|
А. Анатолий (Кузнецов)БАБИЙ ЯР |
|
3. Горели книги
- А ну, - сказала мама, - разорви эту книгу, клади в печку и разжигай.
Книг у нас было много, мама собирала их и постоянно покупала новые. И вот она стала пересматривать их, стопу за стопой - и отправлять в печь. Книги горят долго и упрямо, их надо ворошить кочергой. Была теплая погода, и вскоре от раскаленной печки стало жарко, пришлось открыть окна - и все равно душно.
Довольно много из наших книг я уже прочел, подобно этому самому "Размножению" Золя, но еще больше не успел. Особенно жаль было великолепно иллюстрированных, переплетенных годовых комплектов "Иностранной литературы" с 1890 по 1910 год, напечатанную при царе "Русскую историю в картинах", не говоря уж о книгах Горького.
- Это вредительские книги, - объяснила мать. Понятно. Если в школе тетради жгут, то вредительские книги надо и подавно - в печь. Горький не так давно умер, но вокруг все шепотом говорили, что его отравили. Сперва сына его убили, а потом и самого "залечили" в Кремлевской больнице. А раз такое дело, лучше его книг не держать.
Но я буквально завизжал, когда к сожжению были приговорены, японские сказки:
- Не надо, мама, не надо!
Это была самая любимая книга моего детства, по ней я выучился читать. В ней рассказывалось о занятных и поучительных историях, происходивших с мальчиком Таро и девочкой Такэй, а на картинках были прудики с золотыми рыбками и японские домики среди карликовых сосенок. Я вцепился в книгу, а мать стала вырывать, и она была сильнее, и мои Таро и Такэй полетели в огонь. Обложка была плотная, лакированная и долго не хотела гореть. Лежит великолепная детская книга среди огня - и не горит.
- Японцы - капиталисты и наши враги, - сказала мать. - Нельзя держать в доме японские книги.
Чтобы я не разревелся, она дала мне ножницы и велела кромсать семейные фотографии. Ставила крест на лицах, которые надо вырезать, это были враги народа, и я их аккуратно вырезал. Что-то у нас оказалось подозрительно много знакомых врагов народа.
После моей обработки фотографии выглядели презабавно. Вот, например, большая групповая фотография, ряды проглотивших аршин мужчин и женщин, надпись: "Учительская конференция 1935 года". А в этих рядах теперь, после моих ножниц, - пустые дырки в форме человеческих силуэтов, словно не люди были, а привидения. Все они оказались врагами народа, теперь их уж нет, их надо забыть.
И начались ночи.
По ночам мама почти не спала. Ходила из угла в угол, прислушивалась к каждому звуку. Если на улице гудел мотор автомобиля, она вскидывалась, бледнела и металась. Но это были просто проезжающие мимо автомобили.
Приходя с работы, рассказывала, что очень трудно: не пришел такой-то учитель, и такой-то учитель, и она одновременно работала с двумя классами, и каждый день происходят слияния классов, перестановки, потому что учителей все арестовывают и арестовывают... Она ждет своей очереди.
Бабка плакала и причитала:
- Ой, ты ж ничего не зробыла, Маруся. Тебя ж нэма за що арестуватъ!
- А их за что?
- Ой, Маты Божа, за що ж така кара?
Приятель деда старик Жук был тихим и смирным дедушкой, регулярно подметал улицу, красил забор, бежал голосовать в шесть часов утра и всегда вывешивал красный флаг на 7 ноября и другие праздники. Однажды он стоял в очереди за ситцем.
Ткани тогда были большой ценностью. Их можно было купить, только простояв сутки в очереди. Очередь была жуткая, многотысячная, и выстраивалась она не у магазина, а так, чтобы, ее не видно было с Кирилловской улицы, где ездили правительственные машины и иностранные гости, - вдоль ограды сквера, как раз напротив наших ворот. Галдела она сильно, и люди в очереди завтракали, обедали, спали по ночам на земле.
Милиция наводила порядок, отсчитывала десятки и вела их в магазин. Забавно они шли: цепко ухватясъ за бока друг друга, в затылок, как дети играют в поезд - это чтобы одиннадцатый не примазался, - измученные, всклокоченные, но судорожно-счастливые, достоялись, наконец! При входе в магазин милиция их опять пересчитывала, так что всё было очень культурно, и порядок соблюдался образцовый, и их впускали в магазин, как в храм. Что они там получат - никто не знал. Чего в данный момент привезли целую машину, то и "дают" по несколько метров на душу, и счастливцы выходили все с совершенно одинаковыми кусками.
Так вот Жук стоял в этой очереди, что-то сказал, а кто-то услышал, и может быть за это получил кусок ситца вне очереди. Ночью у дома Жука погудел мотор машины, и его увезли. После этого и у деда пропал сон. Он перебирал в памяти все свои высказывания против большевиков, прикидывая, кто же из друзей их вспомнит.
Бабка приготовила две корзинки с бельем, сухарями, положила по кусочку мыла и зубной щетке. Сама вскидывалась при гуле проезжающей машины. Мутные, жуткие ночи.
Мама снова перебрала все бумаги, листик за листиком, снова горела печь, и моя работа пропала: фотографии с дырками мать решила вообще не хранить, побросала в огонь. И остались у нас только самые распроверенные советские книги да еще шеститомное собрание сочинений Пушкина.
После людоедов это был второй ужас в моей жизни.
*
[Не могу здесь удержаться от комментария, как в те времена люди понимали события.
Едва был убит Киров, как сейчас же все заговорили, что Киров убит по приказу Сталина. То же самое об Орджоникидзе. О Горьком упрямо говорили, что он отравлен, так как не был согласен со Сталиным. Никто никогда не отделял Сталина от НКВД. В Киев Сталиным был послан Вышинский, занял под свою резиденцию Октябрьский дворец и принялся подписывать смертные приговоры сразу под огромными списками. Многих убивали тут же во дворце и сбрасывали трупы из окон в овраг. Всё это Киев прекрасно знал, и даже на что уж темная, глухая Куреневка, и та точно ориентировалась в событиях.
Поэтому, когда много лет спустя Хрущев занялся "разоблачениями" Сталина, в Советском Союзе это не составило новости. Новостью был лишь сам курс на "разоблачение" и нескончаемые ряды чудовищных подробностей.
И тут некие "честные коммунисты" стали бить себя в грудь и кричать, что они, оказывается, ничего не знали. Или, что знали, но верили, что уничтожаются подлинные враги. Или, что думали, будто во всем виновато НКВД, а любимый Сталин не знает, и партия - свята. Появилось много таких "честных коммунистов", отделяющих Сталина и партию от "ежовских" или "бериевских" преступлений.
Лицемеры. В душе все прекрасно всё знали и понимали. Лишь только тот, кто НЕ ХОТЕЛ ЗНАТЬ - "не знал". И лицемерил, и спасался лицемерием, и был стоек в своем лицемерии, и не без его помощи выжил, и оказался уже настолько органически лицемерием пропитан, что и сейчас лжет, доказывая, что миллионы членов партии были так умственно недоразвиты.
Так после разгрома Гитлера некоторые "честные фашисты" заявляли, что они не знали о чудовищных злодеяниях в лагерях смерти, или, что верили, будто во всем виновато лишь одно гестапо. Лицемеры. Еще раз повторяю: не знал лишь тот, кто не хотел знать.
Ибо, если на секунду поверить и допустить, что так называемые "честные коммунисты", взявшиеся диктовать миру условия жизни, видели, понимали и мыслили, как пятилетние дети, - то тогда еще страшнее.]
вся глава набрана курсивом
|
|