Веддиг Фрикке Кто осудил Иисуса? Точка зрения юриста

Часть II. Факты

Глава одиннадцатая. Пострадавший при Понтии Пилате

В заключении

Вопрос о том, находился ли Иисус с самого начала под охраной римлян, или же его "предали" им еврейские власти, будет рассмотрен позже. Но в любом случае смертный приговор не был вынесен еврейским судом, и не евреи приводили приговор в исполнение. Поскольку Иисус находился под юрисдикцией римлян, у него была возможность сохранить себе жизнь. Однако, как это ни парадоксально, шансы были не столь обнадеживающими, как может показаться из евангельских описаний; в них Пилат, похоже, предпочел бы оправдать его. Все, что требовалось от Иисуса, - убедить римлян в том, что, несмотря на резкую критику социальных условий, несмотря на глубокую солидарность с угнетенными, преследуемыми и страждущими среди своего народа (Лук. 12, 49; 22, 36; Матф. 10, 34-36), он оставался миролюбивым человеком, не имеющим ничего общего с бунтовщиками-зелотами. В то время, как зелоты стремились свергнуть римскую оккупационную власть и восстановить Израиль в границах царства Давида, Иисус был поборником непротивления:

Ударившему тебя по щеке подставь и другую, и отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку. (Лук. 6, 29)

Но вам, слушающим, говорю: любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас... (Лук. 6, 27)

...Возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут... (Матф. 26, 52)

Здесь также уместно вспомнить о схожих элементах в учениях Иисуса и Иоанна Крестителя. Иосиф Флавий говорит об Иоанне как о "праведном человеке, который убеждал иудеев вести добродетельный образ жизни, быть справедливыми друг к другу, питать благочестивое чувство к Предвечному и собираться для омовения". Несмотря на миролюбивый характер его проповедей и в силу того, что "многие стекались к проповеднику, учение которого возвышало их души", тетрарх Ирод Антипа, верный союзник Рима, увидел в нем политического агитатора, который вполне мог склонить своих последователей к "каким-либо бунтарским действиям". Этого подозрения было достаточно, чтобы заключить Иоанна в крепость Махерон и там казнить его.

Множество домыслов и догадок было высказано на следующую тему: что могло бы произойти, если бы Иисус убедил Пилата в своей миролюбивости и продолжил бы проповедь, а затем противопоставил бы свое учение усилиям зелотов в 40-е и 50-е гг. н. э. Случись такое - не зародилось бы христианство. Не было бы и вооруженного, обреченного на поражение сопротивления Риму, завершившегося в 70 г. н. э. разрушением Храма и покорением Израиля; не увидел бы мир и изгнания и порабощения еврейского народа.

В то время, разумеется, ситуация казалась гораздо более ординарной: Иисус подозревался оккупационной властью в агитации. Шансов на сохранение жизни у него фактически не оставалось, потому что римское правление с прокуратором Пилатом во главе не оставляло без ответа ни одну угрозу народного восстания, употребляя для этого самые суровые меры. Ни один другой народ не оказывал подобного сопротивления Риму. Римский гарнизон в Иерусалиме находился в режиме повышенной боеготовности, поскольку приближалась Пасха. Бесчисленные массы паломников, стекавшихся в Иерусалим со всего мира, во много раз превышали то количество народа, которому могли противостоять находившиеся в стране римские войска. (В число паломников входило и множество зелотов из Галилеи.) Пилигримы прибывали не только из городов великой еврейской диаспоры - Вавилона и Александрии, - но также из Британии, областей Рейна и Дуная и всех стран Средиземноморья. В таких обстоятельствах крошечной искры было достаточно, чтобы поднялось восстание. Иосиф Флавий пишет о бунте, имевшем место несколькими годами позже во время праздника Кущей при прокураторе Кумане. Этот бунт стоил жизни трем тысячам евреев. Поводом к бунту стал унизительный для евреев непристойный жест одного из римских стражников, находившихся во дворах Храма.

Чтобы предотвратить подобное развитие событий, в Иерусалим, покинув свою ставку в средиземноморской Кесарии, прибыл Пилат. Он, по всей видимости, прихватил с собой отряд кавалерии, дабы укрепить иерусалимский гарнизон. Как известно из синоптических евангелий, небольшое восстание все же случилось - в результате были арестованы и распяты вместе с Иисусом два бунтовщика.

