ШИМОН ДУБНОВ "Новейшая История Евреев"

ПОЛЬША ПОСЛЕ ПЕРВОГО РАЗДЕЛА

Накануне кризиса в жизни западно-европейских евреев, вызванного революцией 1789 года, большой еврейский центр в Польше находился в состоянии политического и общественного распада. Это был момент между первым разделом Польши (1772), и вторым (1793). Над нездоровым организмом Речи Посполитой уже была произведена первая вивисекция: Россия отрезала один бок Белоруссию, Австрия Галицию, Пруссия Померанию и часть Познанской провинции. Вместе с тем разрезывался на куски и компактный организм польского еврейства.

Одна часть этой глубоко-самобытной, замкнутой массы неожиданно сделалась объектом "преобразовательных" экспериментов в лаборатории Иосифа II другая увидела себя в роли "терпимой" в государственной казарме Фридриха II, который охотнее взял бы польские провинции без их еврейского населения; третья часть очутилась под властью России, которая до тех пор не могла мириться даже с наличностью горсти евреев на своей малороссийской окраине. Оставшийся после хирургической операции 1772 года, сокращённый центр еврейства в Польше переживал по своему судороги агонизирующего государства, которому предстояли ещё два раздела.

Умирающая Польша металась, искала жизненного эликсира в регламентах Постоянного совета, в реформах Четырёхлетнего сейма (1788-1791). В связи с общими реформами почуствовалась потребность в излечении старого недуга решении еврейского вопроса. "Скарбовая (финансовая) комиссия" Четырёхлетнего сейма собрала сведения о численности еврейского населения в Польше после первого раздела, об их экономическом и культурном состоянии, - и вот результаты этих официальных исследований, как они представлены в выводах одного из членов комиссии историка Тадеуша Чацкого, специально изучавшего еврейский вопрос:

Официально количество еврейского наседения в Польше и Литве около 1788 года исчислялось приблизительно в 617.000 человек; но Чацкий спраедливо указывает, на основании целого ряда проверок, что действительное число евреев, скрытое от официальной ревизии вследствие фискальных соображений, доходило по крайней мере до 900.000 душ обоего пола. Это почти совпадает с авторитетным указанием Бутримовича, члена "Еврейской комиссии" при Четырёхлетнем сейме, что евреи в Польше составляют восьмую часть всего населения (8.790.000).

Почти миллионное еврейское население очень быстро размножалось, вследствие укоренившегося в то время обычая ранних браков. Но тот же обычай вызывал усиленную смертность еврейских детей и возростающую болезненность молодого поколения. Школьное воспитание детей было ограничено изучением религиозной письменности, в особенности Талмуда. Торговля была в руках евреев в следующих пропорциях: ? всего вывоза и только ? ввоза. На своё содержание купец-еврей тратил вдвое меньше, чем купец-христианин, вследствие чего мог гораздо дешевле продать свой товар.

Банкротства среди купцов-евреев были чаще чем у христиан. В провинциях, кроме Великой Польши, половина всех ремесленников состояла из евреев. Среди ремесленников преобладали сапожники, портные, скорняки, золотых дел мастера, плотники, каменьщики, цирюльники; во всём крае было только 14 еврейских семейств, занимавшихся земледелием. Очень редко состояние, нажитое евреем, удерживалось в одной семье в продолжение нескольких поколений сряду: причина частые банкротства и склонность к рискованным спекуляциям. 12-я часть всего еврейского населения состояла из людей "праздных", без определённых занятий, а 60-я часть - из нищих.

К этим выводам из официальных ревизий и наблюдений со стороны следует добавить, что одним из главных промыслов евреев в то время было "шинкарство", то есть содержание питейных домов в городах и деревнях. В панских имениях шинкарство было тесно связано с арендаторством и корчемством: арендуя у пана-помещика разные статьи сельского хозяйства (молочное хозяйство, пастбище, лес и т.п.), еврей брал в аренду и панское "право пропинации", то есть винокурения и продажи питей в деревенских шинках и корчмах. Эти занятия часто приводили еврея в столкновение с крестьянином, с тем закрепощённым холопом, который шёл в кабак не от достатка, а от крайней нужды и горя, в которые ввергала его тяжелая барщина.

