ШИМОН ДУБНОВ "Новейшая История Евреев"

ИДЕОЛОГИ РЕФОРМАЦИИ (ГЕЙГЕР, ГОЛЬДГЕЙМ); ДВИЖЕНИЕ В ГЛАВНЫХ ОБЩИНАХ (1835-44) СЪЕЗДЫ РАВВИНОВ И БЕРЛИНСКАЯ РЕФОРМА (1844-1848) ЛИТЕРАТУРНОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ, "НАУКА ИУДАИЗМА"

- Дух свободного исследования, обычный сппутник реформации, привёл к результатам более положительным, чем сама реформация. Потребность обновления иудаизма делала необходимым познание его исторического развития, а в связи с этим - и изучение истории еврейского народа. Потребность самопознания коренилась вообще в том стремлении примирить еврейскую культуру с европейской, которое пробудилось в лучших умах той эпохи. Так возникло в германском еврействе научно-литературное движение, имевшее все признаки ренессанса. После омертвения раввинской науки с одной стороны и литературной пустоты эпохи "первой эмансипации" - с другой (§ 35), впервые выступает фаланга писателей, вооружённых европейским знанием, и принимается критически разрабатывать духовное наследие еврейства, хотя и преимущественно не на еврейском, а на немецком языке. Повторяются в иных формах явления арабско-еврейского ренессанса эпохи Иегуды Галеви, Ибн-Дауда и Маймонида, когда исследование иудаизма приобрело для известных кругов значение мировой проблемы. Возникает "наука иудаизма" (Wissenschaft des Judentum), которой ещё предстоит превратиться в более широкую науку о еврействе.

Литературное движение началось почти одновременно с первой попыткой религиозной реформы. В то время как в Берлине зрелые мужи из круга Якобсона по детски творили парадную синагогальную реформу, группа юношей в том же городе носилась с более широким планом обновления еврейской культуры. В один тёмный осенний вечер года погромов (1819), в момент наибольшего сгущения германской реакции, собрались на совещание трое юношей: только что окончивший университет юрист, пламенный гегельянец Эдуард Ганс (1798-1839), еврейский учитель, произносивший иногда проповеди в реформированных синагогах Якобсона и Беера, Леопольд Цунц (1794-1886), и приватный философ-гегельянец Моисей Мозер (1796-1838). От вопроса о борьбе с реакцией, грозившей отбросить евреев к средним векам, участники совещания перешли к вопросу о внутреннем возрождении немецкого еврейства, которое разлагается с двух концов - окаменелой ортодоксии и ренегатского крыла интеллигенции. Было решено учредить "Союз для еврейской культуры и науки" (Verein fur Kultur und Wissenschaft der Juden). "Ненормальное отношение между внутренним состоянием евреев и их положением среди других народов - говорится в уставе Союза - настоятельно требует полной переработки своеобразного еврейского воспитания и образа жизни... Более образованные должны взять на себя почин в этом деле. Для этой цели образуется союз людей, которые чувствуют в себе силу и призвание работать для приведения еврейства - путём внутреннего его преобразования - в гармонию с веком и государствами, где оно живёт". К триумвирату учредителей примкнул ряд молодых деятелей из питомцев германских университетов: ориенталист Людвиг Маркус, педагог-проповедник Эммануил Вольвиль и позже 22-летний Генрих Гейне, стоящий тогда только на пороге своей поэтической славы.

Первоначально учредители Союза поставили себе самые широкие практические задачи: открытие "научного института" или систематических лекций по еврейской истории, издание специального журнала для разработки еврейской науки,учреждение школ и семинарий, поощрение литературы и даже распространение ремёсел и земледелия среди евреев. На деле, однако, вся эта обширная программа свелась к открытию нескольких элементарных школ для бедных детей, к прочтению нескольких научных лекций и к изданию нескольких выпусков научного журнала. "Журнал для науки иудейства" (Zeitschrift fur Wissenschaft des Judentums) выходил в 1822-23 годах под редакцией Цунца и содержал статьи, частью читанные раньше в качестве лекций для членов Союза, частью специально для печати написанные. Председатель Союза Ганс помещал там свои лекции по истории римского законодательства о евреях. Цунц раскрывал сокровища еврейской культуры в Испании и Франции в средние века. Мозер сближал принципы еврейской истории с философией Гегеля. Престарелые писатели Д. Фридлендер и Л. Бендавид проповедовали в своих статьях - первый о спасительности немецких учебников по истории и морали иудаизма, а второй - о ненужности мессианской идеи в тот век, когда "добрые монархи уравнивают евреев с другими гражданами". Странно звучал этот голос двух отживших деятелей в годы юдофобской реакции в Пруссии и в журнале "молодых", которые хотели бороться и против этой реакции, и против сервилизма старых деятелей "просвещения".