Точное местонахождение резиденции Пилата (или претории, как называет ее Иоанн) остается предметом дебатов. "Претория" - военный термин, которым называлась резиденция прокуратора. Она могла представлять собой отдельный дом, или даже казарму, или шатер. Иосиф Флавий сообщает, что прокуратор Гессий Флор, назначенный императором Нероном префектом Иудеи в 64 г. н. э., останавливался во дворце Ирода, а именно в одной из трех его башен. (Одна из них, так называемая башня Давида, по сей день возвышается над Яффскими воротами.) Многие авторы считают, что и Пилат поступал так же. Другие указывают, что Пилат мог останавливаться в крепости Антония, столь же грандиозном сооружении у северной стороны Храма, построенном по приказу Ирода в честь его покровителя Марка Антония. Крепость Антония являла собой архитектурное сочетание дворца, крепости, казармы и тюрьмы.

В XIII столетии христианская традиция признала крепость Антония тем местом, где Иисус был судим Понтием Пилатом. Здесь отныне начиналась улица Виа Долороза, запечатлевшая его путь к мученической смерти; заканчивался этот путь Церковью Гроба Господня, воздвигнутой на предполагаемом месте Голгофы. Никаких исторических свидетельств того, что это было то самое место распятия, разумеется, нет.

Раскопки 1927-го и 1939-го годов позволили обнаружить удивительные каменные плиты во внутреннем дворе крепости Антония. Возможно, это был Лифостротон, который в Евангелии от Иоанна назван местом судилища: "Пилат... вывел вон Иисуса и сел на судилище, на месте, называемом Лифостротон, а по-еврейски Гаввафа" (Иоан. 19, 13). Но можно с полной уверенностью предположить, что Гаввафа - это верхняя часть города (Гаввафа означает "бугор"). Иосиф Флавий упоминает о "верхнем рынке" и о "Верхнем городе", где находился дворец Ирода. Греки называли внутренний двор словом литостратос , потому что он был вымощен каменными плитами. Это, естественно, означает, что ни начало, ни конец Виа Долороза не совпадают с историческим путем.

Пилат, как и любой тиран, пользовался приемом запугивания. Так или иначе, Иисус, обвиняемый в подрывной деятельности, попал в руки Пилата. Если Иисус был передан римлянам членами Синедриона после того, как Каиафа добился от него заявления, что он Сын Божий, то заявление это считалось добровольным признанием обвиняемого в подстрекательстве к бунту. Согласно римскому уголовному праву (в отличие от еврейского закона), подобное признание имеет огромную юридическую силу. Титул "Сын Божий" означал бы, что человек претендует на статус помазанного царя из дома Давидова и считает себя обещанным Мессией. Для римлян, если они принимали такого человека всерьез, он представлял собой первостепенную опасность. Ожидалось, что Мессия будет воином, который, прежде чем примирит свой народ с Богом, изгонит из страны оккупационные власти. Павел так выразил эту идею: "А затем конец, когда Он предаст Царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое начальство и всякую власть и силу. Ибо Ему надлежит царствовать, доколе низложит всех врагов под ноги Свои" (I Кор. 15, 24-25).

Возможно, Иисус пробудил в некоторых слоях населения настоящую мессианскую надежду; это легко себе представить, если принять во внимание общую атмосферу ожидания прихода Мессии, царившую в народе. Бультман пишет:

Здесь следует отметить, что некоторые из таких народных течений не имели политической окраски. Толпы народа, воодушевленные мессианской надеждой, часто не прибегали к насилию, но, тем не менее, ожидали конца римского правления и прихода Царства Божьего, которое должно было наступить исключительно благодаря чудесному вмешательству Бога. Римляне же не чувствовали между ними разницы, да и не могли; все подобные течения подозревались во враждебных настроениях против римской власти.

Нарастающий энтузиазм последователей Иисуса пропорционально своему распространению укреплял подозрения властей. Более того, Назорей въехал в Иерусалим на мессианском животном - осле, что соответствует пророчеству Книги Захарии (9, 9), и к тому же в один из великих еврейских праздников. Этого было уже достаточно, чтобы оккупационные власти заподозрили в нем мятежника. Гогуэль пишет: "Синоптические евангелия описывают въезд в Иерусалим как апогей триумфального шествия Иисуса по Иудее в качестве мессианского претендента".

