Веддиг Фрикке Кто осудил Иисуса? Точка зрения юриста

Часть II. Факты

Глава девятая. Предполагаемый суд в Синедрионе

Представления о Мессии во времена Иисуса

До Павла, в то время, когда Каиафа задал Иисусу вопрос о том, является ли он Мессией, Сыном Благословенного, вопрос этот мог означать только одно: провозглашает ли Иисус себя обетованным Мессией из дома Давида? Выражение "Сын Благословенного", или "Сын Всевышнего", является аллюзией на царский псалом, в котором Бог обращается к царю во время его коронации: "...Ты Сын Мой; Я ныне родил Тебя" (Пс. 2, 7).

Если Иисус действительно, как говорят об этом евангелия, во время суда провозгласил себя Мессией из дома Давида и, следовательно, "Царем Иудейским", было бы логично, если бы он также назвался Сыном Божьим. Но в этом смысле титул "Сын Божий" всегда обозначает человека, БенАдама , Сына Человеческого, и не имеет ничего общего с более поздней христианской доктриной "единородного Сына".

Еврейская интерпретация титула "Сын Божий" все еще безоговорочно принималась верующими непосредственно после смерти Иисуса. Оставив Иисуса на произвол судьбы, ученики через какое-то время вновь собрались в Иерусалиме. Никто не может точно определить промежуток, прошедший между их бегством и воссоединением. Это могло быть несколько недель или месяцев, возможно даже год или больше. Вероятно, большинство учеников сначала вернулись к себе на родину, в Галилею. Галилея может считаться местом рождения Пасхальной веры.

Существует временной интервал между последними стихами евангелий и первой главой Книги Деяний, своего рода промежуточный период новой веры. Установлено, что после того, как ученики воссоединились в Иерусалиме, они стали развивать свою веру с той точки, на которой остановились в момент ареста и казни их учителя. Они ждали "обещанного от Отца" (Деян. 1, 4), предсказанной инаугурации Царства Божьего. Члены первой общины (в которой по имени упомянуты только Петр, близнецы Иаков и Иоанн, а также брат Иисуса Иаков) были глубоко убеждены в том, что Иисус не просто пророк, но и Мессия. Из этого убеждения родилась идея о том, что их казненный раввин вскоре появится вновь (Деян. 3, 20), возможно, в ином виде, но во славе Мессии. Их ожидание было сродни идее самого Иисуса (Матф. 17, 12-13) о том, что Иоанн Креститель был новым воплощением пророка Илии. Мессия должен был прийти - неважно, в каком виде - дабы довершить свое предназначение и освободить Израиль от иноземного господства, а также отпраздновать вместе с учениками торжественное наступление обетованного Царства Божьего.

Чего им по-прежнему не хватало, так это библейского подтверждения, явного пророчества в Святом Писании. Но и здесь изобретательность пришла им на выручку. Разве в Книге Исаии (42, 52 и 53-я главы) не говорится об отверженном Божьем слуге (рабе), чьи страдания и смерть принесли искупление Израилю? И разве Псалмы (17, 22; 68) не изображают Божьего помазанника, казалось бы, побежденного врагами, которого Бог в последний момент извлек из глубоких и темных вод, чтобы поставить его в день избавления Царем над всем миром? В Псалме 109 ученики нашли подтверждение тому, что этот царь-Мессия воссядет "одесную Бога", а в других местах Писания они прочитали о Сыне Человеческом, пришедшем к Богу на облаках небесных и облеченном властью, славой и вечным царским достоинством. Они рассматривали все эти отрывки как относящиеся лишь к их казненному раввину.

Последователи Иисуса, входившие в иерусалимскую общину, были ортодоксальными евреями, фарисеями. Местом их встреч была синагога. Идея о том, что их казненный раввин мог оказаться небесным существом, была немыслимой для них; он был их учителем и являл собой пример тех наставлений, которым надлежало следовать, и тех учений, которым надлежало верить.

В конце концов все они знали, кто такой Иисус. Они знали его, после многих лет тесного общения со своим Учителем. Независимо от того, насколько почтительно они думали о Воскресшем, насколько глубоко они могли связывать в своих воспоминаниях человека Иисуса с господствующими представлениями о Мессии, они никоим образом не могли зайти слишком далеко в следовании превалирующей ныне теологической концепции, а именно обожествить своего Господина и Учителя, как это сделал Павел вскоре после смерти Иисуса.

