М. Самюэл

КРОВАВЫЙ НАВЕТ

СТРАННАЯ ИСТОРИЯ ДЕЛА БЕЙЛИСА
ПИШИТЕ

=Главная=Изранет=ШОА=История=Новости=Традиции=Антисемитизм=Оглавление=Атлас=

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПОСТАНОВКА ДЕЛА

Глава пятая

ФОНАРЩИКИ И "ВОЛКОВНА"

Фонарщики, муж и жена, Казимир и Ульяна Шаховские, были всем известны на Лукьяновке, если и не с самой лучшей стороны. Официально только муж числился на службе участковым фонарщиком; на самом же деле, так как он часто бывал пьян, жена его, если только она сама не была пьяна, иногда перенимала на себя его обязанности. Вот почему чета эта именовалась "фонарщиками". Их не считали плохими людьми, хотя Казимир и был мелким вором; жена у него была слабоумная.

Показания вот этих-то двух людей и привели к аресту Бейлиса.

Прошло почти четыре месяца прежде чем Казимир Шаховской признался детективу Красовскому, что он видел Андрюшу и Женю в утро убийства; приведенный к следователю* 9-го июля, он, сделав несколько бессвязное заявление, объяснил, впрочем довольно подробно, почему он так долго молчал.

"Я неграмотный, газет не читаю; не хотел давать показания, потому что работаю ранним утром и поздней ночью на улице и боялся, что кто-нибудь, кому мое показание не понравится, пырнет меня ножом".

Он обслуживал уличные керосиновые фонари там, где электричество еще не было проведено. Число 12-ое марта он запомнил, так как в этот день его работонаниматель дал ему рубль в счет его жалования и он запомнил также час, так как он как раз закончил тушить фонари своего участка; должно быть, было начало девятого часа, так как винная лавка, помещавшаяся под квартирой Чеберяк, была уже отперта.

(63) Казимир продолжал: "Я видел Андрюшу и Женю повыше на улице, а еще через 50 шагов, другого мальчика (это и был тот мальчик, кому была приписана история с прутьями), которого я не опознал; я не знаю, куда мальчики пошли; на Андрюше была куртка и форменная фуражка с гербом; пальто на нем не было, и книг он не нес".

В заключении фонарщик дал совет: "Сделайте проверку у Чеберяк - все соседи знают, что это за женщина...".

Ульяна Шаховская дала показание, что отдельно от мужа она видела Андрюшу и Женю в то же самое утро, на том же месте и приблизительно в то же время; третьего мальчика она не видела; Андрюша был без пальто, но он нес связку книг.

Ко времени этого первого показания Шаховских, Вера Чеберяк была еще в тюрьме; она теперь призналась, что видела Андрюшу 12-го марта, и также, что он оставил у нее в квартире пальто, которое она позже сожгла. Она сказала, что страх быть втянутой в это дело заставил ее солгать на первом допросе. Но она отрицала, что Андрюша оставил книги у нее в квартире.

Таким образом, веские вещественные улики стали скопляться над головой Чеберяк к 9-му июля. Вопрос книг был более важен, чем вопрос пальто, так как тетради были найдены возле Андрюшиного тела, и только убийцы могли их туда положить. Если полагаться на свидетельство Шаховских относительно книг, также как и относительно пальто, нужно сделать вывод, что женщина первая видела мальчиков, а затем Андрюша вернулся в дом, чтобы оставить там книги вместе с пальто.

Положение вещей к этому времени сильно осложнилось; предпосылки ареста Чеберяк были таковы, что требовалось новое распоряжение, чтобы держать ее в тюрьме, иначе надо было в конце месяца ее отпустить. Брандорф, Красовский и Фененко желали получить это новое распоряжение. Чаплинский и администрация видно хотели того же - они тогда еще не были уверены в её виновности.

Но с Голубевым, с самого начала возмущенным ее арестом, больше уже не было никакого сладу. 9-го июля Брандорф сделал новое распоряжение, а 13-го Голубев появился у Чаплинского, заявив, что Чеберяк "принадлежит"* Союзу Русского (64) Народа и потребовал ее освобождения. Хотел ли он сказать, что она член организации или только то, что организация берет ее под свое крыло, остается неясным. Как бы то ни было, 14-го июля Вера Чеберяк была отпущена на свободу.

