, евреев депортировали из Голландии, Бельгии, Франции, потом из Греции, из Словакии, из Румынии. Про Хорватию я не знаю. Еще из Дании. Из Венгрии. Я не знаю - не забыл ли я какую-нибудь страну?

ЛЕСС. Италию?

ЭЙХМАН. Из Италии вообще-то нет, но, может быть, из пограничной полосы между Италией и Францией. (Лесс предлагает Эйхману сигарету.) Большое спасибо, gracias! Конечно, сколько из этих стран эвакуировали, сколько было отправлено эшелонов, я теперь не помню даже приблизительно. Если я стану называть числа с потолка, это ведь никого не устроит. Как хотите, я, разумеется, готов подчиниться. Пожалуйста, как прикажете.

ЛЕСС. Хорошо, мы можем вернуться к этому вопросу позже. Вы говорили об окончательном решении еврейского вопроса. (72:) Хотите рассказать об этом или сначала о войне с Россией?

ЭЙХМАН. Вопрос об окончательно решении, он зависит... это связано с обстоятельствами, возникшими с началом войны Германии с Россией. Я не уверен, как именно было сказано - в документе, которым рейхсмаршал Геринг назначил начальника полиции безопасности и СД: "уполномоченным по окончательному решению" или "по решению еврейского вопроса"?

ЛЕСС. Разве этот документ не относится к времени до начала Второй мировой войны?

ЭЙХМАН. Мы можем отнести его, вернее всего, к тому времени, когда эмигрировать было уже невозможно, и начались радикальные меры. Начало войны с Советским Союзом было, я думаю, в июне 1941-го. Наверное, спустя два месяца... или, может быть, через три месяца меня вызвал Гейдрих. Я явился. И он сказал мне: "Фюрер, ну, с этой эмиграцией..." Но сначала совсем коротко: "Фюрер приказал физически уничтожить евреев". Эту фразу он мне сказал. И вопреки своему обыкновению надолго замолчал, словно хотел проверить действие своих слов.

Я это и сегодня помню. В первый момент я даже не пытался представить себе масштаб этой акции, потому что слова он тщательно подбирал. Но потом я понял, о чем идет речь, и ничего на это не сказал, потому что ничего сказать уже не мог. Потому что о таком... о таких вещах, о насильственном решении я никогда и не думал. И тогда он сказал мне: "Эйхман, поезжайте к Глобочнику в Люблин".

ЛЕСС. К кому?

ЭЙХМАН. Глобочник, бывший гауляйтер Вены, был теперь начальником СС и полиции Люблинского округа в генерал-губернаторстве. Так вот, Гейдрих сказал:

"Поезжайте к Глобочнику. Рейхсфюрер уже дал ему соответствующие указания. Посмотрите, как у него пошло дело. Чем он там пользуется для уничтожения евреев".

Как было приказано, я отправился в Люблин, нашел управление начальника СС и полиции Глобочника, явился к группенфюреру и сказал ему, что меня прислал Гейдрих, потому что фюрер отдал приказ о физическом уничтожении евреев. (73:)

ЛЕСС. Группенфюрер?

ЭЙХМАН. Простите?

ЛЕСС. Группенфюрер?

ЭЙХМАН. Нет, фюрер, Гитлер, конечно, фюрер. Гитлера я имею в виду - это ведь слова Гейдриха.

ЛЕСС. Гейдрих...

ЭЙХМАН. ...которые Гейдрих мне сказал. Он сказал: "Фюрер приказал..." - это значит, приказал Гитлер - "физически уничтожить евреев".

Глобочник вызвал тогда некоего штурмбаннфюрера Хёфле, наверное, из своего штаба. Мы поехали из Люблина, я теперь не помню, как это место называется, я их путаю, я не могу точно сказать, это была Треблинка или что-то другое.

Там лесистая местность, редкий такой лес, и через него грунтовая дорога, польская дорога. И справа от дороги был дом, обычное такое строение, в каком живут люди, которые там работают. Нас приветствовал капитан, обыкновенный полицейский офицер. Там были еще рабочие, несколько человек. А капитан был без мундира, что меня крайне удивило, он был с закатанными рукавами, он, наверно, вместе с ними работал. Они там строили деревянные домики, два или три. Размеры - может быть, с дачный дом, комнаты на две-три. Хёфле велел полицейскому капитану объяснить мне, что они строят. И тот начал. Это был человек с таким, знаете... таким хриплым голосом. Может быть, он пил. Говорил на каком-то диалекте, наверное, как на юго-западе Германии, и стал мне рассказывать, что все швы он уже уплотнил, потому что здесь будет работать мотор от русской подводной лодки, и выхлопные газы мотора подведут сюда и будут травить ими евреев.

Для меня это было тоже чудовищно. У меня не столь грубая натура, чтобы я мог вот так запросто... чтобы я мог вынести нечто подобное. Если вижу у человека открытую рану, не могу на это смотреть. Я не мог бы стать врачом. Я хорошо помню и сейчас, как сразу себе все это представил и как я себя плохо почувствовал, будто со мной самим что-то произошло... Как это бывает, меня охватила дрожь. Затем я поехал в Берлин и доложил это дело начальнику полиции безопасности.

ЛЕСС. Мюллеру? (74:)

ЭЙХМАН. Мюллеру, разумеется, тоже.

ЛЕСС. Не Гейдриху?

ЭЙХМАН. Гейдриху, да, но Мюллер был моим непосредственным начальником. Я ему сказал то, что говорю сейчас. Может быть, я где-то путаю очередность. Разрешите мне самому... (Берет карандаш и бумагу.)

ЛЕСС. Да, пожалуйста!

ЭЙХМАН. ...самому делать заметки, ведь я стараюсь, чтобы все было в определенном порядке. Это было... да, я ведь сказал перед этим, это, должно быть, позднее лето, осень.

