=ГЛАВНАЯ =ИЗРАНЕТ =ШОА =ИТОРИЯ =ИЕРУСАЛИМ =НОВОСТИ =ТРАДИЦИИ =МУЗЕЙ =ВЕРНУТЬСЯ В ОГЛАВЛЕНИЕ=

ИСТОРИЯ РЕЛИГИИ ЕВРЕЕВ

9. ВЫДЕЛЕНИЕ ЯЗЫЧЕСТВА ИЗ ЯХВЕИЗМА. СУД

В политическом отношении Исаия был, несомненно, одним из влиятельнейших людей своего времени. Велльгаузен2 справедливо говорит, что история его деятельности была в то же время и историей Иудейского царства в этом периоде. Другой вопрос, конечно, имели ли его стремления столь же значительный успех с точки зрения общественной нравственности и культа (ср. кроме 4 Цар. 23, 4, еще особенно 22-й стих, впрочем, сомнительный).

Во всяком случае, самое большое влияние он упрочил за собою тем, что ему удалось собрать вокруг себя круг людей (Ис. 8, 16-18), в котором слово его пустило глубокие корни и который в известном смысле соответствовал спасенному "остатку" его проповеди и был носителем и охранителем того понятия о Божестве, которое сделалось частью его самосознания. В течение последнего столетия перед пленом деятельность вышедшей из этого круга "пророческой партии" составляла во всех отношениях главное содержание израильской истории.

Близкие отношения к ассиро-вавилонскому миру уже во время Ахаза имели своим последствием значительный прилив восточных элементов как вообще в культурную жизнь Иудейского царства, так и в особенности в его культ. Против этого Исаия и его сподвижники боролись всеми силами.

Несмотря на это, в царствование Манассии это восточное влияние излилось на страну целым потоком. И хотя естественным последствием его было обогащение израильского миросозерцания, даже, если можно так выразиться, и в теологическом отношении, а также большая утонченность жизни, отражавшаяся и на культе, но, с другой стороны, это было уже настоящее язычество.

Уже раньше, при Ахазе, совершавшееся местами служение Молоху получило всеобщее распространение. Входившее в состав его культа жертвоприношение детей внесено было даже в культ Яхве, и на него смотрели как на проявление высшего рода благочестия. Точно так же введено было ассиро-вавилонское поклонение солнцу, луне и совокупности всех светил, под названием воинства небесного. Культ их захватил даже официальное место в храме Яхве.

В то же время поклонение в особенности богине Малькаф и небу распространялось все в более широких кругах (Иер. 7, 18; 44, 17 и след.). Едва ли можно поверить, чтобы упоминаемое в 4 Цар. 21, 16 кровопролитие, совершенное Манассией, было вызвано исключительно противодействием, возникшим против этих языческих нововведений (Иер. 2,30) (Кюнен). Скорее мы должны предполагать в этом случае проявление полной деморализации, шедшей рука об руку с языческими нравами и с вышесказанной утонченностью жизни, которую Манассия не в силах был обуздать (Иер. 7, 9исл.).

Но и при этих условиях проповеданное Исаией и его последователями богопознание оставалось деятельным началом. Недоставало только твердого применения заключенных в этом учении главнейших положений к требованиям практической жизни. Оно было дано в так называемом законодательстве Второзакония. При каких обстоятельствах оно было изложено на письме, остается неизвестным, но, во всяком случае, оно появилось впервые в 621 году, в восемнадцатый год царствования Иосии, будучи случайно найдено в храме.

Здесь мы встречаемся с одним из важнейших событий в истории Израиля, с тем фактом, в силу которого Израиль больше, чем какой-нибудь другой народ, сделался "народом книги".

На эту, найденную первосвященником Хелкией, книгу закона - corpus deuteronomii - надо смотреть как на новое издание старинных законоположений, особенно Исх. 21-23, пересмотренное с точки зрения централизации культа. Подобно этим законоположениям, оно считалось дополнением десятословия и выражением Моисеевой религии на той высоте, на которую она была поставлена пророками VIII в.

В религиозном отношении господствующим принципом нового закона была любовь, а в общественном отношении - гуманность; основанием же того и другого являлся "завет", или союз, заключенный Яхве с Израилем. Этим учением окончательно установлялось то представление, что отношение Бога к народу основано на нравственных условиях. Кроме того, все дело введения Второзакония имело значение попытки придать яхвеизму тот характер, который соответствовал бы единству и обособленности самого Яхве.

Для этого прежде всего требовалось, с одной стороны, обеспечить ему самостоятельную область, в которой он не подвергался бы никакому языческому вмешательству, с другой - дать ему также характер единства, сосредоточив всю богослужебную деятельность в одном месте, очевидно, освященном Яхве, чем устранялась опасность раздробления представления о Яхве на многих местных богов, и монотеизм получал свое определенное выражение и в культе. Важное значение Второзакония именно в том и состоит, что оно указало способы, дававшие возможность проведения этих мыслей на практике.