Однако состязание между ее обвинителями и покровителями на этом не окончилось; 29-го июля Брандорф ее снова арестовал. Но Чаплинский 8-го августа ее снова освободил. Это был последний арест Чеберяк в связи с убийством Ющинского.

В это же самое время стали развертываться новые события; первые показания Шаховских не имели цены для Голубева, поскольку там не было упоминания о еврее. Так как в этих показаниях подразумевалась замешанность Чеберяк, Голубев (в противоположность Чаплинскому) их игнорировал. Он уже некоторое время наблюдал за Бейлисом; еще в мае им было выражено мнение, что преступление было совершено во дворе Зайцевского завода, где Бейлис служил, и что убийство это было ритуального характера.

Чаплинский сделал об этом рапорт министру юстиции Щегловитову, а тот, в свою очередь сделал доклад царю 18-го мая; но улик никаких не было, как их не было и 9-го июля; однако Чаплинский решил, что данные Шаховскими показания достаточны, чтобы арестовать Бейлиса.

Все действие развертывалось этапами: 18-го июля, давая во второй раз показания, Шаховской только в общих чертах намекнул на новые возможности: квартира Чеберяк, мол, отделена от Зайцевского завода только забором; 12-го марта легко было перейти с одного места на другое, так как забор был проломан; на заводе в этот день (12-го марта), накануне Пасхи, не работали и все рабочие отсутствовали.

Если идти к заводу, выходя из квартиры Чеберяк, можно увидеть много печей для обжигания и сушки кирпича; всем этим участком заведовал служащий Мендель Бейлис; жил он на другом конце этого же участка. Он и Чеберяк были большими приятелями - он часто посещал ее.

Структура этого второго показания тем более привлекает наше внимание, что тут впервые имя Бейлиса попадает в протоколы магистратуры; сначала Шаховской намекнул, что (65) Чеберяк, вероятно, "знает" об убийстве ("проверьте Чеберяк - все соседи знают, что это за женщина") - затем фонарщик тесно связывает ее имя с Бейлисом ("они были большие приятели - Бейлис часто навещал ее", а "12-го марта легко было переходить с места на место, так как забор был проломан")...

Человек этот явно клонил куда-то... Если бы Андрюша был убит во дворе завода, тело его легко можно было вынести через брешь в заборе и опустить в пещеру. Чеберяк и Бейлис вместе - это тоже была соблазнительная комбинация: дурной славы женщина и ...еврей - хороший ее приятель, навещавший ее... Однако, не успела она родиться, как мысль эту пришлось отбросить, затем снова пробовали ее оживить, и наконец, на суде, совсем от нее отказались. Версию о фривольных отношениях Бейлиса с Чеберячкой никак нельзя было склеить вместе, т.к. такого секрета на Лукьяновке не могло существовать и никто ничего подобного никогда не слыхал.

Правда, ни одной из других улик, выставленных против Бейлиса, никак нельзя было так поставить, чтоб она не опрокинулась. Например: очень легко было установить, что; 12-го марта завод работал, кирпичи грузили и расписки на погрузку, выданные за подписью Бейлиса, были предъявлены.

Нащупывая малейшие возможности, администрация все-таки пришла к выводу, что интимность между Бейлисом и Чеберяк и их соучастие в убийстве - слишком явная фантазия.

В показании Ульяны Шаховской, данном 20-го июля, она заявила, что муж ей сказал, что видел, как Бейлис тащил Андрюшу к печи, и в тот же самый день муж ее давал свое третье показание:

"Я забыл сказать важную вещь: примерно в следующий вторник, после той субботы, когда я видел Женю и Андрюшу, я встретил Женю у моей тетки и спросил его, что они делали в субботу. Он сказал, что человек с черной бородой погнал их от Зайцевской печи, и они разбежались в разные стороны". - "Я уверен, что Андрюша был убит в Зайцевской печи; сегодня жена встретила на улице Веру Чеберяк и она ей сказала: "из-за этого г... Жени меня опять будут допрашивать" - Тогда я вспомнил, что Женя сказал о бородатом человеке - это был Мендель Бейлис".