Но и молодые руководители Союза не имели ясного представления о путях, ведущих к поставленной цели. С умами, отуманенными гегельянской философией, приступили они к синтезу иудаизма с европеизмом, будучи очень мало знакомы (за исключением Цунца) с миросозерцанием и бытом народа, от которого были оторваны своим воспитанием. Председатель "Союза культуры" Ганс, развивал в своих годовых отчётах туманную философию на гегельянском жаргоне, в таком роде: европейская жизнь есть "множественность в единстве", а еврейская "единство ещё не достигшее множественности"; "вступление еврейского мира в европейский не есть исчезновение: в великом движении целого еврейство должно только казаться исчезнувшим, продолжая, однако, жить как река в океане". Когда с этих заоблачных высот приходилось спускатьс в юдоль жизни, сеятелями "культуры" овладевало отчаяние. Они видели внутреннее опустошение еврейства в Германии: "отрицательное просвещение, состоявшее в презрении к существующему, без стремления наполнить пустую абстракцию новым содержанием" (фраза Ганса в отчёте 1823 г.), холодное равнодушие к целям и деятельности Союза, число членов которого было ничтожно. Когда, вследствие этого равнодушия, Союз распался, и издание его журнала прекратилось (1824), руководители дела окончательно разочаровались в возможности возрождения еврейства.

Печальный конец Союза был ещё более омрачён поступком его председателя: тщетно боровшийся тогда за получение кафедры в берлинском университете, Ганс в 1825 году выкрестился и таким путём добился профессуры. Постыдно было это отпадение вождя организации, поставившей себе целью, между прочим, борьбу с ренегатством. Гейне, который в то же время сам последовал примеру Ганса, позже резко осудил его поступок: "Принято за правило, что капитан последним оставляет потерпевший крушение корабль, Ганс же спасся первым". Не мог Ганс искупить свою вину перед еврейством своими позднейшими заслугами перед немецкой наукой, своей борьбой против "лакеев древнеримского права", против реакционной "исторической школы" права, созданной профессором Савиньи и вдохновлявшей деятелей "христианско-немецкого" государства ("Как извивается под пятою Ганса жалкая душа господина фон-Савиньи!" - Воскликнул Гейне). Отступничество Ганса было клеймом поколения, в котором многие из передних рядов не могли удержаться на краю бездны, отделявшей еврейство от окружающего мира.

Крушение "Союза культуры" лишило на время душевного равновесия даже того из его руководителей, которому суждено было впоследствии сделаться апостолом еврейского знания. В год кризиса у Л. Цунца вырвались такие слова отчаяния: "Еврейство, которое мы думали преобразовать, разъединено и составляет добычу варваров, купцов, менял, идиотов и "парнасим" (общинных старшин). Солнце не раз ещё опишет свой круг, а племя это останется разъединённым: одна часть его будет переходить в христианскую религию, дающую хлеб, а другая будет прозябать в старой грязи, отверженная Европой, с высохшими глазами, обращёнными к ослу Мессии. Я не верю даже в возможность еврейской реформации: камнем нужно бросить в этот призрак и прогнать его". Но среди этого прилива отчаяния у того же Цунца вырывается восклицание: "Из всего этого потопа выплывает одна только неистребимая наука иудаизма. Она живёт, и занятие этой наукой составляет моё утешение и мою опору". И действительно, углубление в еврейскую историю спасло Цунца от "разлада с самим собой". Уже в первых трёх своих исследованиях, помещённых в журнале "Союза культуры", он обнаружил необыкновенный дар проникновения в глубины еврейской истории, тогда ещё совершенно неизведанной. В своей "Жизни Раши" он пролил свет на эпоху зарождения раввинской письменности в средневековой Франции. В "Основных чертах еврейской статистики" он набрасывает обширный план подготовительных работ для истории евреев.

