* * *
Я на Западе, а сердце —
На Востоке без остатка.
Моя пища так безвкусна,
И откуда быть ей сладкой,
Коли я сдержать не в силах
Обещания святого,
Коль Сион в руках Эдома,
А на мне самом оковы?
Всей Испании богатства
Я бы бросил грудой хлама,
И упал бы, и зарылся
В пыль разрушенного Храма.
СТРЕМЛЕНИЕ К СИОНУ
Сион, неужто ты не спросишь
О судьбах узников твоих,
Которых вечно в сердце носишь
Среди просторов мировых?
Во всех концах чужого света
Ночами чудишься мне ты,
Прими из дальних мест приветы
И мир от пленника мечты,
Чьи слезы горькие врастают
В твои зеленые холмы
Росой Хермона и блистают,
Тоскою сладкою полны.
Я над твоею головою
Шакалом жалуюсь судьбе,
Но верю я, что за мечтою
Вернутся узники к тебе.
Когда они заплачут, босы,
На землю падая твою,
То арфою звонкоголосой
Твоим я песням подпою.
Страдает сердце по Бет-Элю
И Маханаима лугам,
По грустным песням Пениэля*,
Которых мне не слышать там.
Где ветер Божьего полета
Не бередил соседний лес,
Где Бог открыл твои ворота,
Чтоб видел ты врата небес*,
Где, как чудесная оправа, —
В прозрачном утреннем дыму —
Тебе светила Божья слава,
Затмив и солнце, и луну.
Моя душа стремится выше,
Где, Божьим духом осенен,
Народ Твой избранный услышал
Веленье будущих времен,
Ты — царский дом, ты — трон Господень,
Недостижимый для врагов,
Неужто ты отныне годен
Лишь быть скамейкой для рабов?
Я все отдал бы, чтоб до срока
Узнать, желанием томим,
Места, где Бог своим пророкам
Открыл себя среди вершин.
Где для полета взять мне крылья,
Какая из дорог верней? —
Дай задохнуться сладкой пылью
Твоих рассыпанных камней.
Дай мне добраться до Хеврона
И там, у памятных гробниц,
Войти в отеческое лоно
Без расстояний и границ.
Как мне пройти полями надо,
Лесам довериться твоим
И замереть у Гилеада,
Увидев гору Аварим.
И гору Ор в небесном лике —
Обитель веры и мечты, —
Где двое светочей великих
Ведут к тебе из темноты.
Твой воздух напоен эфиром
И полон жизнью с давних пор —
И пыль твоя струится мирром,
И льются медом реки с гор.
Как будет сладко мне по росам,
По травам жарким и витым, —
Пройти свой путь нагим и босым
Меж искалеченных святынь.
И там, сложив скитаний ношу,
Свои колени преклоня,
Отрежу прядь волос и брошу,
Твоих мучителей кляня.
И как могу я жить иначе,
Спокойно трапезы любя,
Когда я вижу псов бродячих,
Грызущих до смерти тебя.
Как может свет мне быть отрадой,
Когда, добив твоих орлов,
Воронья стая делит падаль,
На пир слетаясь из углов.
О, скорби медленная чаша,
Я ворошу в груди золу
И гнев твоих лесов и пашен
Я пью, припомнив Оголу.
И горечь мыслей торопливых
Затопит ноющую грудь,
Я пью, припомнив Оголиву,
На дне оставшуюся муть.
Сион, ты струнами на лире
Звенишь в гудящей голове,
Твои, рассеянные в мире,
Стада тоскуют по тебе.
Они скорбят о прошлых болях,
Омыв слезами павший Храм,
Твою печаль, твою неволю
И соль твоих горячих ран.
Их души связаны с тобою
В плену. И, верные мечтам,
Они клонятся головою
К твоим возлюбленным вратам.
Изгнанье долгое с надеждой
Они мешают пополам
И сердцем тянутся, как прежде,
К твоим овчарням и лугам,
Шинар и Патрос* не сумеют
С тобой сравниться красотой,
Как их пустое суеверье —
С твоею мудрой прямотой.
И, в этой мудрости отлиты,
Ее несут во все концы
Твои пророки и левиты,
Твои волшебные певцы.
И царствам идолов беспечных
Придет обещанный конец,
Но будет вечно, будет вечно
Сиять над миром твой венец.
Я Богу любящему внемлю —
И вижу избранных твоих,
Как счастлив тот, кто эту землю
Для жизни выбрал из других.
Как счастлив тот, кто ждет и верит
В твой наступающий рассвет,
Как счастлив тот, кто в этот берег
Навек впечатает свой след.
И кто, ведомый древним кличем,
Узрит, добытые в бою,
Твое забытое величье
И юность древнюю твою.
ИЕРУСАЛИМ
Дивные вершины*, радость мира, город лучезарного царя
По тебе душа моя тоскует и к тебе летит через моря
Горечь сердца только множит скорби, у меня остался ты один
Твоя слава мается в изгнанье*, вместо Храма - скопище руин
Если бы я смог к тебе добраться, на орлиных крыльях долетит
И твое минувшее оплакать, и твое грядущее воспеть.
Я тебя ищу по всем дорогам, хоть и нет великого царя,
Над клубками змей и скорпионов растеклась кровавая заря,
Но когда, камней твоих коснувшись, я на землю упаду ничком,
Для меня земля твоя святая будет слаще меда с молоком.