Последняя стадия крестьянского обнищания кончалась у дверей кабака, - и поэтому естественно являлась мысль, что еврей-шинкарь разоряет крестьянина. Это обвинение против евреев выдвигалось теми панами-крепостниками, которые являлись действительной причиной бедности своих крестьянских рабов и извлекали наибольшие выгоды из своего права пропинации, заарендованного ими евреям.

На евреев шинкарский прмысел имел деморализующее влияние. Незавидно было положение арендатора между расточительным паном-самодуром и забитым холопом. Для помещика арендатор также был слугою, с которым он обращался не лучше, чем с холопом. За плохое состояние дорог и мостов в имении пан иногда избивал арендатора; глумления над арендатором и его семьёю во время панского разгула были не редкость.

В дневнике волынского помещика от 1774 года сохранились такие, например, записи: "Арендатор Гершко не уплатил мне ещё с прошлого срока 91 талер. Я принужден был прибегнуть ко взысканию. По статье контракта, в случае неуплаты, имею право его с женой и детьми держать в тюрьме сколько мне угодно, пока он не уплатит долга. Я приказал его заковать и запереть в хлеву со свиньями, но жену и бахуров оставил в корчме; только младшего сына Лейзя взял на мызу и приказал учить его катехезису и молитвам (католическим)"… Мальчика насильно заставляли делать крестное знамение и есть свинину; только приезд из Бердичева евреев, уплативших за разорившегося арендатора, спас отца от заточения, а сына от насильственного крещения.

Что гнало еврейскую массу в этот низкий промысел арендаторства и сельского шинкарства? Составляя одну восьмую часть населения Польши, евреи давали половину всего числа ремесленников в государстве и три четверти посредников по вывозной торговле (по вывозу сельских продуктов леса, льна, кожи и всякого сырья). Но все эти занятия, очевидно, были недостаточны, как источники пропитания. И в Польше, как на Западе, цехи и гильдии, в которых было немалое число немцев, не принимали евреев-ремесленников и купцов в свои организации и тем крайне суживали сферу их деятельности. От этих мещан и купцов, преобладавших в составе магистратов, зависело в большинстве городов давать или не давать своим конкурентам евреям право на торговлю и ремёсла.

Сеймовая конституция 1768 года, отдающая экономическую деятельность евреев в городах под контроль магистратов, как будто продиктована последними: "Поелику евреи чинят городам и мещанам невыносимую кривду и отнимают средства пропитания,… постановляем: чтобы евреи во всех городах и местечках, где они не имеют особых, одобренных конституцией, привелегий, вели себя согласно договорам, заключённым с городами (магистратами), не присваивая себе больших прав, под опасением суровых кар". Понятно, что такого рода "договоры" со стороны христианских промышленников сводились обыкновенно к запрещению конкуренции местным евреям или её ограничению. Таким образом, творцы сеймовой конституции помещики и горожане сами вытесняли евреев из городов и загоняли их в область сельской аренды и шинкарства.

Сеймовая конституция 1775 года, изданная после первого раздела Польши и учредившая верховный правительственный орган "Постоянный Совет" (Rada nieustajaca), увеличила сумму поголовной подати с евреев (вместо двух три злотых с души обоего пола, начиная с новорожденных); вместе с тем она сделала попытку нормировки еврейских браков, хотя и не по жесткому западному образцу. Раввинам запрещалось допускать к бракосочетанию тех, которые не занимаются дозволенным законом ремеслом, торговлею, земледелием или службой и не могут указать источников для пропитания. Этот закон, впрочем, никогда не применялся на практике.

Старая Польша не имела особой "черты оседлости" для евреев; им запрещалось жить только в некоторых "привелегированных" городах. В числе этих запретных мест была столица Варшава. Евреям там издавна запрещалось постоянное жительство; дозволялось им приезжать только во время сессий сеймов, к которым приурочивались и ярмарки, для производства торговли. Сеймовая конституция 1768 года подтвердила этот "старый обычай" временного допущения евреев в Варшаву, мотивируя это "общею пользою и ослаблением дороговизны товаров", которая всегда была следствием отсутствия еврейской конкуренции.