ЛЕСС. Какого года?

ЭЙХМАН. После того как вспыхнула война Германии с Россией. Значит, это было в 1941 г., осенью. Меня снова послали, теперь в Хелмно, это в Вартегау. Я получил приказ Мюллера ехать и доложить ему, что там происходит. Он мне не говорил так... как Гейдрих, не так прямо:

"Там проводится акция с евреями, Эйхман. Поезжайте туда. И доложите мне!"

Я явился в управление гестапо в Лицманштадте - теперь это опять Лодзь, - и там мне описали, что действует специальная команда, "зондеркоманда", которую назначил рейхсфюрер. Мне точно рассказали, где находится это Хелмно.

Вот что я там увидел: помещение, если я верно помню, раз в пять больше того, где мы находимся; там внутри были евреи. Они должны были раздеться, и тогда к дверям подъехала закрытая грузовая машина, фургон. Подъехала совсем вплотную. И голые евреи должны были переходить в кузов. Потом их там заперли, и машина уехала.

ЛЕСС. Сколько человек вошло в машину?

ЭЙХМАН. Я не знаю этого точно. Я не смотрел все время. Я не мог. Нет! С меня было довольно. Их крики и... и я был слишком взволнован и так далее. Я сказал это и Мюллеру, когда докладывал ему. Он не придал этому особого значения. А там, на месте, я поехал вслед за той машиной - и увидел самое ужасное из всего, что видел в жизни до этого. Фургон подъехал к длинной яме. Кузов открыли, и оттуда выбрасывали трупы. Словно живых, они еще гнулись. Швыряли в яму. Вижу перед собой, как какой-то человек в гражданском клещами вытаскивал зубы. (75:)

И тогда я убрался оттуда. Сел в свою машину, уехал и не стал с ними говорить. Сидел часами, не говоря ни слова с моим водителем. Был сыт этим по горло. Еще помню, врач в белом халате сказал мне, чтоб я посмотрел в глазок, как они там в кузове. Я отказался. Я не мог, не мог ничего сказать, я должен был уехать. В Берлине я доложил группенфюреру Мюллеру. Сказал ему то же, что говорю сейчас. Я сказал ему: это ужасающе, это преисподняя. Не могу. Это... Я не могу так! - сказал я ему.

ЛЕСС. Что сказал Мюллер?

ЭЙХМАН. Мюллер обычно ничего не говорил. Никогда! Ни о таких вещах, ни о других. Он был всегда очень скуп на слова и спокоен, говорил только необходимые вещи. Говорил "да" или "нет". И если не говорил ни да, ни нет, то говорил обычно "Камрад Эйхман...", это и было - ни да, ни нет. Он был молчалив.

ЛЕСС. Вы представили письменный отчет о поездке?

ЭЙХМАН. Нет, я не имел права. Это было мне четко запрещено, я думаю, Гейдрихом. Еще Мюллер хотел знать время - сколько времени это длится. А я не мог... не мог об этом и слышать. Мне пришлось поехать туда еще во второй раз, но я, конечно, сам не напрашивался...

ЛЕСС. Вы видели у Глобочника, как евреев удушали с помощью двигателя подводной лодки?

ЭЙХМАН. Нет, этого я не видел, я еще расскажу. Меня туда послали в другой раз. Я теперь стараюсь вспомнить, господин капитан.

Меня посылали в такие места: эти два, потом Освенцим, а потом меня послали в Треблинку. Потом меня посылали в эту... как это называется - под Минском, где дважды было сражение? Недалеко от Минска. И в Минск тоже. Минск, Освенцим, Треблинка, Минск, Освенцим, Треблинка, Минск... Больше, я думаю, нигде. Да, и Лемберг! Вот эти шесть мест.

ЛЕСС. Это были ознакомительные поездки или у вас было специальное задание?

ЭЙХМАН. Никакого задания, никакого задания. Ни отдавать распоряжения, ни чего-либо еще. Указывать, кого, скажем, удушать газом, увеличить или уменьшить подачу газа или закрыть совсем - с этим я никогда, никогда, никогда, никогда дела не имел, господин капитан. Если (76:) пресса писала, что такое было, то я здесь заявляю с полной уверенностью: это неправда.

ЛЕСС. В чем состояла задача вашего отдела в ходе уничтожения?

ЭЙХМАН. Эвакуация. Но не в генерал-губернаторстве Польша. И дальше позвольте мне сказать об оккупированных русских областях, где это тоже происходило иначе.

ЛЕСС. Господин Эйхман, вы хотели рассказать о ваших посещениях лагерей уничтожения.

ЭЙХМАН. Так точно, конечно! Мюллер сказал мне.

"В Минске расстреливают евреев. Прошу представить доклад, как это происходит".

Поэтому я поехал в Минск. У меня там вообще не было дел, я там никого не знал, отправился в это... как же это называлось... "управление полицией безопасности"? Или это была оперативная группа, "айнзацкоманда полиции безопасности". И там я спросил начальника. Еще помню, что его не было на месте. Я обратился к кому-то другому и сказал, что у меня приказ - посмотреть... это. На следующий день - я остался ночевать в городе - пришел туда на место, но оказалось уже поздно. В тот день до обеда это закончилось, почти закончилось, чему я был страшно рад. Когда я пришел, то видел только, как молодые солдаты, я думаю, у них были череп и кости на петлицах, стреляли в яму, размер которой был, скажем, в четыре-пять раз больше этой комнаты. Может быть, даже гораздо больше, в шесть или семь раз. Я... я там... что бы я ни сказал... ведь я только увидел, я даже не думал, я такого не ждал. И я увидел, больше ничего! Стреляли сверху вниз, еще я увидел женщину с руками за спиной, и у меня подкосились ноги, мне стало плохо.

