ШИМОН ДУБНОВ

"Новейшая История Евреев"

Обсудим?
Жду Ваших писем!

= ГЛАВНАЯ = ИЗРАНЕТ = ШОА = ИСТОРИЯ = ИЕРУСАЛИМ = НОВОСТИ = ТРАДИЦИИ = МУЗЕЙ = АТЛАС = ОГЛАВЛЕНИЕ =

РАЗГАР РЕПРЕССИВНОЙ ПОЛИТИКИ. ПОЛОЖЕНИЕ 1835 года.

Во всех странах западной Европы введение лличной воинской повинности для евреев либо сопутствовало, либо предшествовало их эмансипации и, во всяком случае, сопровождалось большим или меньшим смягчением исключительного законодательства, служило как бы задатком на равноправие. Даже в клерикальной Австрии воинская повинность первоначально была преподнесена евреям в связи с "эдиктом терпимости", этим мнимым актом эмансипации. Иное видим в России. Введение рекрутчины в самой суровой форме и беспримерное её осуществление сопровождалось небывалым усилением репрессивного законодательства, чудовищным ростом бесправия. Еврея били двумя кнутами - военным и гражданским.

В тот самый роковой год, когда была опубликована "рекрутская конституция" спустя три месяца после подписания её, когда в синагогах ещё не затих плач постившихся, моливших Б-га о "спасении от бедствия", - были подписаны два указа (2 декабря 1827 года): о выселении евреев из всех деревень Гродненской губернии в города и местечки и о высылке всех еврейских жителей из города Киева. Первый указ был продолжением сельской ликвидации, начатой в 1823 году с Белоруссии. (Главнейшие законодательные акты того времени - до 1835 года - предварительно разрабатывались "Еврейским комитетом", учреждённым в 1823 году). Возбудившему этот вопрос великому князю Константину Павловичу было повелено "произвести переселение сперва в одной Гродненской губернии", откладывая производство той же операции в прочих "вверенных его начальству губерниях" до другого времени.

Вместе с тем предусмотрительно предписывалось, чтобы к выселению приступили "не прежде, как по окончании нынешнего рекрутского набора". Очевидно, боялись волнений и осложнений. Решили раньше взять детей в солдаты, а потом изгнать родителей, забрать птенцов и разрушить гнездо... Киевское изгнание было уже началом новой системы - сужения городской полосы, отведённой евреям в "черте оседлости". С 1794 года евреи селились в Киеве беспрепятственно, образовали там на законном основании значительную общину, широко развили торговлю и промышленность, - и вдруг правительство нашло, что "пребывание их вредно для промышленности города сего и для самой казны, и сверх того противно правам и привилегиям, в разные времена городу Киеву жалованным". И грозный декрет из Петербурга не только запретил евреям дальнейшее их поселение в Киеве, но и предписал, чтобы давно осевшие там покинули город в течение одного года, а имеющие недвижимость - в течение двух лет. Впредь допускались лишь временные - не долее шести месяцев - приезды в Киев купцов первых двух гильдий, "на контракты и ярмарки" или по казённым подрядам и поставкам.

В 1829 году бич выселения ударил по евреям берегов Балтийского и Чёрного морей. В Курляндии и Лифляндии приказано было принять меры "к уменьшению числа евреев", которое значительно увеличилось притоком "пришельцев", не рождённых в крае и не имевших там права жительства. Царь утвердил предложение "Еврейского комитета" о высылке из Курляндии всех нетуземных евреев в те города, к которым они приписаны. Не приписанным же к определённому обществу дан был полугодовой срок на приписку вне края, а пропустивших срок велено было сдавать на военную службу или - негодных к службе - ссылать в Сибирь. В том же году царский указ объявил "неудобным и вредным пребывание неслужащих евреев в городах Севастополе и Николаеве", как военно-морских центрах, и предписал выселить оттуда еврейских жителей: имеющих недвижимость - в течение двух лет, не имеющих - в течение одного года. В 1830 году последовал указ об изгнании евреев из сёл и деревень Киевской губернии... Так швыряли людей из деревень в города, из одних городов в другие, из губернии в губернию, как будто речь шла о перевозке партий скота с места на место. Когда эта "мобилизация" достигла своей высшей точки, вспыхнуло польское восстание 1830 года, отразившееся во всём западном крае.