В столице установился такой порядок: за две недели до открытия сейма, коронный маршалок велел объявлять по городу трубными звуками, что приезжим евреям разрешается заниматься торговлей и ремёслами, а через две недели по окончании сеймовой сессии такими же трубными звуками давали знать, что евреям пора убраться из города; тех, которые медлили с отъездом, выгоняли при помощи полиции. Однако, изгоняемые на другой день снова возвращались в город, как вновь прибывшие, под разными предлогами, и жили там по несольку недель, задабривая маршалковских надзирателей взятками.

Тогда коронный маршалок Любомирский установил для приезжих евреев систему билетов на право пятидневного пребывания в столице, с оплатою каждого билета по серебряному грошу; без такого билета еврей не смел показываться на улице. И вскоре оказалось, что побилетный сбор приносил ежегодно в маршалковскую кассу около 200.000 злотых. Видя возможность поживиться за счет еврейского бесправия, некоторые сановники, владевшие целыми кварталами в Варшаве, разрешали евреям жить в своих владениях, за валом, за определённую дань. Так образовался целый посёлок, известный под именем Новый Иерусалим. Варшавские мещане-христиане завопили: они потребовали точного исполнения закона, запрещающего евреям постоянное жительство в Варшаве.

Любомирский принял жестокие меры против евреев, не обращая внимания на протест домовладельцев-сановников и даже на заступничество короля: 22 января 1775 года евреев изгнали из Варшавы, их квартиры в Новом Иерусалиме разорили, а все их товары отвезли в цейхгауз и в кадетские казармы и там распродавали. Это был сильный удар для промышленного еврейского населения, оказавшегося отрезанным от политического и коммерческого центра страны.

Приходилось опять довольствоваться временными приездами, на короткий срок сеймовых сессий; но с течением времени прежний обход закона возобновился. В 1784 году администрация, по жалобе магистрата, снова принялась очищать Варшаву от евреев. Положение изменилось с конца 1788 года, когда началась сессия Четырёхлетнего сейма. Евреи сообразили, что коль скоро сессия непрерывна, то и их право жительства в столице не ограничено сроком. И вот в Варшаве скопилось еврейское население в несколько тысяч душ, занявшее место в центре города. Это навлекло на пришельцев гнев мещан и магистрата и привлекло позже к кровавому столкновению (1790 г.; дальше §42).

Так боролись закон и жизнь; жизнь превращала закон, противоречащий её потребностям, в фикцию; но закон иногда мстил ей моментальными ударами. Клином вошел миллион евреев в восьмимиллионную польскую массу и нельзя было его вышибить, после того как он в течение ряда столетий служил скрепой для народа дворян и холопов, заняв первоначально пустое место торговлепромышленного класса. Теперь его вышибал другой клин христианский буржуазный элемент, но не мог его одолеть. Слишком срослось уже еврейство с экономическим организмом Польши, будучи чуждым ему в национальном и духовном отношениях. Здесь таился трагизм еврейского вопроса в Польше эпохи разделов.

Разбуженная катострофою 1772 года, Польша устремилась к реформам. Возникли два решения еврейского вопроса: одно репрессивное, проникнутое старым шляхетским духом, другое сравнительно либеральное в духе "принудительного просвещения" императора Иосифа II. Первое выразилось в сеймовом проекте Замойского (1778-1780), второе - в проектах Бутримовича и Чацкого, предложенных реформаторскому Четырёхлетнему сейму (1789). "Прославленный эксканцлер (Андрей Замойский) говорит один польский историк составил регламент скорее с целью избавиться от евреев, чем с целью их принудительного слияния с народным организмом (Польши)".

Регламент Замойского носил канонически-полицейский характер. Евреям разрешается жить в тех городах, куда они допущены на основании давних соглашений с магистратами; в другие же места они могут приезжать только на ярмарки и торги.

В городах они должны селиться отдельно от христиан, на особых улицах. Каждый взрослый еврей обязан предстать перед местной администрацией и предъявить доказательства что он либо торговец, владеющий имуществом стоимостью не менее чем, чем в тысячу злотых, либо ремесленник, арендатор или земледелец. Кто не докажет своей принадлежности к одной из этих четырёх профессий обязан в течение года выселиться из страны, а если он не выедет добровольно, то подлежит аресту и заключению в исправительный дом.