* * *
Я стремился к живому Богу,
Трон царей своих отыскать,
Торопился я так в дорогу,
Что родных не успел обнять.
Я не буду плакать по саду,
Что я вырастил и полил*,
И забуду свою отраду -
Все цветы, что я посадил.
Будто в памяти отгорели,
И не вспомню я на беду
Иехуду и Азареля -
Самых лучших в моем саду.
Вспоминать Исаака не буду,
Хоть, как сын, он мне близок был,
Даже дом молитв позабуду,
Где забвенье я находил,
Позабуду Суббот усладу,
Вспомнить праздники не посметь,
Я другим оставляю славу,
Ту, которую мог иметь.
Мне жилищем — лесные тени,
Мне защитой - куст и репей,
Больше я не ползу на коленях —
Путь мой прямо в сердце морей,
И ведет он к подножью Бога,
Там, у самых небесных врат*
И Горы Святой у порога,
Обрету я свой дивный град.
Бог мой, милостями своими
Не оставь своего слугу,
Буду я воспевать Твое имя
До поры, что дышать могу.
* * *
Может ли для сердца быть тюрьмой
Это тело из обычной глины,
Если из груди его больной
Рвется сердце на крылах орлиных—
В пыль земли упасть своей родной?
Он дрожит. И слез не удержать,
Потому что страшно ведь, ей-богу,
Навсегда отсюда уезжать,
И с собой Испанию не взять
В дальнюю, опасную дорогу.
Пересечь пустыню на пути,
Море и неведомые горы,
Мне жилищем — лесные тени,
Мне защитой - куст и репей,
Больше я не ползу на коленях —
Путь мой прямо в сердце морей,
И ведет он к подножью Бога,
Там, у самых небесных врат*
И Горы Святой у порога,
Обрету я свой дивный град.
Бог мой, милостями своими
Не оставь своего слугу,
Буду я воспевать Твое имя
До поры, что дышать могу.
* * *
Может ли для сердца быть тюрьмой
Это тело из обычной глины,
Если из груди его больной
Рвется сердце на крылах орлиных—
В пыль земли упасть своей родной?
Он дрожит. И слез не удержать,
Потому что страшно ведь, ей-богу,
Навсегда отсюда уезжать,
И с собой Испанию не взять
В дальнюю, опасную дорогу.
Пересечь пустыню на пути,
Море и неведомые горы,
Львиные пещеры обойти
И волков запрятанные норы.
Он решает ехать. И тогда
Оставляет дом, друзей и вещи,
Все свои прожитые года,
Поселившись в пустоши зловещей.
Он теперь и волку побратим,
И владеет темными лесами,
Коршуны, кружащие над ним,
Кажутся придворными певцами.
Сердце заколотится на миг,
Пробуждая радость в новом теле,
Для него теперь и львиный рык
Сладостней пастушеской свирели.
Он в холмы поднимется и с них
Спустится в цветущие долины,
Полный клятв завещанных своих,
Разобьет он лагерь у вершины
Той Горы*, прекраснейшей из гор,
Память голосами одолеет
Тех, кто отговаривал его.
Он услышит их и онемеет.
Ни к чему расходовать свой пыл,
Отвечать, опровергать, стараться,
Если все, на что способен ты,
Пьяниц лишь заставит восторгаться.
Как его счастливым тут назвать —
При дворе чиновного вельможи,
Для него такая благодать
С идолопоклонством очень схожа.
Как же может радоваться он —
Чистый и словами, и делами,—
Схваченный в заманчивый полон,
Словно птица — хитрыми силками,
В услуженье к разным господам?
Разве может выбрать он неволю,
И чужим молиться божествам,
И чужую только слушать волю?
И земным созданиям служить,
Собственного Бога предавая?
Горечь суждено ему испить,
В черном небе звезды разбирая.
И в тоске, которой он томим,
В слабости, что правит в этом теле,
Чудится ему Кирьят-Иеарим*
И вершина гордого Кармеля.
Торопись, корабль, в свой поход
К той земле, где Бог себя являет,
Пусть рука Всевышнего твой ход
Вместе с парусами направляет.
Я боюсь грехов тех юных лет,
Сколько их набралось в книгу Божью,
В старости спасенья тоже нет —
С каждым утром я их снова множу.
Бунта моего не искупить,
И в каких чистилищах отмою
Я грехи, которых не забыть,
Ставшие и плотью, и душою?
Мудрости Его не исчерпать,
Щедрой на прощение и милость,
Пленника Он властен отпускать,
Что бы в жизни с нами ни случилось.
И, когда приходит Судный День,
Как бы ни был час расплаты горек,
Если осуждает Он людей,
Нет ошибки в этом приговоре.
* * *
Твой гнев меня окутал.
И теперь Твоей любви прошу, как избавленья,
Неужто нету для меня прощенья
И предо мною Ты захлопнешь дверь?
Неужто среди ангельского пенья
Не слышишь Ты, как нас терзает зверь?
Меня Ты в рабство долгое запродал,
А я - опора для Твоей руки,
Создатель человеческого рода,
Твои чертоги слишком высоки.
Взгляни же вниз, мой Боже, и скорей
Спаси своих затравленных детей!
