ШИМОН ДУБНОВ "Новейшая История Евреев"

УБЫЛЬ РЕАКЦИИ И БОРЬБА ЗА РАВНОПРАВИЕ (РИССЕР)

Как во всей Германии, правительственная и общественная реакция в Пруссии свирепствовала с особенной силой в первую половину эпохи, до 1830 года. С того момента, как свежие веяние июльской революции во Франции несколько очистили сгущённую политическую атмосферу западной Европы, общественная реакция пошла на убыль. Общество пробуждалось, фантомы немецко-христианского государства тускнели. Кое-где началось движение народов против враждебного им "священного союза" правительств, и медленно зрели силы для переворота 1848 года. Воспрянуло и немецкое еврейство.

Явились новые бойцы за право, смелые, гордые, сменившие ходатаев и смиренных апологетов предыдущей эпохи. На место Фридлендеров становились Риссеры. Рядом с "Молодой Германией" стало молодое еврейство. В те годы, когда вождь "Молодой Германии", бывший еврей Людвиг Берне бомбардировал немецкую Бастилию "Письмами из Парижа", вождь молодого еврейства Габриэль Риссер ринулся в бой с реакцией за честь и свободу своего народа. Риссер сделался пророком и трибуном эмансипации.

Уроженец Гамбурга, города еврейской неволи, Габриэль Риссер (1806-1860) при самом вступлении в общественную жизнь почувствовал всю тяжесть бесправия. Талантливый юрист, могший занять видное место на академическом и на судебном поприщах, он по окончании университета встретил преграду к обеим этим целям в специальных законах о евреях: его не допустили ни в адвокатуру, ни на университетскую кафедру. Больно ударил бич рабства по свободной душе юноши, питомца немецкой школы, пропитанного лучшими идеалами европейской культуры. И на 24-м году жизни он дал себе Ганнибалову клятву: не успокоиться, пока не будет завоёвано еврейское равноправие.

Не допущенный в адвокатское сословие, он посвятил себя более высокому призванию: сделаться адвокатом угнетённого народа. Риссер проложил новые пути борьбы за эмансипацию. Будучи по воспитанию онемеченным, ассимилированным евреем, он, однако, выступал против той грубой ассимиляции, которая являлась как бы платой за равноправие, и выражалась в тех или иных формах отречения от еврейской солидарности. Свои воззрения он ясно формулировал уже в двух первых сочинениях: "О положении последователей Моисеевой религии в Германии" (1830) и "Защита гражданского равноправия евреев против возражений доктора Паулуса" (1831).

В первой из этих брошюр Риссер горячо призывает к борьбе с юдофобией во имя высших идеалов человечности, которые, в конце концов, должны одолеть реакцию христианско-немецкого государства. Он предлагает основывать везде союзы для достижения равноправия путём воздействия на правительство и на общественное мнение. Он резко осуждает материалистическое отношение значительной части еврейского общества к вопросу об эмансипации, карьерные крещения - эти "браки по расчету с церковью", в особенности же крещения малолетних детей родителями для обеспечения гражданских прав потомству. Он клеймит презрением это трусливое бегство от еврейства, осаждённого врагами. Риссер зовёт молодёжь к борьбе за свободу и справедливость. "К гражданской свободе должны неуклонно, словом и делом, стремитьс все, кто болезненно чувствует её отсутствие, в особенности мы, младшие сыны века, которого дыхание - свобода. Вера в могущество и конечную победу справедливости и добра - это наш мессианский идеал. Будем же крепко его держаться!"

Своё отношение к еврейскому национальному вопросу Риссер высказал в ответе известному гейдельбергскому теологу Паулусу (§ 55), который в 1830 году возобновил свою атаку против еврейства в книге "Еврейская национальная обособленность", посвящённой "правительствам и земским собраниям всех государств Германии". Паулус доказывал, что пока евреи будут придерживаться своих религиозных законов, которые в то же время суть законы национальные, они, как обособленная нация, не могут быть "государственными гражданами", а лишь терпимыми на особых условиях (Shutzburger).