Опасаясь соединения гонимых евреев с поляками, правительство пошло на временные уступки. В феврале 1831 года было отсрочено на три года окончательное выселение евреев из Киева, вследствие представления местного военного губернатора о том, что "следует принять в уважение политические обстоятельства, в коих они (евреи) могут быть иногда полезны". До истечения срока, в 1833 году, киевский губернатор сделал представление в Петербург о желательности оставить евреев в городе, хотя бы в отдельном квартале, "признавая это полезным и в том отношении, что они при умеренности и простоте их жизни имеют возможность продавать товары гораздо дешевле, так что с высылкой их многие товары и изделия вздорожают". Однако Николай I отверг это предложение и согласился только отсрочить выселение до февраля 1835 года, так как к этому времени подготовлялся общий устав новое "Положение о евреях". Такие же кратковременные отсрочки давались изгнанникам из Николаева, из деревень Киевской губернии и других мест.

Со времени издания военного устава, в тайниках петербургских канцелярий усердно работали над новым "гражданским" уставом о евреях, который заменил бы устаревшее Положение 1804 года. Работа прошла через инстанции. Проект составлялся в "Еврейском комитете", учреждённом в 1823 году с задачей "уменьшения евреев в государстве" и состоявшем из министров и директоров департаментов. Сначала директора выработали проект устава из 1230 статей - огромный кодекс бесправия, основанный на принципе: евреям запрещено всё, кроме того, что оговорено особым законом.

Этот проект своими размерами устрашил само правительство, и его передали для переработки в министерский состав Комитета. В переделанном, сокращённом виде устав был внесён в 1834 году в Департамент законов Государственного Совета, где подвергся тщательному обсуждению, а затем перешёл в общее собрание Государственного Совета. "Министерский" проект отличался такой суровостью, что в Департаменте законов сочли нужным смягчить его. Министры (кроме министра финансов) предлагали выселить всех евреев из деревень в города и местечки в трёхгодичный срок.

Департамент законов нашёл эту меру рискованной и указал на то, что опыт белорусского выселения (1823) не оправдал надежд, "разорив евреев и не улучшив состояния поселян". Общее собрание Государственного Совета согласилось с заключением Департамента, чтобы "предполагаемое выселение евреев (из деревень), как в исполнении весьма затруднительное, а в пользе недоказанное, из устава исключить, и даже там, где оное доселе назначено, но ещё не исполнено, остановить". На докладе Совета царь написал резолюцию: "Там, где мера сия (выселение) начата, неудобно отменять, но оставить до времени в тех губерниях, где ещё к сему приступлено не было". Эта резолюция сняла на время дамоклов меч, висевший над головою сельских евреев.

Менее уступчивым оказался царь в вопросе о частичном расширении "черты оседлости". Департамент законов предложил разрешить жительство во внутренних губерниях купцам первой гильдии, для пользы казны и крупной торговли. В общем собрании Государственного Совета за это предложение высказалось только меньшинство (13 членов), большинство же (22 члена) доказывало: что нельзя нарушать установившуюся "со времени Петра I" традицию - не допускать евреев в великорусские губернии. Так как такое допущение "произвело бы весьма неприятное впечатление в нашем народе, который и по понятиям веры, и по общему мнению о нравственных свойствах евреев, вообще привык чуждаться и презирать их", а те страны Запада, где евреям предоставлены гражданские права, "не могут служить примером для России, сколько по несравненно большему у нас числу евреев, столько и потому, что правительство и народ наш, при всей известной веротерпимости, весьма, однако же, далеки от того равнодушия, с коим некоторые другие нации смотрят на предметы веры".