Следующее обстоятельство личного характера усугубляло положение Иисуса: он был раввином из Галилеи. Это автоматически вызывало недоверие со стороны римского прокуратора. Евангелие от Луки (23, 6-7) сообщает, что Пилат в какой-то мере был шокирован, когда узнал в ходе слушания, что Иисус - галилеянин; такая реакция типична для полевого трибунала. В гражданских судах тех времен, как и сегодня, дело обвиняемого изучалось предварительно, а в полевых трибуналах подобные формальности игнорировались. Обстоятельства дела, доказывающие невиновность или усугубляющие вину, как в случае с Иисусом, узнавались спонтанно, по мере того, как выдвигались обвинения по составу преступления.

Галилеяне считались яростными патриотами, а потому за ними закрепилась дурная слава возмутителей спокойствия. Штробель пишет: "Пилат в этом случае знал, несомненно, что Галилея была родиной фанатизма и, в частности, антиримских группировок". В 6-7 гг. н. э. после объявления по приказу Квириния имперской переписи (упомянутой в рождественской истории Евангелия от Луки) в Галилее началось восстание под предводительством Иуды из Гамалы ("Иуда Галилеянин" - так он назван в Деян. 5, 37). Оно было безжалостно подавлено римлянами. Вдобавок римляне послали свои отряды в различные галилейские поселения в качестве ответной меры - такое событие должно было сильно впечатлить мальчика Иисуса.

Зелоты во многом походили на фарисеев. Фарисеи тоже были известными патриотами. Они отрицали пропагандируемое зелотами насилие, которым те хотели изменить сложившиеся условия; вместо этого они верили, что Бог сам произведет перемену. Но многие фарисеи, возможно, те, которые составляли воинствующее крыло течения, симпатизировали зелотам. Считается, что Иуда из Гамалы прежде был фарисейским раввином. Как зелоты, так и фарисеи почитали землю Палестины личным даром Бога детям Израиля. С их точки зрения, присутствие римских оккупационных войск было ни чем иным, как святотатством. По этой же причине Первая Заповедь толковалась ими как запрет на признание императора и выплату дани.

Этот принцип толкнул зелотов на восстание, когда в начале I века Август издал указ о повышении налогов. Этот же мотив спровоцировал восстание 66 г. н. э., завершившееся трагическими событиями в Иерусалиме и Масаде.

В Иерусалиме, где саддукеи оставались руководящим слоем, согласие с требованиями римлян стоило невероятных усилий. В Галилее склонялись к применению силы. Зелоты (или sicarii , буквально "головорезы", как именовали их римляне) были партизанами, которых часто называли просто "галилеянами".

Ни ессеи, ни зелоты не упоминаются в евангелиях. Такое умолчание вызывает множество догадок. В основном, предлагаемые объяснения основаны на том, что авторы евангелий хотели сохранить в тайне принадлежность Иисуса к ессеям или же скрыть от читателя планы Иисуса и его последователей организовать восстание зелотов с привлечением народных масс. Среди его учеников, даже среди ближайших, были зелоты. Возможно, Писание именует зелотом также Иуду Искариота. Прозвище "Искариот" совсем не обязательно должно означать "человек из Кериота", как это часто понимается (например, Лапидом), но может являться арамейским искажением слова sicarii . Таким образом, Иуда вполне мог получить прозвище "головорез". Ученики Иаков и Иоанн (сыны Зеведеевы) получили прозвище "сыны грома", указывающее на их принадлежность к зелотам. Возможно, и Симон Петр был зелотом: о нем сказано, что он обнажил меч и отсек ухо еврейскому слуге Малху в момент ареста Иисуса. Именование Бар Иона ("сын Ионин". - Матф. 16, 17) также дает основание предполагать его принадлежность к зелотским группам. Кольпинг пишет: "Именование БарИона , примененное к Симону Петру, выдает в нем члена террористической группировки". В перечислении апостолов у Луки (6, 15) представлен ученик по имени "Симон, прозываемый Зелотом". А если предположить, что ученик Андрей, брат Симона Петра, тоже был зелотом, можно сделать вывод, что зелотов среди учеников было достаточно много. Потому недоверие со стороны римлян было в каком-то смысле обоснованным.