Во вступлении к другой статье ("Исследование об именах испанских городов в еврейской письменности") он впервые устанавливает свой взгляд, что история диаспоры складывается из двух элементов: мученичества и литературного творчества, что вся национальная активность проявляется в мышлении и создании литературных ценностей, - взгляд односторонний, игнорирующий роль автономно-общественного строя в деле сохранения нации, но характерный для всей еврейской историографии Запада. Сама деятельность Цунца направилась по указанным им двум путям: истории литературы и мартирологии, в связи с религиозной эволюцией иудаизма. В 1832 была опубликована первая большая книга Цунца, содержащая под скромным заглавием ("Богослужебные проповеди евреев" - Gottesdienstliche Vortrage der Juden) глубокий анализ всей агадической, таргумской и мидрашитской письменности в связи с историей богослужения со времён Эзры и до конца средних веков. Несоответствие между заглавием и содержанием книги объясняется тем, что автор хотел реагировать на тогдашнее запрещение немецкой проповеди в синагогах Пруссии и доказать правительству, что евреи во все времена пользовались в богослужении местными языками.

Прусских правителей он не убедил, но науке оказал незаменимую услугу, осветив самую тёмную полосу истории иудаизма. С аналогичным политическим мотивом было связано и появление и второй книги Цунца: "Об именах евреев" (1837), в которой автор поставил себе целью доказать прусскому правительству, запретившему евреям называться "христианскими" именами, что народ, привыкший употребл ть в древние и средние века личные имена греческие, римские, арабские, испанские, галльские и германские, может позволить себе подобную роскошь и в современной Пруссии, не навлекая на себя обвинения в в отступлении от традиции, о которой столь отечески заботились прусские власти.

Берлинские евреи были восхищены тенденцией книги и поднесли денежный подарок бедному автору, добывавшему средства к жизни школьным учительством. Исследование Цунца способствовало отмене закона об именах (§ 57). В разгар реформистского движения появился обширный труд Цунца, посвящённый истории средневековой раввинской литературы в Европе ("Zur Geschichte und Litteratur", 1845), как будто с затаённым желанием - раскрыть перед хулителями раввинизма его богатые сокровища, особенно в области этики и морали. Дальнейшие труды Цунца, относящиеся уже к эпохе после 1848 года, были посвящены главным образом второму элементу еврейской истории - мартирологии. В его научной трилогии о синагогальной поэзии средневековь (38), разработана история "пиута" во всех его видах. С особенной любовью автор останавливается на поэзии мученичества, на тех элегиях и скорбных гимнах ("слихот", "кинот"), которыми оглашались синагоги в годины народных бедствий в средние и новые века. Историк провозглашает апофеоз еврейского мученичества: "Если есть ступени в лестнице страданий, Израиль достиг её вершины.

Если продолжительность страданий и стойкость, с которою их переносят, налагают печать благородства на страдальцев, то нет нации благороднее еврейской. Если богатой мы называем письменность, давшую нам несколько потрясающих душу трагедий, то что сказать о возвышенной трагедии, длящейся уже 15 веков, трагедии в которой сами герои выступают актёрами и представляют её перед всеми народами в длинном ряде поколений!" - Эти глубокие исторические эмоции не давали Цунцу, вообще сочувствовавшему идее религиозного обновления, примкнуть к боевым реформистам, которые часто с лёгким сердцем упраздняли исторические установления - плод творчества и тоски веков. Это заставило Цунца выступить против реформистов в моменты наибольшего их натиска на устои иудаизма и резко объявить в 1845 году Гейгеру, что "клич против Талмуда есть уже позиция апостата", что "мы должны реформировать себя, а не религию, нападать на злоупотребления, а не на унаследованную святыню".