(66) Наконец-то тут появился какой-то материал, который так необходим был Голубеву, Чаплинскому и администрации! Материала было немного (а вскоре его осталось еще меньше), но они сочли его достаточным для ареста; не просто допроса, а ареста в том виде, как мы его уже выше описали.

Приказ об аресте был отдан 21-го июля, мобилизация всего наряда полиции, налёт и арест были проведены на заре 22-го июля. Может быть, администрация решила бы выждать чего-либо более существенного, если бы могла предвидеть, что случится позже в этот же самый день.

Красовский узнал о третьем показании Шаховского в тот день, когда он его давал, т.е. 20-го июля; он был сильно взволнован и стал подробно расспрашивать на Лукьяновке о характере фонарщика. Среди опрошенных был один человек, заслуживающий особого внимания в этой хронике: это был сапожник Наконечный, чья сапожная мастерская помещалась в том же доме, что и квартира Чеберяк. Он, конечно, знал Чеберяк; он также знал и Бейлиса и фонарщика.

Как и другие жители Лукьяновки, он одинаково боялся полиции и "гангстеров" и еще больше страшился мысли быть замешанным в убийстве Ющинского; но то, что ему рассказал Красовский, было для Наконечного просто невыносимо.

Наконечный был из числа тех скромных, маленьких людей, готовых заступиться за собрата, несправедливо обижаемого сильными мира сего.

Вот что Красовский сказал о нем на суде: "Наконечный стал очень волноваться; он сказал: "Ведь это ужасно! показания Шаховского у судебного следователя - сплошная ложь! Шаховской живет вблизи кирпичного завода; он крал там дрова, а иногда доски; Бейлис его поймал, и с тех пор он его ненавидит".

Когда я отправился к судебному следователю, Наконечный там уже побывал".

Смелое, добровольное вмешательство сапожника возымело свое действие; 22-го и 23-го июля, когда Бейлис с сыном уже сидели в тюрьме, фонарщик показывал в 4-ый, а затем и в 5-ый раз.

И вот что он заявил: "Я никогда не говорил жене, что я (67) видел, как Мендель тащил Андрюшу к печи". "Я тут встретил в вашем кабинете Наконечного; неправда, что я говорил ему, что надо Бейлиса засадить - хотя Бейлис и сказал полиции, что я воровал дрова". "После моей очной ставки с Наконечным я вам скажу, что все, что я говорил о моей встрече с Андрюшей самая божеская правда, я ничего не придумал. Женя сказал мне, что он и Андрюша катались на мяле, а потом перестали, потому что кто-то их прогнал. О бородатом мужчине Женя ничего не сказал, это я сам добавил, так как никого кроме Менделя не могло там быть; я это прибавил, так как сыщики учили меня и приставали ко мне. Признаюсь, я говорил Наконечному, что буду показывать против Бейлиса за то, что он сказал, что я крал дрова; все прочее чистая правда".

Фонарщика спросили, кто из сыщиков приставал к нему; он назвал некого Полищука и еще одного. Полищук был агентом тайной полиции, назначенным в начале расследования помощником Красовского, и наружно, как будто работавшим с ним лояльно. Это был тот самый Полищук, добывший как мы это увидим позже, очень серьезный материал, уличавший Чеберяк.

Но самая главная его задача была привести следствие к обвинению еврея, и с этой целью он поочередно, или угрожал фонарщику, или же ублажал его водкой.* Таким образом, за спиной Красовского, он натаскивал чету фонарщиков, чтобы притянуть Бейлиса к делу об убийстве. От Ульяны он добился версии, хотя и не согласованной с версией ее мужа, но тоже указывавшей на Бейлиса.

Третья версия, в противоречии к первым двум, дана была женщиной, известной под кличкой "Волковны" или же "Анны-Волчихи" (настоящее ее имя было Захарова) - жалкое, заброшенное существо, получившее свое прозвище не из-за каких-нибудь звериных галлюцинаций, а потому что в летнюю пору она обыкновенно спала в овраге, называвшемся "Волчий Яр".

Полищук преподнес прокуратуре все три версии - пусть, мол, выбирают какую хотят... И, как это ни удивительно, прокуратура использовала их - все три!..