Бамоты уже отслужили свою службу и могли быть упразднены, не опасаясь того, что яхвеизм потеряет через это свое господство в стране. Казалось даже, что таким образом приближались опять к прежнему состоянию, когда лишь один ковчег завета был военной святыней. Установлена была определенная граница между поведением язычника и израильтянина, т.е. яхвеиста.

Так, например, изменением характера праздников оказывалось энергическое противодействие тому смешению естественной и религиозной жизни, которое составляло характерную особенность служения природе. Подготовлялось совершенное отрешение не только от национально-политической, но и от общественной и гражданской жизни.

Трудно сказать, насколько действительно успешна была реформа, выполненная Иосией на основании этого плана. Что она не укоренилась прочно в народной жизни, это видно не только из проповеди Иеремии, но еще более из того факта, что при последующих царях языческие формы культа расцвели столь же роскошно, как и раньше. Только исключительное положение Иерусалима и в связи с ним совершенно изменившееся положение священнослужителей сохранились, по-видимому, и впоследствии.

В проповеди Иезекииля на реформу Иосии совершенно не обращается внимания. В народе на нее смотрели как на насильственную отмену дорогих привычек и обычаев.

Напротив, для будущего она имела великое значение. В ней в первый раз сделан был очерк плана, который, по крайней мере отчасти, был выполнен и на деле и по которому религии обеспечивалось самостоятельное положение, отграниченное от всех других сторон народной жизни. К этому плану можно было уже потом возвращаться во всякое время и при всяких обстоятельствах. Именно поэтому после падения Иерусалима законодательство Второзакония сделалось одним из самых действительных средств для сохранения яхвеизма.

Кроме всего вышесказанного, для дальнейшего развития израильской религии в этом периоде имели значение еще два фактора. Первым была роковая смерть Иосии в битве при Мегиддо в 608 году, которая некоторым образом может быть названа началом конца Иудейского царства; вторым была проповедь Иеремии.

Мы едва можем себе представить, как велико и глубоко было впечатление, произведенное первым событием, особенно в религиозном отношении, тем более что попытка Иосии противостать идущему на вавилонян фараону, вероятно, также основывалась на национально-религиозных соображениях. Во время реформации стали снова всецело служить Яхве, отбросив на основании вновь найденной книги закона все, что находилось в противоречии с Его волею. Поэтому снова стали сознавать себя по преимуществу Его народом и думали, что могут быть безусловно уверенными в Его благодатной помощи.

И что же из этого вышло! Удар должен был оказаться ужасным. Последние десятилетия перед реформацией, которые считались временем отпадения греха, были сравнительно годами мира и благополучия, а теперь, когда возвратились к Яхве, произошло такое несчастье, какого еще никогда не бывало. Наименее важным последствием было то, что реформаторское движение было приостановлено в своем развитии, а язычество стало опять процветать.

Важнее этого было то, что даже у последователей чистого яхвеизма не мог не возникнуть вопрос: где же было или могущество или правосудие Яхве?

В особенности являлось сомнение именно относительно правосудия.
Дело при этом шло вообще о связи между благочестием и земным счастьем, с одной стороны, с другой - между грехом и несчастьем, т.е. о том, что обыкновенно называется учением Моисея о возмездии.

Этот вопрос в ветхозаветной литературе занимает немало места; достаточно припомнить книгу Иова, псалмы 49, 73, 77 и др. Древность всех этих писаний трудно поддается определению; по всей вероятности, все они новее пленения.

Но надо признать, что уже с того времени, о котором вдет речь, этот вопрос, получавший все более индивидуальную постановку, волновал Израиля и требовал ответа. С различных сторон ответ на него давался различный. Разрешение его в высшем смысле приводило к личной жизни в Боге, причем общение с Богом полагало конец всем вопросам. На такую жизнь следовало смотреть как на высшее торжество веры, но уже не национальной, а имеющей личный характер.

В тесной связи с этим стоял также и вопрос о бессмертии.

Но не везде и не тотчас пришли к такому торжеству веры. В настоящем господствовали другие направления. Рядом с теми многими, которые не хотели отречься от Яхве, но путались в мыслях о Нем и в отчаянии спрашивали: "где же Яхве?" - были другие, которые смотрели на несчастье с его последствиями как на божеское наказание за прежние, именно совершенные при Манассии, беззакония и относились к нему с полунасмешливыми, полупокорными словами, скоро вошедшими в пословицу: "отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина" (Иер. 31,29. Иез. 18, 2); наконец, были и такие, которые в твердом уповании на могущество и верность Яхве считали все несчастье божеским испытанием, после которого тем несомненнее, как было и во время Исаии, последует спасение и исцеление.