ЛЕСС. Яма была полна трупов?

ЭЙХМАН. Полна. Она была полна! Я ушел оттуда к машине, сел и уехал. Поехал во Львов. Я теперь припоминаю - у меня не было приказа ехать во Львов. Кое-как добираюсь до Львова, прихожу к начальнику гестапо и говорю ему:

"Это же ужасно, что там делается, - говорю я. - Ведь там из молодых людей воспитывают садистов!"

Я и Мюллеру сказал точно то же самое. И Гюнтеру тоже сказал. Я это говорил каждому. Всем говорил. И тому фюреру СС во Львове я сказал:

"Как же можно вот так просто (77:) палить в женщину и детей? Как это возможно? - сказал я. - Ведь нельзя же... Люди либо сойдут с ума, либо станут садистами, наши собственные люди".

А он мне говорит:

"Здесь поступают точно так же, тоже стреляют. Хотите посмотреть?"

Я говорю:

"Нет, я ничего не хочу смотреть".

А он говорит:

"Мы все равно поедем мимо".

Там была тоже яма, но уже закопанная, а из нее кровь, словно... - как это сказать? Кровь оттуда текла. Я такого никогда не видел. Сыт по горло таким заданием!

Я поехал в Берлин и доложил группенфюреру Мюллеру. Ему я сказал:

"Это не решение еврейского вопроса. Вдобавок мы воспитываем из наших людей садистов. И нечего нам удивляться, не надо удивляться, если это будут сплошь преступники, одни преступники".

Я еще помню, как Мюллер посмотрел на меня, и выражение его лица говорило:

"Эйхман, ты прав; это не решение".

Но он, конечно, тоже ничего не мог сделать. Ничего не мог Мюллер поделать, ничего, ровным счетом ничего! Кто это все приказал? Приказал, именно приказал, разумеется, шеф полиции безопасности и СД, т.е. Гейдрих. Но он должен был получить указания от рейхсфюрера СС, т.е. от Гиммлера; сам по себе он такого не мог, никогда бы не мог такое сделать. А Гиммлер должен был иметь категорическое указание от Гитлера; если бы Гитлер не распорядился - его бы за такое на фронт куда-нибудь, под бомбы и снаряды...

ЛЕСС. Разве Гиммлер не отдавал письменного приказа об этом "окончательном решении еврейского вопроса"?

ЭЙХМАН. Письмен... об уничтожении, физическом уничтожении?

ЛЕСС. О физическом уничтожении.

ЭЙХМАН. Никогда я не видел письменного приказа, господин капитан. Я знаю только, что сказал мне Гейдрих:

"Фюрер приказал провести физическое уничтожение евреев".

Он сказал это так четко и определенно, как я теперь повторяю. И это были только первые, первые результаты... Это были, это были еще мелочи - то, что я сейчас рассказываю.

Еще я попросил группенфюрера:

"Пожалуйста, не посылайте меня туда. Пошлите кого-нибудь другого, кто (78:) покрепче. Меня не пускали на фронт, я никогда не был солдатом. Ведь хватает других, кто может на это смотреть, кто не свалится в обморок. А я не могу такое видеть, я ночью не сплю, мне это снится. Я не могу, группенфюрер".

Но меня не послушали.

ЛЕСС. Осенью 1941 г. евреев из рейха и Австрии, из протектората Богемия и Моравия депортировали в Ригу и Минск?

ЭЙХМАН. Господин капитан, в 1941 г. - возможно. Я этого не знаю. Я знаю только, что отправлялись поезда в Минск и Ригу.

ЛЕСС. Известно ли вам, что в этот период, осенью, оперативные группы ликвидировали депортированных евреев и в Риге и в Минске - расстреливали?

ЭЙХМАН. Это не было мне тогда известно, но потом, разумеется, стало известно.

ЛЕСС. Вы сказали, что инспектировали Минск?

ЭЙХМАН. Я уже сказал, что IV В 4, мой отдел, не занимался деятельностью оперативных групп на Востоке. Ни формально, ни по существу. И никаких... как мне правильнее выразиться... никаких наблюдателей или советников мы не посылали.

ЛЕСС. Вы получали текущие сообщения об оперативных группах, так называемые оперативные сводки и, следовательно, информацию о ликвидациях евреев в России?

ЭЙХМАН. Так точно! Наряду с другими обязанностями оперативных групп, также о ликвидации евреев. Я никогда не говорил, что не знал о том, что там происходят ликвидации. Но отдел IV В 4 не имел к ним никакого отношения. К этому я должен еще добавить кое-что о том, что было до этого: обсуждение "плана Барбаросса". Незадолго до начала русско-германской войны в Берлине было созвано совещание, на которое должны были явиться все руководители Главного управления имперской безопасности. Здесь я в первый раз услышал это - кодовое название - подготовки войны против Советского Союза; были оглашены заранее разработанные планы, вся организация дела, и там значились оперативные группы "Восток" со своими оперативными отрядами, "айнзацкомандами". Оперативные группы начальника (79:) полиции безопасности и СД должны были двигаться вслед за наступающими немецкими войсками, чтобы сразу же за фронтом создавать полицейскую власть. Олендорф был поставлен их руководителем, "айнзацгруппенфюрером", он еще на Нюрнбергском процессе военных преступников сказал, что его группа расстреляла 84.000 или - я не знаю, может быть, 94.000 евреев.

ЛЕСС. Было ли сказано на том совещании, в чем должны заключаться задачи и функции оперативных групп?