Между тем как Цунц обтёсывал циклопические камни для здания еврейской историографии, подготовляя материал для будущего строителя, его школьный товарищ Исаак-Маркус Иост (1793-1860), учитель в Берлине и затем во франкфуртском "Филатропине", взял на себя смелую задачу построить здание из имевшихся скудных материалов. Уже в первое десятилетие новой еврейской науки (1820-29) он издал девять томов "Истории евреев (Geschichte der Israelitten) от времён Маккавеев до наших дней" - огромный труд, не возвышающийся, однако, над уровнем прагматической летописи. Иост писал всеобщую историю евреев на основании старых источников, неполных и критически не проверенных, не имея сам нужного критического чутья. Проникнутый идеями своего времени, умеренный ассимилятор, умеренный реформист и неяркий публицист-апологет (полемизировал со Штрекфусом и другими юдофобами), - он все эти умеренные тенденции вложил в свои исторические труды. С точки зрения политической благонадёжности Иост осуждает зелотов Иудеи, боровшихся против Рима, и доказывает, что большинство народа не сочувствовало этим "бунтарям".

В духе плоского рационализма он осуждает неизбежный процесс обособления в талмудическом еврействе. В агаде и мидрашах, хранилищах народного миросозерцания, он видел только пустые сказки. Картины гонений на евреев и мученичества их историк всячески старается смягчить, а малейшие облегчения участи гонимых вменяет в заслугу "мудрым и милостивым монархам". В общем вся "История" пропитана духом смиренной апологии. Много читавшаяся в свое время евреями и христианами, "История" Иоста утратила своё значение после исследований Цунца, Гейгера, Франкеля и позднейших историков. Иост сам в старости охарактеризовал свой труд, говоря, что "он строил палатки в пустыне", когда ещё ничего не было кругом. Изданная им под конец жизни "История иудаизма и его сект" (3 тома, 1857-59) является более зрелым трудом, но всё же стоит ниже научного уровня того времени, когда в роли историографа выступил гораздо более к ней призванный Грец (§ 89). Значение исторического материала сохранила только "Новейшая история евреев от 1815 до 1845 г." (3 части, 1846-47), где Иост с обстоятельностью летописца излагает события эпохи, им самим пережитой, освещая их скорее публицистически, чем исторически.

Аврааму Гейгеру реформационная борьба мешала заниматься научной деятельностью, к которой он имел несомненное призвание. После диссертации о заимствованиях ислама из иудаизма и своих боевых статей о реформе (§ 64), он в 30-х и 40-х годах успел написать лишь несколько исторических очерков (изданы в 1840 году в сборнике "Melo chofnaim" на еврейском и немецком языках; крупнейший очерк - биография мыслителя XVII века И.С. Дельмидего) и руководство к изучению языка Мишны (1845). Большие научные работы Гейгера относятся к эпохе, последовавшей за 1848 годом, когда реформационное движение несколько улеглось и партийный боец обратился к науке (§ 89). - Так же сложилась литературная карьера партийного противника Гейгера, Захарии Франкеля. В описываемую эпоху его научная деятельность являлась откликом на эмансипационную или реформационную борьбу. Таков был его первый труд: "О еврейской присяге в теологическом и историческом отношениях" (Die Eidesleistung der Juden, 1839), написанный во время борьбы за отмену унизительной для евреев средневековой формулы присяги в Саксонии. Вслед за тем Франкель принялся за своё чисто научное исследование о "Септуагинте", в связи с историей иудео-эллинской культуры, но едва успел опубликовать часть этого труда (Vortstuden zu der Septuaginta), как его отвлекло реформационное движение, где он очутился между двух огней - радикалами и ортодоксами. В 1844-46 годах он издаёт специальный "Журнал для религиозных интересов еврейства", где проводит своё "позитивно-историческое" направление в вопросах обновления иудаизма. Свою научную деятельность он возобновил лишь после 1848 года.