Сделав на докладе против последних слов пометку: "Слова Богу", царь наложил следующую общую резолюцию: "Вопрос сей, разрешён Петром Великим. Я его не осмелюсь переменять. Совершенно разделяю мнение 22 членов". Здесь царь подтвердил мнение большинства Государственного Совета, но в другом вопросе - рекрутском - он решительно пошёл против мнения Совета. Департамент законов, а за ним общее собрание робко высказались за частичное удовлетворение ходатайства евреев об уравнении рекрутской повинности (виленский кагал, домогаясь упразднения института кантонистов, просил, чтобы евреев принимали в возрасте 20-35 лет вместо 12-25). Но царская резолюция гласила: "оставить по-прежнему". Суровый рекрутский устав был неприкосновенен для критики... Непреклонным остался Николай I и в деле изгнания евреев из Киева. Департамент законов, основываясь на вышеупомянутом ходатайстве местного губернатора, предлагал отложить выселение, и 14 членов общего собрания согласились с этим мнением, рекомендуя представить вопрос на "высочайшее благоусмотрение", то есть пересмотреть роковой указ. Но 15 членов отвергли всякое представление, в виду того, что царская воля в этом деле уже выяснилась и "предмет сей решён" в смысле неблагоприятном для евреев.

По многим другим пунктам Государственный Совет также принимал постановления, руководствуясь не столько убеждением, сколько ясно выраженной царской волей, которой не смели прекословить. Так и прошёл в Совете весь проект устава, и на заседании 28 марта было решено подать его на утверждение. На этом заседании глухо прозвучал одинокий, запоздалый голос защитника евреев. Адмирал Грейг, имевший мужество плыть против течения, представил "особое мнение" по поводу проекта, требуя ряда облегчений в тяжёлом правовом положении евреев. Грейг поставил вопрос ребром: "могут ли быть в государстве терпимы евреи, или нет?" Если да, то нужно отказаться от системы "стеснения в действиях и обычаях их по своей вере" и предоставить им хотя бы "равную с другими свободу по торговле", ибо тогда "можно более ожидать добра от их благодарности, нежели от их ненависти". Если же признано, что евреи не могут быть терпимы в России, то следовало бы "выслать их всех без изъятия из государства за границу" - это было бы "полезнее, нежели оставить сие сословие внутри государства в таком положении, которое возбуждает в них непрерывно неудовольствие и ропот". Голос "чудака"-адмирала, конечно, не был услышан.

Не был услышан и голос еврейского общества. Оглушаемое непрерывными ударами, охваченное настроением мученичества, еврейское общество молчало в те мрачные годы. Но доходившие из Петербурга слухи о готовящейся общей регламентации еврейского быта, всколыхнули часть общества: ожидаемый удар страшнее уже нанесённого, и естественною явилась попытка остановить занесённую руку. В конце 1833 года в Государственный Совет поступили в качестве материала при обсуждении еврейского вопроса, две записки: одна - от Виленского кагала, за подписью шести старшин, а другая - от известного в административных сферах черниговского купца и казённого поставщика Фейгина.

Виленский кагал заявлял, что репрессивная политика Еврейского комитета в последние годы, приведшая большую часть народа "в крайнее расстройство", заставляет евреев "содрогаться и трепетать на счёт общего еврейского устава, в том же комитете составленного и поступающего на рассмотрение в Государственный Совет". Указывая на верность евреев престолу во время польского восстания 1831 года, виленцы умоляют "обратить внимание на сей несчастный и оклеветанный народ" и оградить его от дальнейших преследований. В более протестующем тоне составлена записка Фейгина.

Рядом ссылок на новейшие меры правительства он доказывает, что "не по качествам (нравственным), а по вере своей еврейский народ так гоним". "Евреи теряют надежду на улучшение своей участи с ожиданием нового Устава, поелику правительство приступило к сей мере, не спрося объяснений или оправданий сего народа, тогда как по общему закону нельзя приступить к осуждению даже одного лица, не вызвав его к оправданию". Этот упрёк не подействовал: правительство предпочло заочный суд над евреями, без выслушивания защиты и без всяких гарантий правосудия. Оно не удовлетворило и ходатайства виленского кагала о дозволении "прислать в столицу хотя бы четырёх депутатов от всего народа, для представления правительству своих объяснений и предположений о новом устройстве евреев, с предъявлением им проекта Устава". Весной 1835 года приговор был произнесён в окончательной форме: в апреле было подписано новое "Положение о евреях".