Но сам Иисус не мог быть зелотом. В самом деле, некоторые из его слов, например о том, что он пришел принести не мир, но огонь и меч (Лук. 12, 49; Матф. 10, 34), а также прямой приказ ученикам вооружиться мечами (Лук. 22, 36), дают повод предполагать в нем зелота. Но это абсолютно не соответствует тому, что он сказал ученикам, сообщившим, что у них есть лишь два меча; его ответ был: "Довольно" (Лук. 22, 38). Восстание зелотов едва ли можно было начать с двумя мечами. Лука особенно подчеркивает отвращение, с которым Иисус относился к любому насилию, хотя иногда и в его евангелии можно заметить некоторый воинственный настрой. Когда Петр ранит ухо "первосвященнического раба", Иисус тут же пресекает любые дальнейшие действия, прикасается к уху и исцеляет раненого, творя свое последнее чудо. Он не допускал никакого насилия в своем присутствии, даже если оно совершалось ради него.

Предположения таких авторов, как Кармайкл и Леманн, считающих, что Иисус возглавлял отряд зелотов, неубедительны. Апологет зелотской теории, разумеется, может возразить, что многочисленные евангельские свидетельства миролюбивого нрава Иисуса, тем не менее, не означают безоговорочно, что Иисус был абсолютным пацифистом. Ведь совершенно очевидно, что одной из стратегических задач евангелий было стремление показать, что Иисус не имел никакого отношения к движению сопротивления римским властям. Однако невозможно игнорировать Иисусово отрицание силы и его готовность к примирению на любых условиях, красной нитью проходящую через евангелия. Допустим, это не так ярко проявляется по отношению к римским оккупационным силам (что само по себе вызвало бы подозрение), но в полной мере очевидно в отношениях Иисуса со своими братьями-евреями. Не существует, кроме того, ни одного указания на то, что Иисус по каким-то причинам отклонился в этом вопросе от отношения своего учителя Иоанна. Достославная гармония между учениями Иоанна и Иисуса, описываемая авторами евангелий, подтверждает обратное. Более того, если бы Иисус действительно был бунтарем-зелотом, этого было бы уже достаточно, чтобы его имя оказалось в списках зелотов в хрониках тех лет, подобно тому, как упомянуты имена лидеров повстанческих движений у Иосифа Флавия.

Иисус, по всей видимости, принадлежал к умеренному крылу религиозных евреев своего времени, к тем, кто возлагал свои надежды на Господа воинств, и лишь на Него одного, и мирился с римским господством, пока Господь воинств не возвестит установление Царства Божьего на земле. В этом он отличался от зелотов, "которые были одержимы идеей установления Царства Небесного своими собственными руками и глубоко верили в то, что Господь воинств поможет им в их благочестивом деле". Кюнг пишет:

Он избегает употребления таких титулов, как Мессия и Сын Давида, поскольку им может быть ошибочно придан политический смысл. Вы не найдете в его проповеди Царства Божьего и тени национализма или предубеждения против неверующих. Он ни разу не упоминает о восстановлении царства Давида в силе и славе. Он не подает ни малейшего намека на существование политической цели в его деятельности - достижения мирской власти... Однако мы видим совершенно обратное (что имеет большое социальное значение): отречение от власти, терпеливость, милосердие, мир; освобождение из порочного круга насилия, порождающего ответное насилие, вины и репрессий.

Притча о прорастающем семени (Марк. 4, 26-29) служит хорошим тому примером.

При этом нельзя не упомянуть тот факт, что Иисус оказал решающее влияние на таких воинствующих радикалов, как Томас Мюнцер или Че Гевара, ставших символами всемирного революционного молодежного движения "с внешностью Иисуса". Между тем, в целом Иисус изображен "Князем мира"28, стремящимся произвести перемену лишь исходя из перемены внутренней, уверенным при этом, что Спаситель Израиля, Мессия, должен явиться скоро и рассеять врагов. Ганди и Мартин Лютер Кинг могли с большим пониманием цитировать его, нежели Томас Мюнцер и Че Гевара. Спустя сорок лет после смерти Иисуса еврейские христиане в мыслях и поступках брали пример со своего раввина из Назарета: они не приняли участие в восстании зелотов против Рима, но удалились в Пеллу на восточном берегу Иордана и там основали новую общину.

