ШИМОН ДУБНОВ "Новейшая История Евреев"

"ВЕЛИКИЙ СИНЕДРИОН" В ПАРИЖЕ

9 февраля 1807 года в Париже открылись заседания синедриона. В состав собора входили 46 раввинов и 25 мирян, при 10 кандидатах и двух писцах. Большая часть вновь избранных раввинов была из Италии и Германии. Президиум, назначенный по распоряжению министра внутренних дел, состоял из трёх раввинов, которым были присвоены титулы членов президиума древнего синедриона: председателем (nassi) был эльзасский раввин Давид Зинцгейм, его первым товарищем (ab-bet-din) - итальянский раввин Сегре, а вторым товарищем (chacham) - Авраам де Колонья из Мантуи.

После богослужения в синагоге, где произнесли речи раввины Зинцгейм и Колонья, заседание открылось в помещении Городского дома, где раньше заседали "нотабли". Много внимания было обращено на декоративную сторону. Все члены синедриона были одеты, по распоряжению властей, в чёрные мантии и чёрные шляпы, а члены президиума - в бархатные или шёлковые рясы с широкими поясами и в шляпы, отороченные мехом. Члены сидели полукругом, по обеим сторонам президиума, занимая места по порядку старшинства. Заседания были публичны и составляли любопытное зрелище не только для еврейской, но и для христианской публики; это стесняло свободу прений и заставляло молчать многих делегатов, которым было неловко отстаивать публично свои искренние, но немодные убеждения.

И действительно, заседания синедриона представляли собою только церемониальное дополнение к работе, уже сделанной собранием депутатов-нотаблей. Живая связь между обоими собраниями была налицо: председатель бывшего собрания Фуртадо состоял докладчиком по важнейшим вопросам в синедрионе. В семи заседаниях синедрион успел рассмотреть ответы собрания депутатов на все 12 вопросов и выслушать по каждому вопросу красноречивый доклад Фуртадо; почти без прений, единогласно принимались ответы прежнего собрания, но излагались они в форме "наставительных решений" (decisions doctrinales), с дополнениями в формулах и объяснительном тексте. В новой "декларации", предпосланной тексту ответов, высказывалось принципиальное отношение синедриона к вопросу совместимости законов иудаизма с государственными.

В этой декларации, где чувствовалась рука Фуртадо, говорилось, что законы иудаизма делятся на два разряда: религиозные и политические; первые неизменны и независимы от условий времени и места; политические же законы, приспособленные к эпохе самостоятельного государства или собственной территории в Палестине, "неприменимы с тех пор, как еврейский народ перестал быть национальным организмом ("depuis qu'il ne forme plus un corps de nation"). Но и религиозные предписания, при столкновении с гражданскими законами современного государства, должны уступать им или приспособляться к ним, последняя мысль не высказывалась прямо во вступительной декларации, но приводились в ряде решений синедриона.

Так в решении по бракоразводным вопросам синедрион категорически установил недействительность тех раввинских актов брака и развода, которым не предшествуют соответствующие гражданские акты. Решение по вопросу о смешанных браках изложено в очень уступчивой форме: такие браки граждански действительны и, хотя не могут быть освящены религией, не влекут за собой анафемы. Об исчезновении национального типа семьи в смешанном браке нельзя было сокрушаться после того, как еврейство было объявлено мёртвой нацией... Далее синедрион решил, что евреи-солдаты во время состояния на службе свободны от всех религиозных обязанностей, с этой службой несовместимых. Только в резолюциях по вопросу о промыслах и, особенно, о ростовщичестве синедрион заговорил достойным языком, решительно осуждая позорные операции ростовщиков и горячо призывая соплеменников к полезным промыслам, ныне всем доступным, благодаря равноправию.

Ровно месяц продолжались занятия синедриона. Заключительное заседание состоялось 9 марта 1807 года. Председатель прочёл письмо императорских комиссаров о том, что правительство считает занятия синедриона благополучно законченными. Синедрион закрылся, но большая часть его членов вернулась в собрание депутатов, которое играло роль общего собрания и возобновило свои заседания 25 марта. Здесь Фуртадо, отдавая отчёт о деятельности синедриона, говорил тоном человека совершившего трудный подвиг. Минорная нотка прозвучала в его голосе только тогда, когда ему пришлось объяснить смутивший всех факт, что члены синедриона не удостоились аудиенции у императора: внезапный отъезд императора на войну помешал ему принять еврейских представителей, а последним лично поблагодарить "нашего славного благодетеля". На следующих заседаниях собрание, после долгих прений, приняло резолюцию о желательности репрессивных мер против тех евреев-ростовщиков и торговцев старьём, которые своим поведением вызывают жалобы, и бросают тень на своих "единоверцев"; но в то же время было решено ходатайствовать об отмене разорительного для евреев декрета 30 марта 1806 года, приостановившего взыскание долгов. 6 апреля 1807 года собрание депутатов было закрыто, после прочтения простого уведомления комиссаров, что все порученные собранию работы закончены.

Вызванные к жизни капризом Наполеона, оба еврейских "парламента" постепенно теряли для него интерес. Сначала аппетиты Наполеона росли по мере уступчивости еврейских деятелей. От синедриона ждали (14), сверх сделанных уступок, ещё следующих трёх мероприятий: запрещение евреям ссудных операций и ограничение других видов торговли на известный срок, затем поощрения смешанных браков, даже с установлением нормы: один смешанный брак на два еврейских ("дабы еврейская кровь утратила свою особенность"); наконец, он желал, чтобы синедрион обеспечил правильное отбывание евреями воинской повинности. Вообще Наполеон желал, чтобы еврейские "представители" дали ему повод к установлению особой опеки над евреями.

Его верный слуга, министр Шампаньи, вполне разделял желание своего господина. "Необходимо, - писал он императору, - чтобы эти собрания своими решениями дали нам оружие против себя самих и против того племени, дело которого они защищают". Таким языком говорили между собой два авгура политики в те дни, когда еврейские депутаты расточали похвалы "славному благодетелю, Наполеону Великому", которого "Бог избрал орудием своей милости" для спасения униженных "потомков древнего Якова"... Скоро тайные замыслы Наполеона сделались явными, и евреи почувствовали на себе его "благодетельную" руку.

Примечания.

(14) Как видно из переписки Наполеона с министром внутренних дел Шампаньи.