Эта хартия бесправия, которой суждено было действовать в течение ряда десятилетий, состояла из старых "основных законов" о евреях с прибавлением ограничительных новелл, изданных после 1804 года. "Черта оседлости" была значительно сокращена: Литва и юго-западные губернии на всём протяжении, Белоруссия без деревень, Малороссия (Черниговская и Полтавская губернии) без казённых сёл, Новороссия без Николаева и Севастополя, Киевская губерния без города Киева, Прибалтийские губернии лишь для старопоселенцев. Вся сельская полоса на 50 вёрст от западной границы закрыта для нового водворения.

Во внутренние губернии допускаются только временные "отлучки" (на 6 недель), по губернаторским паспортам, с тем условием, чтобы приезжие носили там русскую, а не еврейскую одежду. Купцам первых двух гильдий разрешается сверх того приезжать в столичные и портовые города, а также на Нижегородскую и прочие большие ярмарки для покупки товаров и оптовой продажи. Запрещается держать христиан в еврейских домах для постоянных услуг - дозволен лишь их наем на кратковременные работы, с тем, чтобы рабочие жили в особых помещениях. Браки не дозволяются до достижения женихом 18 и невестой 16 лет, под страхом тюремного заключения (этот запрет, при плохой регистрации рождений и браков, легко нарушался).

В публичных актах должны употребляться русский или местный язык, но "отнюдь не еврейский". Обязанности кагала состоят в том, чтобы наблюдать за точным исполнением "предписаний начальства", "за исправным поступлением казённых податей и общественных сборов". Кагальные избираются каждое трёхлетие общиной из лиц, умеющих читать и писать по-русски, и утверждаются губернским правлением. Евреи участвуют в муниципальных выборах. Умеющие читать и писать по-русски могут быть избираемы в члены городских дум и магистратов (по дополнению 1836 года - только в размере одной трети, кроме города Вильно, где евреи вовсе исключались из городского самоуправления). Синагоги не могут строиться на близком расстоянии от церквей. Русские училища всех разрядов открыты длеврейских детей, которые при этом "не принуждаются к перемене веры" (ст. 106) - нелишнее упоминание в эпоху, когда такое принуждение считается нормальным. Для спасения душ имелся другой устав - рекрутский, о котором оговорено, что он "сохраняет свою силу". Таким образом, Положение 1835 года было только сводом всего прежнего антиеврейского законодательства, и единственная его положительная сторона состояла в том, что оно положило предел выдворению евреев из деревень, разорявшему население в период 1804-1830 годов.

Издание общего регламента не остановило, однако, кипучей деятельности правительства. Неутомимая рука продолжала вертеть законодательный процесс, всё больше нажимая на сдавленную еврейскую массу. Жестоко каралась всякая попытка вырваться из под этого пресса. В 1838 году была обнаружена в Петербурге группа евреев с "просроченными паспортами", то есть осмелившиеся прожить несколько дольше положенного для приезжих срока, - и царь приказал отдать их на службу в кронштадтские роты. Тяжёлые штрафы были установлены для помещиков великорусских губерний за "передержательство" евреев в своих владениях (1840). Много внимания уделялось полицейскому надзору за духовной жизнью еврейства. В 1836 году начался цензурный поход на еврейские книги. Книги на еврейском языке, почти исключительно религиозного содержания: молитвенники, книги библейские, талмудические, раввинские, каббалистические и хасидские печатались тогда в некоторых типографиях (Вильно, Славута и пр.) под наблюдением строгих цензоров. Из таких же старых книг, в русских или заграничных изданиях состояли домашние библиотеки. Но правительству, тут почудилась опасность: нет ли чего "вредного" в старинных или заграничных изданиях, не прошедших через цензуру? И вот для "облегчения надзора" за новыми изданиями и перепечатками, было приказано все еврейские типографии в разных городах и местечках закрыть, оставив только две в Вильне и Киеве (киевская типография была перенесена в Житомир), с особыми при них цензорами. Затем была предпринята ревизия всех домашних библиотек.