Последние в особенности находились в противоречии с Иеремией.
Не совсем ясно, какое положение занимал Иеремия по отношению к предприятию Иосии. Хотя он уже за пять лет до реформы выступил в качестве пророка, но в рассказе о ней он вовсе не назван (4 Цар. 20 и след.). Вместо него на совете призывается пророчица Гульда. Однако из формы и содержания его проповеди следует, что законодательство Второзакония было ему известно. Вероятно, он и сам, по крайней мере в течение некоторого времени, принимал участие в его введении (Иер. 11) и согласно с ним всю свою жизнь вел борьбу не только против языческого культа, но и против всякого, находившегося вне Иерусалима.

Но результаты реформы не удовлетворяли его. Если и нельзя считать очень вероятным, что, говоря о лживой трости книжников, превращающей закон в ложь, он имел в виду законодательство Второзакония, то все же очевидно, что он ожидал от этого движения совсем иных результатов.

Между тем оказалось, что нравственные предписания закона вовсе не вошли в жизнь или получили крайне ничтожное применение, тогда как следствием его была формальная вера в храм как место жительства Яхве, не имевшая никакого нравственного основания и при которой оставлялось совершенно без внимания учение ранее бывших пророков о нравственно обусловленном союзе Бога с народом.

Для Иеремии это верование было самым вредным заблуждением. Он требовал внутреннего исправления, а эта потребность вовсе не сознавалась. Этим определялся характер всей проповеди Иеремии. Во многих случаях его можно сравнить с последними пророками Северного царства, но тем не менее он занимает в истории израильской религии свое особенное место. В этом смысле он представляет резкую противоположность со своими старшими современниками, Софонией и Наумом.

Последние, присоединяясь к ожиданиям спасения, высказанным Исаией, видели приближение дня суда Яхве: Софония - в нашествии скифов, а Наум - в осаде Ниневии. Ассирийское могущество быстро клонилось к упадку, и так как посредством реформы Иосии иудейский народ, по-видимому, обратился к Яхве, то и в самом деле можно было ожидать, что для него наступят скоро счастливые времена.

Для Иеремии все это ничего не значило. Уже с начала своей пророческой деятельности он объявил суд Иудее, исполнителями которого он прежде всего считал идущих с севера скифов. И так как, несмотря на видимый переворот, внутреннее положение вещей осталось совершенно без изменения, то реформа не внесла никакой существенной перемены и в характер проповеди Иеремии. Точно так же и катастрофа с Иосией не ввела его в заблуждение. В то время как для других она была невыносимым разочарованием, для него она служила лишь доказательством, подтверждающим его опасения, что Яхве очень строго относится к своему народу и не будет довольствоваться одной внешней формой.

Большую определенность его проповеди дало в особенности возвышение могущества Вавилона после взятия Ниневии Набопаласаром и победы, одержанной в 604 году над египтянами его сыном Навуходоносором при Кархемише. Враге севера, если не скифы, то вавилоняне, был налицо; суд начинался. Для Иеремии этим был заключен первый период его деятельности; все сказанное им до этого времени было повторено и резюмировано в книге. Но именно с этого момента его пророческое дело достигает своего настоящего великого значения.

У Исаии на первом месте его проповеди стоит несокрушимость Сиона; у Иеремии, напротив,- неизбежность суда. И священное место - храм - должен пасть, и падение его тем необходимее, что во время реформы он сделался предметом веры, лишенной всяких нравственных оснований.

Такое учение ставило Иеремию в противоречие со всем народом, во всех его слоях, в особенности же жестоко оскорбляло верования и упования самых ревностных чтителей Яхве.

Для них патриотизм и религия были однозначащи. Возбуждаемые священниками и пророками, передовым оратором которых был Анания, пророк с внешними приемами Исаии, они верили в священное значение Иерусалима, обусловленное присутствием в нем храма,- то значение, которое выдвинул вперед Исаия и которое выразилось вновь в реформе Иосии. Поэтому они, то с мужеством отчаяния, то с ничем не оправданным легкомыслием и, во всяком случае, с полным забвением нравственных условий, держались за мысль, что Яхве, хотя бы в последнюю минуту, выступит на защиту своего народа и спасет его.

Даже первое выселение в 597 году, когда царь Иехония и вместе с ним избранный цвет населения были отведены в Вавилон, - даже оно не изменило этого настроения, а скорее усилило его до крайних пределов. Не только оставшиеся, но и уведенные в плен разделяли его, поддерживаемые пророками, подобными Седекии, Ахаву и Семайе (Иер. 29).