Далее автор проекта, повторяя старые канонические правила, устраняет евреев от тех финансовых и экономических функций, - государственных аренд, откупов, сбора пошлин, - где они могли бы иметь власть над христианами, запрещает держать в домашнем услужении христиан и так далее. Насильно крестить евреев не следует, но уже окрещенных необходимо изолировать от прежней среды; их можно допускать к свиданию с прежними единоверцами не иначе, как в присутствии христианина. Католическое духовенство было так довольно проектом Замойского, что плоцкий епископ Шембек изъявил готовность подписать под ним и своё имя. Обеспечив себя такими церковно-полицейскими гарантиями, Замойский мог заплатить скудную дань духу нового времени и включить в свой проект принцип неприкосновенности личности и имущества евреев: еврея, связанного по рукам и ногам драконовскими регламентами, уже не было надобности обижать.

На иной точке зрения стоял автор появившейся в 1782 году в Варшаве польской книжки, под заглавием: "О необходимости реформы евреев в землях государства польского". Автор, скрывшийся под псевдонимимом "Безымянный обыватель", придерживается системы не ретроградной, а утилитарно-просветительной регламентации. В области религии он оставляет евреям неприкосновенность догматов, но признает нужным бороться с их "вредными обрядами" обилием праздников, законами о пище и т.п. Необходимо сократить кагальную автономию и ограничить её только религиозной сферой, дабы евреи не составляли республики в республике.

Для слияния евреев с польским народом, нужно обязать их употреблять польский язык в своих деловых сношениях, упразднить жаргон и запретить печатать и ввозить из заграницы книги на еврейском языке. В области экономической следует запретить евреям жить в корчмах и содержать там шинки, предоставляя им заниматься только ремёслами, честной торговлей и земледелием.

Таким образом, проект "Безымянного обывателя" стремиться "обезвредить" евреев путём принудительного слияния, как предшествующий проект Замойского стремился к тому же путём принудительной изоляции. "Обезвреженный" таким образом еврей может быть уравнен с христианином.

В этом проекте нельзя не видеть влияния австрийской системы Иосифа II, направленной к "исправлению" евреев путём принудительного просвещения и слияния с коренным населением, как непременного условия уравнения их в гражданских правах. Проект, повидимому, встретил сочувствие в тех кругах польского общества, которые были проникнуты идеями XVIII века. В 1785 году книжка Безымянного вышла вторым изданием, а в 1789 её в третий раз издал, со своими дополнениями, депутат Четырёхлетнего сейма Бутримович. Впоследствии Бутримович извлёк из своего издания проект "еврейской реформы" и внёс его в комиссию сейма (1790), работавшего под шум великой французской революции (см. §41).

Что представляла собою в ту эпоху миллионная еврейская масса Польши в своём внутреннем быту? И тут перед нами печальная картина распада. Социальное гниение окружающей среды, яд разлагавшегося трупа Польши проникли и в еврейский быт и расшатали его, некогда крепкие, устои. Национальный оплот еврейства, автономная община явно разлагалась. В юго-западном крае (Подолия, Волынь и отошедшая к Австрии Галиция) ей был нанесён удар великим религиозным расколом хасидизма; кагальная организация рушилась либо вследствие распадения общины на две враждебные части хасидскую и миснагидскую, либо вследствие косности хасидского большинства, послушного велению цадиков и неспособного к общественной организации. В северо-западном же крае (Литва и отошедшая к России Белоруссия), где кагально-раввинская партия была сильнее хасидской, кагальная организация подверглась общему процессу вырождения, охватившему Польшу эпохи разделов.

Еврейская плутократия подражала польским панам в эксплуатации бедной трудовой массы; раввинат, как и польское духовенство, тянул в сторону богачей. Светская и духовная олигархия, заправлявшая в кагалах, давила общину возмутительно-неправомерным распределением государственных и общинных податей, взваливая наибольшую тяжесть на неимущие классы и доводя их до разорения; "парнасы" (кагальные старшины) и раввины нередко уличались в расхищении общественных сумм, лихоимстве и вымогательстве. Гнёт кагальной олигархии дошёл до того, что угнетаемые массы не взирая на традиционный запрет; часто обращались с жалобами на своих соплеменных сатрапов к христианской администрации, к "суду иноплеменников".