Первое показание Ульяны Шаховской содержало в себе (68) следующие подробности: "Мне тридцать лет, я неграмотная, православная, замужем два года. Андрюшу я давно знала, называла его "домовой". Марта 12-го, к 8-ми часам, я шла в бакалейную лавочку; около дома моей тетки я увидела Андрюшу и Женю (тут шло описание Андрюшиных пальто и книг, о которых сказано выше). Позавчера (7-го июля 1911 г.) я встретила давнишнюю мою подругу Аню, по прозвищу "Волковна". Вот она мне и сказала: "Ты живешь возле самой пещеры, а я далеко, а вот я-то все и знаю, мне-то все и известно. И тут она мне рассказала, что Андрюша и Женя и еще третий мальчик играли на заводском дворе, и мужчина с черной бородой схватил Андрюшу и потащил его к печи, а два других мальчика убежали; она не сказала, кто был этот мужчина".

Во втором своем показании Ульяна Шаховская добавила некоторые подробности: "Позавчера Полищук приказал мне найти Волковну; я пробовала, но не знала, где искать; Полищук, муж и я, все мы выпили водку, и я не могу припомнить, что я ему (Полищуку) еще говорила; еще забыла сказать: когда Волковна мне сказала, что мужчина тащил Андрюшу, она была подвыпивши".

Все показания Шаховских были полностью оглашены на суде. Затем, когда Ульяну привели к присяге, и судья и обвинитель тщетно пытались заставить ее давать связные показания - кроме путаницы и неразберихи ничего из этого не получилось. Она повторила версию, будто бы полученную ею от Волковны; также повторила, что Волковна была тогда навеселе. Однако она отрицала, что сообщила об этом разговоре Полищуку; может быть, она и говорила другим людям, но ни в коем случае не Полищуку.

Затем она стала отрекаться: да, она рассказывала эту историю Полищуку, когда он угощал её и мужа водкой; Полищуку хотелось, чтобы она обвиняла Бейлиса; он сказал, что ей будет награда, если она переменит свое показание. Через несколько минут она снова стала сама себе противоречить: все это было не так, Полищук не заставлял ее обвинять Бейлиса. В общем, все в ее показании смешалось в каком-то тумане, из которого проступал Полищук, водка, Волковна, Женя, Андрюша и мужчина с черной бородой, который мог бы (69) быть и Бейлисом. Ульяна оставалась стойкой только в одном пункте: 12-го марта, утром, она видела Женю и Андрюшу вместе - это, видно, прочно запечатлелось в ее памяти.

Показания Ульяны Семеновны Шаховской на суде глубоко разочаровали прокурора. Что же касается Анны-Волковны, то для ее выступления слово "разочарование" было бы недостаточно сильным определением. Несмотря на все предшествующее, обвинение возлагало самые радужные надежды на Волковну; когда она приближалась к судьям для дачи показаний, прокурор встал и своим решительным жестом дал понять, что уверен в победе и не потерпит отлагательств.

Начал он допрос* совместно с председателем суда:

Судья: "Что вы знаете об этом деле?"

Свидетельница: "Что я знаю? - Я ничего не знаю".

Судья: - обращаясь к прокурору: "У вас есть какие-либо вопросы?"

Прокурор: "Пожалуйста, посмотрите на этого человека, сидящего на скамье между двумя конвойными.

Свидетельница: "Батюшка мой, куда это я должна глядеть?"

Прокурор: "Поверните голову направо и вы увидите сидящего там человека; кого вы там видите?"

Свидетельница: "Что значит, кого я вижу? Я вижу человека между двумя солдатами, один - справа, другой - слева".

Прокурор: "Но кто этот человек? Узнаете ли вы его?"

Свидетельница: "Как же не узнать? - Он похож на жида".

Прокурор: "Знаете ли вы именно этого жида?"

Свидетельница: "Что вы, батюшка! Разве я могу знать всех жидов? - он похож на жида - вот и все...

Прокурор: (поворачиваясь к судье) - "Прошу прочесть свидетельнице протокол её показания перед следователем".

Председатель суда читает ее показание, и государственный прокурор возобновляет допрос Волковны. Прокурор: "Вы слышали?" - Она: "Да".

Прокурор: "Так вот, вы показывали тогда, что вы (70) видели, как в 12 часов дня еврей Бейлис тащил на своих плечах на завод Зайцева, православного, христианского мальчика, Ющинского".