ЭЙХМАН. Нет! Это не было сказано. Я подумал, что раз это дело военное, наступление, войска СС... Я считал, что меня обходят - ведь я продвигался по службе довольно быстро, - и сказал себе: вот ты сейчас оберштурмбаннфюрер, теперь вперед, на фронт, там скорее дадут штандартенфюрера! На самом же деле я так и просидел до 8 мая 1945 г. оберштурмбаннфюрером. Меня уже не могли повысить в звании, потому что должность начальника отдела соответствовала чину правительственного советника или старшего правительственного советника, а соответствующего ей звания в СС я уже достиг.

ЛЕСС. Вы побывали и в Освенциме?

ЭЙХМАН. Я получал все новые приказы, и я должен был посетить и Освенцим. Мюллер сказал мне, что там расширяется строительство. Я должен посмотреть и доложить ему. Господин капитан, эти люди всегда хотели навредить мне; где это видано - канцелярский служащий, а тут все эти ужасы, их представляют как можно страшнее, совершенно бессвязно! И они, конечно, радовались, когда мои нервы не выдерживали, когда я не мог... как они сами. Гёсс мне рассказывал - сам Гиммлер побывал у них и осматривал все подробно. Гесс сказал мне, что и у рейхсфюрера ноги подкашивались. Именно так он сказал - в пренебрежительном смысле, сам-то он, Гёсс, был закаленный.

Это было в тот день, когда Гиммлер все это увидел и сказал Гёссу - наверное, чтобы самого себя подстегнуть и не выглядеть слабаком перед эсэсовцами в концлагере, - сказал, что "это битвы, которые следующим поколениям уже не придется вести". (80:)

Когда я должен был осматривать установку, Гёсс вызвал машину с открытым верхом. Мы поехали куда-то по территории, я в Освенциме не ориентируюсь. Дальше, чем в комендатуре, сразу у главного входа, я до этого не был. И не имел желания. И вот я увидел из машины большое здание. Как фабрика, с огромной трубой, а Гёсс мне сказал:

"Вот это производительность! Десять тысяч!"

В это время там как раз происходило дело - отделяли работоспособных от тех, кого сочтут неработоспособными. А самого умерщвления газом я не видел. Я не мог. Я бы упал в обморок. Я уже подумал: ну вот, мне опять удалось не соваться! А тут он везет меня к яме, к большому рву, он был очень большой, я не могу назвать размер, может быть, сто метров в длину, а может, и 150 или 180 метров. И там решетка, огромные железные колосники. И на них горели трупы. И тут мне стало плохо. Мне стало плохо.

ЛЕСС. Вы ведь были еще и в Треблинке?

ЭЙХМАН. Тогда, разрешите, я скажу еще о последнем, о последнем пункте этой ужасной истории.

Это Треблинка. Я получил приказ. Поехал в Треблинку к Глобочнику. Это во второй раз. Должен был доложить Мюллеру - установки уже действовали. Я представлял себе это так: деревянный дом справа от дороги, а слева там были еще другие деревянные дома, так мне это запомнилось. Вместо этого, опять с тем же самым гауптштурмфюрером Хёфле, я оказался на станции железной дороги; она называется Треблинка и выглядит точь-в-точь как немецкий вокзал - словно построено где-нибудь в Германии. С вывесками, указателями... Я там держался подальше. Я не подходил ближе, чтобы не видеть. Видел только, как по мосткам, отгороженным колючей проволокой, входила в здание колонна голых евреев... Нет, это не дом, это похоже на большой зал, там их газировали. Там их, как мне говорили, этим... как его? Циан...?

ЛЕСС. Цианистый калий!

ЭЙХМАН. Цианистый калий... Или кислота? Как называется кислота - цианистая? Как это происходит, я не смотрел. Я доложил об этом Мюллеру, и он, как всегда ничего не - сказав, принял мой отчет к сведению, без комментариев. Только выражение его лица говорило: "Я ничего не (81:) могу поделать". Я убежден, убежден, господин капитан, я выгляжу смешно, я знаю, но я убежден - если бы решать мог Мюллер, этого не произошло бы. При Мюллере нет!

ЛЕТОПИСЕЦ. Речь идет о синильной кислоте - бесцветной жидкости, пахнущей горьким миндальным маслом, с химическим названием "цианистоводородная кислота", она кипит и превращается в газ уже при комнатной температуре. Вдыхание в количестве 60 миллиграммов вызывает смерть. Использовалась синильная кислота в виде выпускаемого промышленностью вещества "циклон В", предназначенного для дезинфекции, т.е. для истребления насекомых.

Первые опыты массового убийства отравляющими газами национал-социалисты проводили еще во время так называемой кампании эвтаназии, когда душевнобольных убивали в психиатрических больницах на том основании, что они "бесполезны и отягощают народную общность".

Акция направлялась "канцелярией фюрера" и была прекращена, когда, несмотря на меры секретности, народ узнал о ней и, невзирая на лозунг "неизлечимо больным оказывают милость легкой смерти", начались протесты.

В оккупированных областях на Востоке убийцы получили новое, несравненно более широкое поле для своей деятельности; одна из ее наиболее зловещих фигур - капитан полиции Христиан Вирт, с которым Эйхман встречался при первом посещении Треблинки. В конце войны был убит партизанами.

ЛЕСС. Что вам известно о газе "циклон В"?

ЭЙХМАН. Об этом я совсем ничего не знаю, разве только слышал, что в пиве... Так вот, что газ назывался "циклон В", я слышу сейчас в первый раз. Были какие-то круглые штуки, вроде пачки картонных подставок для бокалов в пивных. А был ли это "циклон В" или это синильная кислота, я не знаю.

ЛЕСС. Теперь я вам зачитываю текст из протокола на немецком языке Международного военного трибунала в Нюрнберге - процесса по делу главных военных преступников. Речь здесь идет о показаниях, данных под присягой в качестве свидетеля комендантом лагеря Освенцим с 1940 по 1943 гг. Рудольфом Гёссом. Он (82:) сказал:

"Эйхман не раз бывал в Освенциме и знал всё подробно".