Попытку возродить религиозную философию сделал гамбургский врач С.Л. Штейнгейм (1789-1866), автор книги "Откровение по учению синагоги" (39). Как некогда Иегуда Галеви, Штейнгейм противопоставляет историзм рационализму: в несравненных исторических судьбах еврейского народа явлено доказательство его призвания, его апостольской миссии, исполненной в языческом мире и предстоящей в христианском. Но в учении Штейнгейма нет душевной цельности и глубокой веры Иегуды Галеви. Под пафосом "миссианства" в "Откровении" нетрудно разглядеть раздвоенность современной души, которую тянут в разные стороны две культуры - европейская и еврейская. Ещё в раннем своём стихотворном произведении ("Песни Овадии бен-Амоса из изгнания", 1829) Штейнгейм проявил эту тоску по внутренней цельности, которой ему не доставало. "О, вечный народ завета, - восклицает он, - бесчисленная рать, рассеянная среди народов! Ты и жрец, и жертва, кровавый свидетель Б-га". Но "жрецу" грозит великая опасность. "Я не боюсь - говорит поэт - времён общего бедствия, ибо вместе бедствующие держатся вместе, как быки под ярмом. Я не боюсь и времён, когда царит общая свобода. Но те времена опасны, когда гнёт лишь ослабевает, не будучи устранён, когда свобода близка, не ещё не вполне достигнута. В такие времена отпадение от быта отцов становится почётным и выгодным, и наслаждение настоящим делает равнодушным к вечному". Поэт страстно клеймит эту язву эпохи - отступничество: "Могила не примет руки, поднявшейся на отца, не прикроет уст, проклявших мать. О, коварный отступник, твои бессовестные дети - чуждое племя - будут камнями бросать в голову твоего отца и рвать его седую бороду! Тебя клянёт мой стих". Но этими негодующими восклицаниями Штейнгейм заглушал только голос искусителя в своей душе. Трагизм эпохи был в том, что писатель, так пламенно бичевавший отщепенчество, сам жил вне сферы еврейских интересов, внешне отчуждённый от своего народа, и после смерти был похоронен на христианском кладбище в Швейцарии...

В публицистике 1830-х и 40-х годов царствовал Риссер, с которым мы уже встречались, и ещё будем встречаться на всём пути борьбы за эмансипацию. Его боевой журнал "Der Jude" (1832-33) был первым чисто-политическим органом, но не коллективным, а единоличным творением самого Риссера. Настоящим основателем еврейской политической журналистики был Людвиг Филиппсон (1811-89), магдебургский проповедник, деятельный участник реформистских съездов. В 1837 году он начал издавать в Лейпциге еженедельник "Allgemeine Zeitung des Judentums", который в течение ряда десятилетий чутко отзывался на все вопросы еврейской жизни в Германии и других странах (существует до сих пор. 1914).

С этим живым, боевым в свои юные годы, органом безуспешно соперничал франкфуртский еженедельник "Israelitische Annalen" Иоста, умеренный и вялый журнал, просуществовавший только три года (1839-41). Даже более талантливый еженедельник "Der Orient", издававшийся Юлием Фюрстом в Лейпциге (1840-51), не достиг популярности журнала Филиппсона, хотя превосходил его в смысле литературно-научной солидности (в журнале имелся особый научный отдел под названием "Litteraturblatt des Orients"). В росте периодической печати сказалась сильная пульсация общественности. На месте единственного немецко-еврейского журнала предыдущей эпохи "Sulamith" (§ 35), который ещё до 30-х годов влачил жалкое существование рептильного органа, субсидируемого немецкими князьями (имена этих "высокопоставленных абонентов" красовались часто на челе книжек журнала), выросла обширная периодическая литература.

В этой литературе часто стирается грань между наукой и публицистикой. Гейгеровский "Научный журнал" (§ 64) даёт в течение следующих лет (1835-39) идейные лозунги всем сторонникам религиозной реформы. Франклевский "Журнал для религиозных интересов" является органом умеренных прогрессистов. Журнал для одновременной борьбы за эмансипацию и религиозную реформу издавался в горячее время (1843-44) В. Фрейндом в Бреславле, под заглавием "Zur Judenfrage". Только чисто-еврейской (по языку) периодической литературе не суждено было развиться в Германии: место старого "Meassef", захиревшего уже в предыдущую эпоху (§ 35), осталось незанятым. Попытка Иоста и М. Крейценаха возродить научный ежемесячник на древнееврейском языке потерпела неудачу: их журналец "Zion" просуществовал только два года (1841-42) и прекратился за отсутствием читателей. Национальный язык сохранился ещё как научная реликвия, среди еврейских учёных Германии, но стал недоступен большой публике, прошедшей через немецкую школу. Изгнанная из Германии, обновлённая литература на еврейском языке нашла себе приют в Австрии и России, двух центрах национального еврейства.

Примечания.

(38)Die synagogale Poesie im Mittelalter (1855); Ritus des synagogalen Gottesdienstes (1858); Litteraturgeschichte der synagogalen Poesie (1865).

(39)"Die offenbarung nach dem Lehrbegriff der Synagoge". Первый том вышел в 1835 году, а следующие в 1856 и 1865 годах.