Свидетельница: "Я говорила? Я ничего не говорила; я этого жида не знаю, я ничего не знаю".

Прокурор: "Но вы ведь видели собственными глазами жида, тащившего на своих плечах христианского мальчика?"

Свидетельница: "Я ничего не видела; разве это возможно, чтобы жид тащил на своих плечах христианина?"

Прокурор: "Но вот тут написано, что вы это сказали".

Свидетельница: "И что это вы толкуете, отец родной? Я ничего не писала; разве я умею писать, читать?".

Прокурор: (обращаясь к судье): "Больше вопросов нет".

Допрос продолжается другим обвинителем:

Вопрос: "Знали ли вы Ющинского?"

Ответ: "Какого Ющинского?"

Вопрос: "Христианского мальчика, умученного жидами?"

Ответ: "Благодетель ты мой, не знала я его - царство ему небесное".

Вопрос: "А вы не видели, как они его тащили? *.

Ответ: "Ничего я, батюшка мой, не видела - царство небесное душе его...".

Вопрос: "Но вот здесь записано то, что вы говорили следователю, производившему следствие - записано, что вы своими глазами видели; может быть, вы забыли - постарайтесь вспомнить. Ведь все мы тут горюем по погибшей христианской душе".

Ответ: "Конечно горюем, ох как горюем, барин вы мой добрый. - И нечего мне говорить, и ничего я не сказала, и ничегошеньки я не видела и не писала...".

Вопрос: "Как же так случилось, что следователь записал от вашего имени то, чего вы не говорили; знаете ли вы, кто такой следователь?"

Ответ: "А откуда мне знать? кто и чего писал? Кто (71) следователь? Они приказали мне придти, я и пришла; они что хотели, то и написали, а потом велели мне идти, я и пошла".

Председатель суда и государственный прокурор продолжают допрос:

Председатель: "Вас допрашивали сыщики?".

Свидетельница: "Да, они спрашивали что я говорила Ульяне (Шаховской), а я сказала, что ничего не говорила и ничего не знаю".

Председатель: "Значит Ульяна все выдумала?"

Свидетельница: "Да, да", ...

Председатель: "А вы никогда не выдумываете?"

Свидетельница: "Нет, не выдумываю".

Снова вызывают Ульяну для очной ставки с Волковной.

Судья: (обращаясь к Ульяне) "Это вот эта женщина сказала вам, что мужчина с черной бородой утаскивал Ющинского?"

Свидетельница: "Да, она самая и есть...".

Происходит разговор между двумя женщинами, непонятный для публики; в зале раздается смех.

Судья: "Захарова (т.е. Волковна), что вы сказали?"

Свидетельница: "Я сказала: зачем она все это говорит про меня?"

Судья: "А вы, Шаховская, утверждаете, что Захарова вам говорила - мужчина с черной бородой тащил мальчика? ...

Свидетельница: "Да".

Так этим все и кончилось. В эту ночь корреспондент Таймса телеграфировал в Лондон:

"Анна-Волчиха все отрицает; представляется невероятным, чтобы царское правительство дальше продолжало это тошнотворное дело" - но суд продолжался еще двадцать семь дней...

Двух этих женщин на допрос больше не вызывали. Однако в заключительной своей речи прокурор снова вернулся к предполагаемой первой версии Волковны и выразил свое полное доверие к этой версии, сказав, что она потом отреклась из-за оказанного на нее давления.

(72)

2.

Нам ясно из всего вышесказанного, что усилия Полищука взвалить вину на Бейлиса протекали не очень-то успешно. По иронии обстоятельств, Полищуку гораздо больше удавалось, когда он еще вовлекал в дело Чеберяк; хотя улики собранные им против нее не были решающими, но если их прибавить к уже собранным Кириченко, Красовским и другими лицами, они производили очень сильное впечатление.

Мы должны вспомнить, что вследствие войны между Брандорфом и Чаплинским, Чеберяк была арестована 9-го июня, а отпущена 14-го июля; затем она снова была задержана 29 июля и снова освобождена 8 августа.