ЭЙХМАН. Я не знал ничего иного, господин капитан, кроме того, о чем уже сказал. Я знал, что этими круглыми картонными штуками умерщвляют людей. Это сказал мне Гесс и даже показал мне одну. Еще я видел это большое здание снаружи. Но я не видел процесса уничтожения ни в Освенциме, ни где-либо в другом месте. Только в Минске я оказался в то время, когда там стреляли. В остальных случаях я отказывался, потому что мне хватило уже того, что я видел, как сжигали, как горят трупы. Я не мог этого вынести.

ЛЕСС. Когда Рудольф Гёсс был арестован поляками, он делал автобиографические заметки. Здесь у меня его книга "Комендант Освенцима". Я вам читаю:

"Эйхман ознакомил меня с умерщвлением выхлопными газами грузовых автомашин, которое применялось на Востоке. Но для ожидавшихся массовых поступлений в Освенцим этот способ не годился. Умерщвление окисью углерода, угарным газом, впрыскиваемым в баню, как делалось с душевнобольными в некоторых местах в рейхе, потребовало бы слишком большого строительства, и получение газа для таких больших масс было проблематично. Мы не пришли в этом вопросе к определенному решению. Эйхман хотел навести справки о газе, который можно легко получить и который не требует дополнительных сооружений, и тогда сообщить мне".

Вы желаете прокомментировать это?

ЭЙХМАН. Конечно! Было очень много подобных утверждений, и все это просто выдумано. Я хорошо вижу, чего он хочет, - только одного: выгородить собственную службу, Главное управление делами и хозяйством СС, где начальником был обергруппенфюрер Поль; это они занимались всеми техническими деталями, с которыми управление гестапо вообще никаких дел не имело. По неизвестным мне причинам, разумеется, вполне понятным, он хочет защитить технические отделы в Главном управлении делами и хозяйством СС. Ни в каком виде - готов поклясться чем угодно, господин капитан, - я этих дел с Гессом не обсуждал. Наоборот, когда Мюллер (83:) послал меня первый раз в Освенцим, Гесс сам мне показывал этот картонный кружок.

ЛЕСС. Теперь я предъявляю вам документ обвинения на первом Нюрнбергском процессе военных преступников. Это показания доктора Курта Герштейна, бывшего начальника технической службы дезинфекции в Главном управлении СС, группа отделов D (гигиена): об использовании газа в лагерях уничтожения - как было заказано ему в июле 1942 г. вашим постоянным представителем Гюнтером. Вы хотите прочесть документ?

ЭЙХМАН. Конечно! (Эйхман наклоняется и читает документ.) Во-первых, речь ведь идет всего лишь о поставке синильной кислоты штурмбаннфюреру Гюнтеру 8 июля 1942 г., а именно о 100 килограммах синильной кислоты. Далее говорится о его участии в убийствах в генерал-губернаторстве. И в конце Герштейн сообщает, что в начале 44-го Гюнтер снова хотел получить от него синильную кислоту, и что Гюнтер спросил его, есть ли у него яд, которым можно, используя ветер, отравить людей в Терезиенштадте.

Я должен сказать, что мне все это чуждо. Из всех упоминаемых здесь людей я мог знать разве что одного, это капитан Вирт - я не помнил точно фамилию, но, может быть, это тот самый капитан, о котором я рассказывал. Все имена здесь - они мне неизвестны; никогда их не слыхал, никогда с такими людьми не говорил, не имел никакого дела с ними. О том факте, что Гюнтер в 1942 г. получал синильную кислоту, я ничего не знаю. Я должен сказать, что это удивительно, меня удивляет: как это Гюнтер занимался такими делами, а меня здесь ни разу - простите, пожалуйста, господин капитан, это не значит, что я придаю такое уж значение, - но ведь это удивительно, что я здесь ни разу не упомянут, если я этим занимался. Во всяком случае, я об этом ничего не знаю. Я этим не занимался, а за то, чем я не занимался, я никак не могу отвечать и сегодня. Если бы я занимался, господин капитан, то здесь была бы моя фамилия, как это везде полагалось.

ЛЕСС. Вы дали Гюнтеру поручение. Гюнтер никак не мог действовать на свой страх и риск. (84:)

ЭЙХМАН. Нет, нет, нет, я не давал, я отрицаю, господин капитан, я не давал! Разумеется, Гюнтер не сам это придумал, ему было приказано. Это совершенно ясно. Но только не мной, я об этом вообще ничего не знаю. Сто килограммов синильной кислоты - никакого, никакого понятия не имею! Я не знаю об этом, не знаю!

ЛЕСС. Вспомните показания Гёсса о подготовке к умерщвлению газом и как вы сказали ему, что поинтересуетесь этим. Если посмотреть теперь, что говорит Герштейн, как 8 июня 1942 г. к нему вдруг явился Гюнтер и заказал газ, - разве это все не сходится полностью?

ЭЙХМАН. Господин капитан, уже не раз случалось, что все вроде бы сходилось... Если бы я имел к этому отношение, Герштейн назвал бы мое имя в любом случае. Значит, были какие-то приказы. Может быть, непосредственно от Мюллера, после того как Мюллер понял, что я в принципе более... что я более чувствительный человек, чем Гюнтер. Я не хочу сказать, что отличался такой... такой... девичьей чувствительностью, - но я был гораздо чувствительнее, чем, например, Гюнтер.

ЛЕСС. Именно поэтому и нельзя предположить, что Мюллер дает специальное задание Гюнтеру через вашу голову.