На это Риссер ответил вышеназванной страстной филиппикой, посвящённой "законодательным учреждениям Германии". Еврейский вопрос - говорит он - есть "исключительно вопрос религиозной свободы", свободы исповедывать свою религию, не надевая маски чужой, господствующей, для получения гражданских прав. Если мы нация, где наше отечество? Разве немецкие евреи имеют другую родину вне Германии? Изгнанные из неё, могут ли они прибегнуть к защите своего особого государства? Да, евреи были нацией, но давно перестали ей быть, с того момента как рухнули бастионы Иерусалима и народ Иудеи рассеялся по римской империи.

Причисляя себя и своих единомышленников к немецкой национальности, Риссер с негодованием отвергает предложенную Паулусом "гарантию" онемечения - крещение. "Есть лишь одно крещение, посвящающее в национальность - восклицает он: это крещение кровью в общей борьбе за свободу отечества". Апофеозом германизма заключена книга Риссера: "Мощные звуки немецкой речи, песни немецких поэтов зажгли и питали в нашей груди священный огонь свободы. Веяние свободы, носившееся над немецкими полями, пробудило наши сонные грёзы... Мы хотим принадлежать немецкому отечеству. Оно может и должно требовать от нас всё, что оно вправе требовать от своих граждан. Охотно мы ему будем всем жертвовать, только не верой и верностью, не правдой и честью, - ибо герои и мудрецы Германии не учили нас сделаться немцами путём таких жертв"... Так Риссер, осуждавший грубые формы ассимиляции, прославлял её в культурных её проявлениях, не подозревая, что бескорыстная, идеалистическая ассимиляция не менее гибельна для еврейства, чем продажная, обмениваемая на равноправие. Позже ему пришлось вернуться к национальной проблеме и высказаться о ней ещё определённее.

Вскоре Риссеру представилась возможность выступить ратоборцем за права евреев в Пруссии. В начале 30-х годов прусское правительство носилось с новым проектом решения еврейского вопроса. Берлинский чиновник, тайный советник Штрекфус, обосновал этот проект в брошюре под названием "Об отношении евреев к христианским государствам" (1833). Новая идея сводилась к тому, чтобы разделить всех евреев на два разряда: "гражданами" признавать только богатых и образованных, да и тех с некоторыми ограничениями в гражданских правах. Всех же прочих, особенно массу мелких торговцев, держать в положении "покровительствуемых", ограничиваемых даже в элементарных правах.

Этот проект, основанный на принципе дарования гражданства за "заслуги", очень волновал прусских евреев, как попытка принципиальной отмены акта 1812 года, который до тех пор нарушался только на практике. Риссер поднял свой голос против замысла правительства, который он приравнивал к отмене Нантского эдикта. В длинном ряде статей, опубликованном в его периодическом издании "Der Jude" (издавался в 1832 и 1833 годах), он перечислил все преступления прусского правительства против свободы совести, обеспеченной актом 1812 года, и дал должную оценку правовым и историческим воззрениям правительственного идеолога, Штрекфуса.

Против этой идеологии выступил также историк М. Иост и кенигсбергский врач Иоанн Якоби, впоследствии радикальный деятель конституционной Германии. "Пока хоть одно какое-либо право будет отнято у еврея только потому, что он еврей, до тех пор он раб" - восклицает Якоби в своём возражении... Подобно Риссеру, Якоби требует неустанной борьбы, пока не будет достигнута цель: "равенство еврейских и христианских граждан". Этот дружный натиск публицистов подействовал: прусское правительство не решилось распространить действие проектированного регламента на всю страну, а только частично осуществило его в своих польских владениях - Великом Герцогстве Познанском, где жили сплошные, ещё не онемеченные еврейские массы, численностью до 80.000 человек. В июне 1833 года был опубликован "Временный регламент", разделяющий евреев Познани на два разряда: "достойных натурализации" и недостойных её. К первому разряду отнесены оседлые и зажиточные люди, отличающиеся беспорочным поведением и употребляющие в своих деловых сношениях немецкий язык.

Ко второму - оседлые, но не зажиточные. Натурализованные пользуются почти всеми правами, предоставленными евреям Пруссии законом 1812 года, конечно - в его урезанной форме. Ненатурализованные ограничены в правах жительства (запрещено жить в деревнях) и промыслов. Зато еврейским общинам Познани предоставлены "права корпораций", пользующихся самоуправлением под контролем администрации. Военная служба в этой провинции остаётся необязательной для евреев (в коренной Пруссии она обязательна с 1812 года), но добровольцы, "нравственно и физически способные" к службе, допускаются в армию. Таким образом, прусское правительство успокоило свою государственную совесть, утвердив свою излюбленную систему сортировки граждан хоть в одной части государства.