Во время ее второго, более короткого пребывания в тюрьме, ее трое детей - Женя, Валя и Людмила заболели, по всей видимости, дизентерией. Женю отправили в больницу, а маленькие девочки остались дома на сомнительном попечении их отца и соседей. 8-го августа Чеберяк прямо из тюрьмы отправилась в больницу к умирающему Жене, чтобы забрать его домой. Врач пытался ее увещевать, объясняя, что состояние мальчика таково, что его нельзя передвигать. Но мать заупрямилась, она сказала врачу, что хочет, чтобы мальчик умирал дома.

Но ему не дали умереть спокойно. Весь этот день Красовский, Кириченко и Полищук приходили и уходили, силясь с ним разговаривать. Большую часть времени Женя был в бреду, перед самым концом он пришел на короткое время в сознание и тогда в квартире находился только Полищук.

Позвали священника, отца Сенкевича,* чтобы причастить Женю; Сенкевич был видным монархистом, председателем Двуглавого Орла, и автором целого ряда антисемитских статей. Эти обстоятельства придавали свое особое значение его отчету на суде о последних минутах Жени.

Возле кровати умирающего мальчика собрались священник, мать и Полищук. В протоколе не сказано, где находились в это время остальные дети.

На суде священник Сенкевич давал показание: "Меня позвали, чтобы причастить больного мальчика Женю; после (73) причастия мальчик меня позвал: "Батюшка" - и видимо силился мне что-то сказать, но не мог".

Вопрос: "Каково было ваше впечатление?"

Ответ: "Мне показалось, что в нем происходил сложный психологический процесс.

Вопрос: "Присутствовала ли его мать?"

Ответ: "Да, она стояла за мной. Возможно, что она подавала ему какие-то знаки".

Вопрос: "Мальчик знал, что он умирает, и все-таки он не смел с вами говорить?"

Ответ: "Так точно".

Отчет о Жениной смерти Полищук давал на суде более чем неохотно; предварительно отчитываясь перед своим начальством, когда роль Чеберяк еще оставалась тайной, но им представил подлинные факты; на суде же он говорил нерешительно и запинаясь. Однако защита знала содержание первоначальной версии, и знала, что надо спрашивать.

Грузенберг: "Чем вы объясняете, что мать не позволяла Жене отвечать на заданные ему вопросы?"

Полищук: "Ему трудно было говорить и мать не хотела, чтобы его тревожили".

Вопрос: "Разве она не сказала ему: "Скажи им, дитя мое, что я ничего общего с этим не имела".

Ответ: "Да, она это сказала".

Вопрос: "Что мальчик ответил?"

Ответ: "Он ничего не сказал".

Вопрос: "Не говорили ли вы раньше, что мальчик сказал: "Оставь меня...".

Ответ: "Я этого не помню".

Мало помалу, день за днем перед глазами присутствующей на суде ошеломленной публикой, раскрывалась вся картина: осторожный священник, несдающийся сыщик, неумолимая мать, добивающаяся оправдывающих ее слов от своего умирающего сына.

Время от времени, когда Полищук задавал Жене слишком опасный вопрос, мать закрывала ему рот своими поцелуями; перед самым концом Женя закричал: "Не кричи, Андрюша, не кричи".

(74) Женя умер 8-го августа, сестра его Валя несколькими днями позже; Людмила выздоровела.

Много разговоров тогда было об отравлении детей; вся антисемитская печать бушевала. Одна газета выражалась так: "Жиды говорят, что отравление это загадочное, но что же тут загадочного? Убийство важных свидетелей - обычный прием этой кровожадной расы. Совершенно очевидно, что жиды решили умертвить каждого, кто мог бы что-нибудь сказать по поводу похищения Бейлисом Андрюши".*

Администрация, поставленная, конечно, немедленно в известность о разыгравшейся у смертного одра сцене, считала более чем вероятным, что Чеберяк сама отравила своих детей. (Конфиденциальный агент Щегловитова так ему и писал).

Трудно этому поверить. Одно, несомненно: в то самое время как евреи обвинялись их врагами в этом добавочном преступлении, лучше осведомленные покровители Чеберяк подозревали именно её; а полковник Иванов даже выражал свои подозрения вслух.

(75)


=Главная=Изранет=ШОА=История=Новости=Традиции=Антисемитизм=Оглавление=Атлас=