ЭЙХМАН. Я отказываюсь считать себя причастным к этому делу, потому что не имел к нему никакого отношения. Если бы имел - ладно, buona, я бы отвечал. Я бы сказал: пожалуйста, сам Гиммлер там был, что же я мог поделать? Я получил приказ, и все... Все равно, пожалуйста... делайте со мной что хотите. Я не мог иначе, у меня был приказ. Но к этому делу я не имел отношения!

ЛЕСС. Вы помните о совещании в Ваннзее? Вы же там присутствовали.

ЭЙХМАН. Так точно! Я даже сам должен был писать приглашения статс-секретарям, т.е. Гейдрих сказал мне, кого он хочет позвать.

ЛЕСС. Почему пригласили вас, если ваша роль было столь незначительной?

ЭЙХМАН. Господин капитан, я должен был писать приглашения, я должен был представить Гейдриху данные для его речи, все цифры по эмиграции, я же был начальником отдела гестапо, тайной государственной полиции.

ЛЕСС. Мюллер тоже присутствовал? (85:)

ЭЙХМАН. Конечно! Это было совещание, как тогда называлось, "высокого уровня". Значит, только статс-секретари.

ЛЕСС. Зачем же позвали маленького Эйхмана? Не собирался же Гейдрих спрашивать вас там каждый раз, верно ли то, что он сказал?

ЭЙХМАН. Нет, он заранее потребовал все дела по эмиграции. Ведь совещание в Ваннзее было только началом собственно истории с умерщвлением.

ЛЕСС. Формально да. Но убивали и до этого. Вы утверждали, что в 1941 г., примерно в ноябре, эти газовые аппараты в Освенциме уже работали.

ЭЙХМАН. Так точно, верно! А на совещании Гейдрих сообщил о данных ему полномочиях. Я размышляю: если уже убивали - а так и было, - то существовало, наверное, строжайшее предписание о таких вещах. От Геринга. До этого, значит, сложности были слишком велики. Слишком много центральных инстанций.

ЛЕТОПИСЕЦ. 20 января 1942 г. в Берлине у озера Ваннзее по приглашению обергруппенфюрера СС Гейдриха, начальника полиции безопасности и СД, встретились на даче по адресу Гроссе Ваннзее, 56 руководители и ответственные работники всех ведомств, имевших в национал-социалистическом государстве отношение к "еврейскому вопросу".

С одним исключением: не было представлено Главное управление делами и хозяйством СС - учреждение, которому были подчинены рабочие лагеря и лагеря уничтожения. Оно уже получило указания и приказы непосредственно от рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Совещание должно было состояться еще в декабре, но этому помешало объявление Германией войны Соединенным Штатам Америки.

Совещанию была присвоена высшая, "государственная", категория секретности, и Гейдрих объявил на нем, что отныне надлежит добиваться не эмиграции евреев, а их истребления. Первая фраза составленного Эйхманом протокола совещания гласит:

"Вначале Гейдрих сообщил, что он назначен Уполномоченным по подготовке "окончательного решения".

ЛЕСС. В том факте, что вы были приглашены на совещание в Ваннзее, я вижу подтверждение того, что в "окончательном решении" путем уничтожения вам отводилась более важная роль, чем вы признаете.(86:)

ЭЙХМАН. Нет, нет, господин капитан. Я бы признал, я бы это признал безо всяких, но я был всего лишь начальник отдела IV В 4, а начальник отдела в управлении гестапо не может выйти за рамки служебных полномочий, которыми он ограничен. Если бы я там хоть раз раскрыл рот, господин капитан, я бы сказал: так точно! Но я должен был молчать. Ведь меня... Я не знаю, можете ли вы мне посочувствовать, господин капитан, - я сидел там со стенографисткой в углу, и никто о нас не побеспокоился, никто. Мы были слишком маленькими людьми. На нас просто не обращали внимания, никто, даже Гейдрих.

ЛЕСС. Мое впечатление от этого таково, что вам предназначалась более важная роль в дальнейшем.

ЭЙХМАН. Тогда, значит, я ее сам присвоил - поставил и свою фамилию в списке присутствовавших. Да нет, это же не... Я бы теперь не побоялся признаться, хуже мне уже не будет.

ЛЕСС. Я цитирую по вашему протоколу выступления Гейдриха:

"Следующей возможностью решения надлежит считать теперь, после соответствующего предварительного согласия фюрера, уже не эмиграцию, а эвакуацию евреев на Восток. Эти мероприятия надлежит рассматривать лишь как одну из возможностей с точки зрения важного практического опыта, имея в виду предстоящее окончательное решение".

Что это все означает?

ЭЙХМАН. Поскольку эмиграция была запрещена, их отправляли на Восток. Это было новой... ну... концепцией, ради которой это совещание статс-секретарей вообще созвали... Новая концепция, которую Гиммлер обсудил с Герингом, наверное, в присутствии Гейдриха.

ЛЕСС. Что значит здесь - "практического опыта"?

ЭЙХМАН. Совещание в Ваннзее - мы его называли обсуждением со статс-секретарями - было 20 января 1942 г. Меня послали к Глобочнику через два месяца. Очень может быть, что они там уже убивали.

ЛЕСС. Ах, вы, значит, думаете, что "практический опыт" - это уже предпринятые умерщвления евреев? Ведь тогда уже существовали оперативные группы.

ЭЙХМАН. Они были уже начиная с... Ну конечно, уже убивали. (87:)

ЛЕСС. Вот здесь, на 7-й странице вашего протокола, записано, что Гейдрих говорит:

"В ходе окончательного решения евреев надлежит использовать на Востоке, под соответствующим руководством, для выполнения работ. Большими партиями, раздельно по признаку пола, работоспособные евреи должны строить в этих областях дороги; при этом, несомненно, большинство их в силу естественной убыли выйдет из строя".

Как следует понимать "естественную) убыль"?

ЭЙХМАН. Это совершенно естественная смерть. Ну, сердечный приступ или воспаление легких. Если я сейчас умру, это будет естественная убыль.