Сильное общественное движение поднялось в Пруссии после смерти Фридриха-Вильгельма III. В медовые месяцы царствования его преемника Фридриха-Вильгельма IV (1840 г.), либеральные круги тешили себя надеждой на перемену политического строя в конституционном духе. Евреи тоже уповали на нового короля, сказавшего несколько любезных слов приветствовавшим его в Берлине и Бреславле еврейским депутациям. Скоро, однако, наступило разочарование. "Романтик на престоле", грезивший о чисто-христианском государстве, Фридрих-Вильгельм IV имел своеобразный взгляд на еврейский вопрос.

Рассматривая еврейство не как религию только, а как особую самобытную "корпорацию" или исторически сложившуюся народность. Король признавал долгом государства давать этой народности свободу внутреннего развития путём воссоздания её автономного общинного строя, но из этой верной предпосылки он делал ложное заключение, что культурно-автономное еврейство не может участвовать во всех областях гражданской жизни государства, составляющего продукт христианской культуры. Как чужеродный государству элемент, евреи не могут быть допущены на государственную службу, и даже от военной службы их надо освободить, как от одной из видов государственной службы. Предначертания короля, обсуждавшиеся в правительственных сферах, стали известны обществу. О них проникли смутные слухи в печать.

О них с глубоким волнением говорили в кругах еврейских общественных деятелей. Борцы за эмансипацию возмущались. Представление короля о еврействе, как исторически обособленной самобытной национальности или "корпорации", шло в разрез с решительным отрицанием самобытной еврейской нации, на котором ассимилированное еврейское общество строило всю свою защиту равноправия. Вывод же из этого представления подтверждал опасения еврейских деятелей: король не признающий евреев немцами, не признает их и полными гражданами. Проектируемое освобождение от военной службы казалось угрожающим симптомом, заранее придуманным оправданием намеченного лишения евреев гражданских прав.

И вот по всей боевой линии прусского еврейства дан был лозунг "патриотического" протеста. Главным организатором протеста был д-р Людвиг Филлипсон, энергичный редактор "Всеобщей газеты еврейства" (Allgemeine Zeitung des Judentums). Представители 84 общин подписали отредактированную Филлипсоном петицию на имя короля, в которой умоляли не лишать евреев обязанности и чести служить в армии. "Мы перестали бы быть настоящими пруссаками, если бы лишились безусловной обязанности служить в армии" - писали петиционеры. Одновременно сотни общин посылали королю петиции об успокоении умов путём осуществления равноправия (1841-42).

Этот поток петиций заставил правительство откликнуться. 5 мая 1842 года министр внутренних дел Рохов объявил от имени короля представителям берлинской общины, что король желает не ухудшить, а улучшить положение евреев, устранить тягостные ограничения личных прав и гарантировать большую самостоятельность еврейским корпорациям. "Но вместе с тем - прибавил министр - его величество считает необходимым, чтобы все эти гарантии были связаны с условиями, вытекающими из сущности христианского государства, в силу которого недопустимо предоставление евреям административной власти над христианами или вообще прав, могущих нанести ущерб христианскому общественному строю...

Отменой воинской повинности у евреев у них ничего не отнимается, ибо добровольцам поступление на воинскую службу будет разрешено". К этому ответу правительство присовокупило мало-успокоительное заявление, что оно вырабатывает новый "закон о евреях" (Judengesetz), который скоро будет обнародован. И действительно, министерские канцелярии оживлённо сносились с провинциальными властями, собирая материалы по еврейскому вопросу.

Общественное возбуждение не улеглось. Кроме петиций, оно нашло себе исход в массе брошюр и газетных статей, где страстно дебатировался вопрос о равноправии. В этом хоре голосов снова громко зазвучал голос Риссера. В книге, озаглавленной, "Опасения и надежды относительно будущего положения евреев в Пруссии" (ноябрь 1842), он осветил вопрос с наиболее существенной его стороны - национальной, затронутой в королевском проекте. Исходным пунктом своего рассуждения Риссер взял одну инспирированную газетную статью, где обосновывалась новая официальная доктрина.