Иерусалим еще стоял на месте; без сомнения, в скором времени (Анания говорит о двухлетнем сроке) уведенные должны были воротиться и похищенные сокровища быть возвращены в храм. Держаться за это казалось требованием веры, противоположный же взгляд казался проявлением недоверия к могуществу и величию Яхве.

Вопреки этим, нередко со страстью защищаемым, мнениям, у Иеремии слышится совершенно другой тон. Патриотизм для него ничто, религия - все. В абсолютном разделении этих двух понятий заключается его великое значение. Подобно Исаии, он проповедует безусловное подчинение воле Яхве. Но воля эта требует прежде всего суда, как над всеми народами вообще, так и над Израилем в особенности, ибо Яхве правосуден.

Этим убеждением объясняется и кажущееся антипатриотическим поведение Иеремии. Яхве поставил халдеев исполнителями суда; поэтому бесполезно стараться противостать им; всякое сопротивление только принесет с собой несравненно большее количество страданий; поэтому, все призывающие к сопротивлению, хотя бы то было и во имя Яхве, должны быть заклеймены как лжецы и соблазнители народа.

Напротив, единственное средстве избежать совершенной гибели состоит в том, чтобы добровольно покориться чуждому господству как наказанию, к которому Яхве присудил иудейский народ.

В этом состоит главное своеобразие проповеди Иеремии, постоянно выступающее при самых различных условиях. Чем для Исаии была безусловная уверенность даже среди величайших опасностей, тем для Иеремии была столь же безусловная покорности перед правосудием, даже если бы при этом пришлось отказаться от национальной самостоятельности.

Желание сохранить ее собственными усилиями, вопреки приговору суда Божия, ведет к смерти; спасти ее можно только на время отказавшись от нее. Но еще более, чем его проповедь, замечательна самая личность Иеремии.
Он был соединен со своим народом самой искренней любовью и глубоко сочувствовал в душе всем народным бедствиям, а его считали врагом народа и изменником; он в самых тяжелых обстоятельствах покорно преклонялся пред волей Яхве, а его называли неверующим и богохульником; он искал только блага своего народа и провидел для него лучшую будущность, а его упрекали за отчаяние и безнадежность,- и за все это он должен был терпеть оскорбления и преследования. Вследствие этого он даже и с самим собою находился в постоянном противоречии. Его пророческое призвание было ему и противно, и радостно.

Взятая им на себя задача и составляла его страдание, и возбуждала его энергию. Он проповедует обращение - и почти не считает его возможным. Он хочет спасти жизнь своего народа - и пророчествует его смерть. Как Амос был пророком общественной нравственности, Осия - любви, Исаия - веры, так Иеремия является пророком страдания - страдания внешнего и внутреннего. То, что он стремился провести в жизнь своего народа, именно полное отделение естественной жизни от религии, при чем народ должен был искать своей опоры только в Яхве, даже и тогда, когда он являлся судией,- все это вполне осуществилось в его собственной личности, представляющей более яркий тип, чем личность какого-либо другого пророка.

Его борьба есть борьба за Израиля; провозвестник непререкаемого решения Бога, он в то же время на словах и на деле есть представитель и защитник своего народа. Этим он образует переход от старого порядка к новому. Проповедь его, может быть, по содержанию менее оригинальна, чем проповедь последних пророков Северного царства; но его значение больше, именно потому, что он глубже проникает вперед, чем они, и провидит, что из развалин Иудейского государства возродится новый духовно-общественный союз.

С этим согласна и его мессианическая проповедь. Не будучи столь величественной, как у Исаии, она носит более задушевный характер. Правда, и Иеремия ожидает царя, потомка Давида, который через долгое время, через семьдесят лет, сокрушит чуждое иго, под которым теперь приходится сгибаться, и вполне осуществит правосудие Яхве.

Но идеал его есть не правовое государство, а община, носящая образ Яхве в сердце своем, направляемая Его духом и верно Ему преданная. Такая община должна возникнуть путем страдания.

Если Иеремия и не высказывает никакого заключения о том, каким именно образом должно совершиться обращение, то все-таки для него достоверно то, что оно выйдет из страдания. Уже поэтому для него уведенные в Вавилон составляют лучшую часть народа.

Иерусалим пал в 586 году. Попытка продолжить существование иудейского общественного устройства, при наместничестве Гедалии, с центральным управлением в Мицпе, тоже не удалась. Но религия при этом не пострадала.

Пророки во имя Яхве предсказали этот конец, но когда он наступил, то из этого было выведено не то, что Яхве был побежден чужими богами, а то, что Он сам, по своей воле, в силу своего правосудия, отрекся от своего народа, своего города и своего храма. Для богопознания это было значительным прогрессом, который дал яхвеизму возможность нового развития.