ЛЕСС. Если человек должен выполнять тяжелую физическую работу, не получая достаточно пищи, он слабеет. Он так ослабеет, что у него и будет сердечный приступ.

ЭЙХМАН. Конечно, это и учитывалось как естественная убыль.

ЛЕСС. Гейдрих продолжал:

"С возможным остатком - это будут, несомненно., наиболее стойкие - надлежит поступить соответственно, ибо элита, если ее освободить, станет зародышем нового еврейского возрождения".

Что означает "поступить соответственно"?

ЭЙХМАН. Это... это значит... это идет от Гиммлера. Элита, сливки - это у него... это его конек.

ЛЕСС. Да, но что это здесь означает?

ЭЙХМАН. Убить, убить! Разумеется!

ЛЕСС. Далее в протоколе значится:

"Статс-секретарь д-р Бюлер, управление генерал-губернатора, заявил, что генерал-губернаторство будет приветствовать, если начало окончательному решению будет положено в генерал-губернаторстве, поскольку транспортные проблемы не играют здесь решающей роли и вопрос о рабочей силе не будет препятствовать акции. Евреев надо как можно скорее удалить из [пределов генерал-губернаторства, так как именно здесь еврей представляет значительную опасность как носитель инфекции, а кроме того, он постоянно расстраивает экономическую структуру, торгуя из-под полы. К Toмy же из имеющихся двух с половиной миллионов евреев большинство нетрудоспособны".

Что это означает?

ЭЙХМАН. Он хочет сказать, что они должны быть убиты. (88:)

ЛЕСС. Теперь я показываю вам документ обвинения 9-го Нюрнбергского процесса военных преступников. Циркуляр из Берлина, датированный 21 сентября 1939 г. и подписанный Гейдрихом. Адресован всем начальникам оперативных групп. Касается еврейского вопроса в только что захваченной Польше. Хотите что-либо сказать об этом?

ЭЙХМАН. Конечно. В то время я еще не имел по службе никакого отношения к этим делам. Это распоряжение, которого я не знаю или, по меньшей мере, через столько лет не помню; оно закрывает для меня теперь один пробел в вопросе о создании гетто. Это общая директива о "геттоизации" в генерал-губернаторстве. Тут говорится в самом начале:

"следует различать:

1) конечную цель, которая потребует более длительного времени, и

2) этапы достижения этой конечной цели, которые проводятся в сокращенные сроки".

И теперь, прочитав это, я вижу, что приказ о физическом уничтожении еврейства был отдан Гитлером - или исходил от него - не к началу германо-русской войны, как я полагал раньше, и что эта... скажем так, принципиальная концепция уже утвердилась наверху и в высшем руководстве ко времени издания приказа. Не могу истолковать иначе этот пункт: "...конечную цель, которая потребует более длительного времени". Когда я пришел в гестапо, все это уже... было на ходу. Вспоминаю еще, что бригадефюрера Глобочника, у которого было это заведение для умерщвления людей в Люблине, Гейдрих уполномочил убивать евреев после совещания в Ваннзее задним числом.

ЛЕСС. Кто передал Глобочнику этот приказ - задним числом?

ЭЙХМАН. Я тогда получил от Гейдриха приказ подготовить для Глобочника такое письмо:

"Я уполномочиваю вас подвергнуть окончательному решению еще 150.000 евреев". Эти евреи были уже убиты. Я думаю, их было 250.000. Он, Глобочник, испросил себе приказ и во второй раз.

ЛЕСС. Где вы хранили письмо Гиммлера начальнику полиции безопасности и СД от апреля 1940 г., в котором (89:) Гиммлер отдает приказ об "окончательном решении" еврейского вопроса?

ЭЙХМАН Приказ Гиммлера шефу полиции безопасности? И там было что-то про умерщвление евреев?

ЛЕСС. Об "окончательном решении еврейского вопроса" по приказу фюрера...

ЭЙХМАН. Господин капитан, я не думаю, чтобы Гиммлер сделал это письменно. Не могу себе этого представить.

ЛЕСС. Мы знаем по совещанию в Ваннзее, что и Гейдрих отдал его письменно - в протоколе совещания в Ваннзее.

ЭЙХМАН. Господин капитан, Гейдрих говорил на совещании в Ваннзее не об умерщвлении, а об использовании в качестве рабочей силы на Востоке. Так он это маскировал.

ЛЕСС. Если вы прочтете протокол совещания в Ваннзее, вы хорошо поймете, что он говорит. Хотя и выражается весьма деликатно …

ЭЙХМАН. Ну конечно, господин капитан, если это такой текст, в котором не сказано прямо, грубыми словами, тогда это возможно, но я не припомню такого письма Гиммлера. Если оно существовало, то, безусловно, должно было находиться у нас в архиве, в делах с грифом "государственная тайна".

ЛЕСС. Теперь я читаю вам часть свидетельских показаний, данных под присягой 3 января 1946 г. на процессе главных военных преступников перед Международным трибуналом вашим бывшим подчиненным Дитером Визлицени. Будучи спрошен, в чем состояла ваша специальная задача, Визлицени сказал:

"Эйхман отвечал за так называемое решение еврейского вопроса в Германии и во всех оккупированных Германией областях".

На вопрос о конкретном времени этой деятельности, направленной против евреев, Визлицени ответил:

"До 1940 г. общее направление отдела было - регулировать еврейский вопрос путем планомерной эмиграции.

Вторая стадия, начавшаяся с указанного времени, это концентрация всех евреев в Польше и в остальных занятых Германией областях путем создания там гетто. Этот период продолжался приблизительно до начала 1942 г.

Третьим периодом стало так называемое окончательное решение, т.е. планомерное истребление и уничтожение еврейского (90:) народа. Этот период продолжался до октября 1944 г., когда Гиммлер приказал остановить уничтожение".