Согласно этой доктрине, "удивительный" исторический факт сохранения иудаизма объясняется тем, что в нём идеи религии и национальности тесно связаны. Следовательно, в интересах иудаизма и его носителей отстаивать всё, что поддерживает эту животворящую связь, и государство не должно делать ничего, что привело бы к "амальгамированию" евреев с окружающими народами. Риссер подробно анализирует это мнение. Ещё недавно - говорит он - официальные возражения против равноправия сводились к тому, что евреи отдельная нация, и все усилия защитников эмансипации были направлены к рассеянию этого "призрака", - а теперь вдруг правительство выступает за "сохранение еврейской национальности".

Верно, что некогда национальность и религия в еврействе были тесно связаны, но в ходе истории "иудейство сохранилось не благодаря этой связи, а вопреки ей". Еврейство перенесло кризисы истории потому, что в нём национальный, земной элемент был всегда подчинён духовному, чисто-религиозному, высшей "идее Божества". Национальное тело народа умерло, его душа - религия - сохранилась. Без почвы, государства, языка нет нации, и еврейство давно перестало быть нацией. Из материальных признаков уцелело только "племенное родство" (Stammverwandschaft), но эта сила недостаточна для сохранения социальной и культурной самобытности рассеянного народа.

Если такое замкнутое, обособленное существование в диаспоре и замечалось, то оно не было результатом свободного выбора, а навязывалось извне, отвержением и гнётом со стороны окружающих. То "корпоративное" (автономно-общинное) устройство евреев, которое теперь ещё кое-где сохранилось, есть плод бесправия и гнёта. Это - "гнилое пятно еврейской жизни". И "в этом именно жалком пережитке - восклицает Риссер - лежит будто бы начало сохранения "удивительной" жизненной силы иудейства!" Нет, мы в диаспоре никогда не отстаивали своей национальности, "борьба возложенная на нас судьбою, никогда не была борьбой нации с нацией, а борьбою угнетённой религии с фанатизмом, свободы духа с насилием, человечности и нравственности с варварством.

Правительство заботится о сохранении еврейской национальности, но почему оно не заботится о сохранении польской национальности, а напротив - борется с нею? Потому что поляки - живая нация, представляющая опасность для государственного единства. С евреями же, "бессильной тенью нации, можно беззаботно играть". Нам говорят, что не будут поощрять нашей амальгамации с немцами, - хорошо: не поощряйте, но не мешайте ей совершиться по всей линии там, где она только не соприкасается с религией - она будет ещё более ценной, как результат "свободного влечения". Хочется верить - говорит Риссер в заключение, - что весь этот странный проект есть только искусно "замаскированное испытание гражданской зрелости евреев". Если так, то экзамен выдержан блестяще, как свидетельствуют единодушные протесты общин против освобождения от воинской повинности и всяческого "обособления".

Так решал национальную проблему еврейства лучший еврейский публицист того времени, вождь освободительного движения. Он поставил вверх дном весь исторический процесс. Если бы Риссер глубже вдумался в еврейскую историю, он постиг бы ту истину, что не национальность была оболочкой (или "телом") для религии, как думал он, а наоборот - религиозная практика, обрядовая дисциплина, ставшая и бытовой, была оболочкой для сохранения ядра - нации и её самобытности. Он понял бы, что глубокая потребность национальной души выражалась в том автономном "корпоративном" строе общин, который Риссеру казался "пятном еврейской жизни", чем-то навязанным извне, между тем как это был самый яркий признак живой нации. Поколение Риссера не мыслило национальности без государственной и территориальной оболочек, а потому растворение евреев в германской нации при современном гражданском строе считало уже свершившимся фактом. Оно не считалось с проблемой сосуществования различных наций в одном государственном союзе.

Этим объясняется, почему король Пруссии и король еврейской публицистики спорили не об идее, а только о факте. Один утверждал, что евреи нация, а потому не могут быть полноправными в немецко-христианском государстве. Другой возражал, что евреи не нация, а лишь религиозная группа в составе германской нации и, следовательно, равноценный элемент германского государства. Один верно отметил факт, но сделал из него ненадлежащий вывод. Другой сделал правильный вывод из мнимого факта. Трагизм истории сказался в том, что ратоборец еврейства должен был исходить из неверного понимания еврейской исторической эволюции, как вследствие своего личного немецкого воспитания, и - как тогда казалось - в интересах защиты своих "единоверцев".