Приказано было доставить в течение года местной полиции все книги, напечатанные когда либо без цензуры или привезённые из-за границы, и поручить пересмотр их "надёжным раввинам", которые должны отмечать штемпелем одобренные книги, а неодобренные - вернуть полиции для отсылки в министерство внутренних дел. Так подвергнута была цензуре вся старопечатная еврейская литература в доцензурных изданиях XVI- XVIII веков. Так как еврейские писатели древности и средних веков не могли считаться с требованиямирусской цензуры, то во многих классических произведениях оказались, конечно, места "противные государственным узаконениям" России. Все такие книги, в десятках тысяч экземпляров, надлежало, в силу указа 1836 года, под стражей препроводить в Петербург для суда над ними.

Это оказалось очень трудным, и по ходатайству губернаторов царь разрешил (1837) все эти книги "предавать сожжению на месте", в присутствии "благонадёжных чиновников", с тем, чтобы о каждом таком аутодафе доносилось в Петербург с представлением министру внутренних дел одного экземпляра каждой "истреблённой" книги. Но и на этом не успокоилась ярость цензуры. Возникло опасение, что и "надёжные раввины" признали "безвредными" многие книги, содержание коих грозит государственному порядку и спокойствию, и в 1841 году был издан указ о контроле над раввинской цензурой. Все бесцензурные, хотя и признанные безвредными, книги повелевалось отсылать из домашних библиотек в виленский и киевский цензурные комитеты, и там одобренные выпускать со штемпелем, а неодобренные "предать сожжению". Потянулись возы с арестованными библиотеками в Вильно и Киев, и ещё много лет в цензурном заточении лежала трёхтысячелетняя литература "народа книги", ожидая либо одобрения русского чиновника, либо казни через сожжение.

Решение еврейского вопроса примитивным путём крещений оставалось руководящей идеей правительства. Тогдашнее законодательство переполнено предписаниями относительно выкрестов. Капитуляция синагоги перед церковью казалась как будто только вопросом времени. Однако, сама власть плохо верила в искренность обращаемых евреев. В 1827 году оглашается собственноручная резолюция царя: "строго соблюдать, чтобы крещение делалось непременно в воскресные дни и со всею возможной публичностью, дабы отвратить всякое подозрение в притворном принятии христианства". Но позже пришлось смягчить этот контроль для евреев, "избегающих публичности при крещении", особенно же для кантонистов, "изъявляющих желание принять православие" по внушению казарменных унтеров. Об искренности перехода истязаемых детей не могло быть и речи, и батальонным священникам разрешалось крестить таких невольников, даже "не испрашивая разрешения духовного начальства" (1831). Среди этих пленников армии казарменные миссионеры имели большой успех. В указах употреблялось характерное выражение: "рядовые из евреев, остающиеся в сём вероисповедании" для обозначения группы упорствующих, неисправимых, нарушающих предустановленную начальством гармонию повальных крещений. Но среди "вольных", не вырванных из еврейской среды, вероотступничество составляло величайшую редкость, и всуе писались законы о льготах для выкрестов или о смягчении наказаний для уголовных преступников, принимающих православие (44).

Примечания.

(44)По Уложению о наказаниях 1845 года, ст. 157, наказание уменьшалось в степени и даже в роде для преступников, которые во время следствия или суда принимали православную веру.


= ГЛАВНАЯ = ИЗРАНЕТ = ШОА = ИСТОРИЯ = ИЕРУСАЛИМ = НОВОСТИ = ТРАДИЦИИ = МУЗЕЙ = АТЛАС = ОГЛАВЛЕНИЕ =