ЭЙХМАН. Визлицени говорит здесь, что наш отдел отвечал также за "геттоизацию". Это неверно. Он говорит, что уничтожение началось в 1942 г., - это тоже неверно. Правильно будет - уже с осени 1941 г.

ЛЕСС. Я цитирую показания Визлицени дальше:

"До весны 1943 г. я был в Братиславе в германском посольстве. Весной 1942 г. примерно 17.000 евреев были отправлены из Словакии в Польшу в качестве рабочей силы. Эйхман заверил тогда словацкое правительство, что с этими евреями будут обращаться в польских гетто по-человечески, прилично. На основании этого обещания еще примерно 35.000 евреев отправили из Словакии в Польшу.

Премьер-министр Тука не раз приглашал меня к себе и высказывал пожелание, чтобы словацкой делегации разрешили поехать в районы, где якобы находились словацкие евреи. Эйхман объяснил мне, что ни при каких обстоятельствах не может разрешить такую поездку. На мой вопрос: "Почему?" - он сказал после некоторого замешательства, что большинства этих евреев уже нет в живых. Я спросил его, кто же отдал такой приказ. Он сказал, что это приказ Гиммлера". Так у Визлицени. Теперь ваши комментарии.

ЗЙХМАН. Господин капитан, ведь ясно, что Визлицени пытался - и это его полное право - дистанцироваться, насколько это возможно, от всего этого дела. Я вынужден снова повторять: я не имел властных полномочий по отношению к происходившему в генерал-губернаторстве.

ЛЕСС. Говорили ли вы с Визлицени, как он показывает, об этой проблеме?

ЭЙХМАН. Несомненно, мы говорили об этой проблеме. Я хотел бы... Но не могу вспомнить... может быть... Это... очень давно... но все же я хочу подтвердить, что мы говорили об этой проблеме.

ЛЕСС. Слушайте теперь дальше свидетельские показания Визлицени:

"Эйхман сказал мне тогда, что может показать мне тот гиммлеровский приказ, если это успокоит мою совесть. Он достал из сейфа тонкую папку и показал мне письмо Гиммлера начальнику полиции безопасности и СД. Смысл этого документа был в том, что фюрер (91:) приказал окончательно решить еврейский вопрос. Исполнение этого окончательного решения возлагалось на начальника полиции безопасности и СД и инспектора по делам концентрационных лагерей. Перед "окончательным решением" всех трудоспособных женского и мужского пола надлежало использовать на работах в концентрационных лагерях".

У вас есть комментарии?

ЭЙХМАН. Да, господин капитан. Раз я это слышу, это могло быть... Я не хочу отрицать, что приказ Гиммлера мог там быть. Теперь, когда я об этом слышу - не в таком... в таком... не в таком упрощенном виде, как я представлял себе прежде - уничтожение и так далее, а вот в таком изложении - использование на работах и т.д., - это могло быть, я не отрицаю, нет... Не отрицаю, хотя и не вижу документ.

ЛЕСС. Визлицени был задан вопрос о дате этого приказа. Он ответил:

"Это был приказ от апреля 1942 г., и он был подписан лично Гиммлером. Эйхман сказал мне еще, что ему лично поручено выполнение этого приказа в Главном управлении имперской безопасности. На это я сказал Эйхману: "Дай Бог, чтобы наши враги никогда не имели возможности причинить такое немецкому народу". Эйхман тогда сказал, что не надо быть сентиментальным; это приказ фюрера и его надо выполнять".

У вас есть комментарии?

ЭЙХМАН. Конечно, господин капитан. Согласно этим показаниям, я имел особые полномочия, которые... э... э... которыми мне поручалось руководить всем делом эвакуации и умерщвления евреев. Это не так, это не так, это совершенно не так. Визлицени просто высосал это из пальца. Я никогда не имел особых полномочий и не имел - я вынужден повторять это - никакого отношения к убийствам. Эвакуация - да, от этого я не могу уклониться, это я должен признать - да, так точно! Но передачей эшелонов станции назначения согласно утвержденному графику мои полномочия исчерпывались.

ЛЕСС. Вы отвечали, следовательно, за перевозку в эшелонах, но уничтожение людей было невозможно, если бы эти перевозки не выполнялись. Относительно уничтожения евреев вы сказали...

91ЭЙХМАН. Это не я... это вообще... это невозможно, полиция безопасности не отвечала за это, Главное управление имперской безопасности не отвечало!

ЛЕСС. Удивительно, однако, что как Гёсс, лагерфюрер Освенцима, так и Визлицени, ваш сотрудник и советник по еврейскому вопросу при правительстве в Братиславе, дают почти одинаковые показания. Я не думаю, что у них была возможность сговориться.

ЭЙХМАН. Нет, я тоже так не думаю. Но удивительно, что сам начальник Главного управления делами и хозяйством СС Поль - а он всегда был в генеральском звании - пытается недостойным образом выкрутиться из всего этого дела. Мне непонятно, как такой высокий чин, если дела стали плохи, не стесняется сваливать все на младших по званию. Генерал Поль, я об этом читал в газетах, валил все на Главное управление имперской безопасности. В такой высокой должности... генералы правят, а когда их судят, они пытаются спихнуть все, все, все на других, им тогда не хватает мужества. Я ни на кого не спихиваю эвакуацию. Я за нее отвечал. Я готов понести за это наказание, мне достанет смелости. Это, конечно... конечно, это невеселое мужество, которое я должен здесь проявлять, я это знаю, но если я тогда повиновался, отвечал "так точно!", то держусь и сегодня и отвечаю:

"Пожалуйста! Я готов! Вот моя голова... кладу ее на... куда ей полагается!"

---

---