Даже наиболее благочестивые христиане с подозрением отнеслись бы к идее о том, что Иисус мог поощрять своих учеников в поклонении ему или в размышлениях о том, подобносущен он Богу или же единосущен с Ним. Порфирий (которого Вилькен назвал самым образованным и проницательным критиком христианства) и император Юлиан (о котором, как говорят, епископ Кирилл заявил, что "никто из наших докторов не может опровергнуть его труды" ) уже показали на основании Нового Завета, что "Иисус не называл себя Богом, что он не проповедовал о себе, но лишь о Боге всего человечества. Однако его последователи оставили это учение и ввели новую доктрину (свою собственную), в которой Иисус стал объектом божественного поклонения и почитания". Едва ли ранняя христианская полемика сильно отличалась от современных дискуссий.

Известный протестантский теолог фон Гарнак высказал следующее мнение: "Не Сын, а только Отец имеет отношение к евангелию, как его провозглашал Иисус". А Кюнг спрашивает:

Разве не соответствовало бы это больше свидетельствам Нового Завета и современному историческому мышлению человека, если бы мы, подобно первым ученикам, отталкивались от реального человека Иисуса, его исторического учения и проявления, его жизни и судьбы, его исторической действительности и исторической деятельности, а затем уже задавались вопросом о взаимоотношениях этого человека Иисуса с Богом, о его единстве с Отцом?

Евангелие от Иоанна (20, 11-17) сообщает о том, что воскресший Иисус встретил Марию Магдалину, которая сначала приняла его за садовника. Тогда Воскресший открылся ей. Переполненная радостью, она смогла вымолвить лишь одно слово, которое не относится ни к древнееврейскому, ни к арамейскому языку, - Раввуни! Возможно, это было ласковое прозвище, которым Мария Магдалина обычно называла Иисуса. Оно означало что-то вроде "мой маленький рабби" (Бен-Хорин однажды высказал такое предположение в своей лекции). В любом случае, Мария не застыла в страхе и поклонении, словно перед ней была некая божественная личность; для нее имело значение лишь то, что ее добрый раввин, которому она доверяла, был жив.

Члены семьи и ученики могли поверить только в то, что Иисус, способный творить чудеса, был избран Богом и наделен особыми мессианскими дарами. Бог не мог позволить такому человеку умереть и забыть о нем. Предположение о том, что Иаков считал своего брата Сыном Божьим, который обитал со Всевышним на небесах до своего рождения, было бы абсурдным.

Всякого, кто стал бы проповедовать в иерусалимском Храме или в синагоге, где собирались последователи Иисуса, о том, что недавно казненный Иисус из Назарета был не человеком, а Богом, либо дружно осмеяли бы, либо побили бы камнями. Идеи о том, что Бог является Троицей, что Он может взять кого-либо на небеса и наделить особой божественной властью, были бы непонятны любому еврею 2 тысячи лет назад - равно как и сейчас.

Если ученики и остальные последователи Иисуса и использовали изредка выражение "Сын Божий", то, должно быть, делали это в еврейско-восточном смысле. Они подразумевали человека, который ведет особенно благочестивую и богобоязненную жизнь, угодную Богу. Каиафа, безусловно, также мог притязать на титул "Сына Божьего". Подобный эпитет характерен для живого и колоритного языка евреев; сам Иисус, согласно евангелистам, использовал его. У Матфея Иисус говорит в Нагорной проповеди: "Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими" (5, 9).

"Сын Божий" - это смысловое усиление конструкции "дети Божьи". Должно быть, все евреи чувствовали себя Божьими детьми; идея о том, что они избранный народ Бога, была основополагающей для их религии. Бог управляет детьми из Своего народа, но Сам Бог не рождает никаких детей! В том же духе проповедовал и Иисус: "А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного..." (Матф. 5, 44-45).

В еврейском религиозном мировоззрении идея о том, что у Бога может быть биологический сын, по определению является образцом дурного вкуса. Таким образом, вопрос первосвященника "Ты ли... Сын Благословенного?" касался не физического родства, а имел целью установить, претендует ли Иисус на мессианство. Если допустить, что Иисус действительно ответил: "...Я; и вы узрите Сына Человеческого...", его ответ не прозвучал бы странно для еврейского уха. Диалог имеет смысл, только если его толковать в терминах еврейской мысли и еврейского языка. Если же оценивать его, отталкиваясь от христианских концепций, ответ Иисуса представится противоречивым и совершенно бессмысленным. С одной стороны, он заявлял, что является земным сыном Бога; с другой - использовал в качестве доказательства тот факт, что он воссядет одесную Бога как человек. В соответствии с правильной философской и лингвистической интерпретацией, первосвященник и Иисус (если у них на самом деле состоялся этот разговор) говорили друг с другом на одном и том же уровне, а не на разных языках, будто бы не понимая друг друга. Следует учитывать и то, что оба участника диалога были евреями, а не христианами. Даже евангелист Марк явно подчеркивает это, перефразируя имя Бога как "Благословенный".