Было бы заблуждением считать, что Пилат нашел ответ на вопрос о том, был ли Иисус членом движения зелотов, проведя тщательное слушание дела; или что он обременил себя хлопотами по организации под своей опекой регулярного слушания по делу предполагаемого бунтовщика; или что он склонялся к тому, чтобы отпустить подозреваемого. Человек, арестованный по подозрению в подстрекательстве к бунту накануне Пасхи 30 г. н. э. в таком бурлящем городе, как Иерусалим, мог рассчитывать разве что на чудо, и это при том, что сам он будет вести себя исключительно мудро.

Тем не менее Иисус, несомненно, мог хотя бы попытаться убедить римлян в том, что его деятельность была не политической, а исключительно религиозной, что он проповедовал любовь между людьми (в еще более снисходительной форме, нежели Иоанн Креститель, который обращался даже к кающимся грешникам с обличениями вроде "порождения ехидны"), побуждая их к покаянию и внутреннему обращению, и что он намеревался лишь продолжить эту свою деятельность. Всего за несколько месяцев до этого его речь в Галилее имела именно такую направленность: "Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко" (Матф. 11, 28-30).

В своем "царственном манифесте", как однажды назвал Нагорную проповедь епископ Шарф, Иисус особенно восхвалял миротворцев, назвав их не только благословенными, но и "сынами Божиими" (Матф. 5, 9). Он увещевал своих слушателей "мириться с соперником своим" (Матф. 5, 25) и призывал потерпевших обиду не мстить, а, получив удар по правой щеке, "обратить и другую" (Матф. 5, 39). Если римский солдат требовал еврея помочь ему каким-либо трудом, еврей должен был не только выполнить, но и перевыполнить требование: "...и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два" (Матф. 5, 41).

Бесспорно, Иисус был хорошим израильтянином; он не мог оставаться безразличным к тому, что Святая земля была оккупирована чужестранными войсками; он тосковал по Царству Божьему, приход которого подразумевал окончание оккупации. Однако он никогда никого не подстрекал восстать против Рима. Более того, он считал, что в создавшейся ситуации необходимо "отдавать кесарево кесарю" (Марк. 12, 17). Он не считал, что заповедь о любви к ближнему может каким-то образом подразумевать ненависть к мытарям, даже если они предательски сотрудничают с римлянами. Он верил в их способность выправить свои пути. Нет ни одного свидетельства, которое зафиксировало бы его выступление против сил оккупантов. Напротив, когда до его слуха доходили горькие жалобы на них, он выступал в их защиту:

В это время пришли некоторые и рассказали Ему о Галилеянах, которых кровь Пилат смешал с жертвами их. Иисус сказал им на это: думаете ли вы, что эти Галилеяне были грешнее всех Галилеян, что так пострадали? Нет, говорю вам, но если не покаетесь, все так же погибнете. (Лук. 13, 1-3)

Такое проримское настроение, предлагаемое читателю авторами евангелий, несет в себе привкус горечи. Но почему же Иисус не оправдывался перед Пилатом хотя бы тем, что никогда не был сторонником каких-либо антиримских действий? Почему он не пытался разрушить стереотипное отношение к нему, как к Царю евреев, воинствующему Мессии, пришедшему скинуть ярмо правления Рима?

Именно Иоанн в своем евангелии сообщает, что Иисус решительно отверг чаяния пяти тысяч своих сродников, которые самопроизвольно намеревались объявить его царем: "Иисус же, узнав, что хотят прийти, нечаянно взять его и сделать царем, опять удалился на гору один" (6, 15). Здесь, разумеется, нет возможности говорить об историчности факта. Однако сквозь покров легенды хорошо просматривается суть проблемы. Допрос Пилата о царственности Иисуса, должно быть, стал отражением раннего (допавлова) понимания исторических фактов: римские оккупационные власти видели в Иисусе активиста зелотов, а потому ему была уготована казнь.