В 1782 году уполномоченные от одной части общины простонародья, преимущественно ремесленников в Минске жаловались Литовскому Скарбовому Трибуналу на местное кагальное управление, которое "окончательно разорило минскую общину": кагальники утаивают многие податные поступления и обращают их в свою пользу, выколачивают налоги из бедных путём херема, а затем расхищают эти кровные деньги; жалобщики добавляют, что за свою попытку раскрыть проделки кагала перед администрацией они подверглись, по распоряжению кагальных старшин, аресту, заточению в тюрьме и выставлению к позорному столбу ("куна") в синагоге.

В столице Литвы Вильне, славившейся своими учеными раввинами и родовой аристократией, произошёл раскол в недрах самой общинной олигархии. Здесь около двадцати лет тянулась распря между раввином Самуилом Вигдоровичем и кагалом, или точнее между раввинской партией и кагальной. Раввин уличался во взяточничестве, пьянстве, недобросовестных судебных решениях, нарушении присяги и т.п. Спор раввина с кагалом разбирался раньше в третейском суде и на съезде литовских раввинов, но так как раздоры и волнения в городе не прекращались, стороны обратились к виленскому воеводе Радзивилу, который стал на сторону кагала и отрешил раввина от должности (1785). Стоявшее между двумя спорящими властями "поспольство" (простонародье) было гораздо более враждебно настроено против кагала, злоупотребления и насилия которого действительно превосходили всякую меру. И в следующие годы (1786-88) уполномоченный от виленского поспольства Шимон Вольфович является борцом-мучеником за интересы пославших его.

Преследуемый кагалом, он запасается "железным листом" от короля Станислава Августа на неприкосновенность личности и имущества для себя и всего поспольства, которое деспотизмом кагала "доведено до крайнего разорения". Это не помешало, однако, кагальной управе передать Шимона "херему" (отлучению от общины) и вписать его имя в "черную книгу"; воевода же, стоявший на стороне кагальных сатрапов, отправил строптивого народолюбца в Несвижскую тюрьму (1788). Там узник написал своё послание к Четырёхлетнему сейму о необходимости коренной реформы общинного быта евреев и упразднения давящей народ кагальной власти. Эта борьба между кагалом, раввинатом и поспольством расшатала в корне еврейскую общественную организацию в Литве незадолго до того, как эта провинция вошла в состав Российской империи.

Мрачными красками рисует поведение общинной олигархии один из немногих свободомыслящих раввинов того времени: "Главари (раввины и старшины) поедают народные повинности и пьют вино на штрафные деньги; распорядители всех податей, они раскладывают и передают херему (ослушников); своё вознаграждение за общественную деятельность они берут как явно, так и тайно, всякими способами; они и четырёх локтей не проходят без взятки, а бедняки несут ярмо… Учёные льстят богатым, сами же раввины друг друга презирают: занимающиеся Торой (талмудом) презирают занимающихся мистикой и каббалой, а простонародье соединяет показания обеих сторон друг против друга и решает, что все учёные позорят себя…

Богатым дороже милость панов (польских), чем расположение лучших и честнейших (среди евреев); богач не хвалиться тем, что учёный оказал ему честь, а тем, что вельможа ввёл его в свои покои и показал сокровища". В состоятельных классах развита "любовь к нарядам"; женщины носят на шее нити жемчуга и одеваются в пёстрые ткани. Восритание юношества в хедерах и ешивах всё более портилось. Об элементарных общеобразовательных науках здесь не могло быть и речи; школа имела чисто раввинский характер.

Талмудическая схоластика изощряла умы, но, не давая реальных знаний, насаждала там сумбур. Хасидизм оторвал большую территорию от этого царства раввинизма, но в области школьного воспитания он оказался бессильным создать что-либо новое. В религиозном и национальном настроении общества хасидизм вызвал глубокие изменения, но эти перемены тянули еврея назад, в глубь мистического созерцания и слепой веры, враждебной разуму и всякой попытке общественной реформы. В 1780-е годы, когда в еврейской Германии взвилось уже знам воинствующего просвещения, в Польше и Литве идёт по всей линии ожесточённая война между хасидами и миснагидами, борьба, заглушающая и сознание переживаемого польским еврейством политического кризиса, и призывный клич с Запада к просвещению и реформе. Призрак просвещения, заглянувший из Германии, возбуждает здесь ужас в обеих лагерях, как лик дьявола. "Берлинер" становится синонимом отступника. Соломоны Маймоны должны были бежать в Германию, чтобы вступить в мир новых идей, запрещённых в Польше.